Гарвардская площадь - Андре Асиман Страница 28

два коктейля и отправлюсь с ней на террасу. «Одну секундочку» – такой я подавал сигнал, не будучи уверенным, что мои телодвижения, обозначающие спешку, рассчитаны на то, чтобы нас обоих успокоить. Она зависла в коридоре, скрестила руки на груди и смотрела, как я направляюсь на кухню; потом медленно вошла следом – таков был ее способ показать, что она ждет, когда будут готовы напитки; руки по-прежнему скрещены, плечи по-прежнему блестят, вся поза говорит: «Только не возись там долго». Огляделась. У нее квартирка точь-в-точь как у меня, сказала она, вот только странным образом все здесь, вплоть до дверной ручки, перевернуто слева направо. Моя выходит на запад, ее на восток. Пока она говорила, я вытащил из морозильника банку лаймового сока, облил ее горячей водой, вывалил лед из контейнера в большую миску.

– А это что? – поинтересовалась она, показывая на резиновый пестик, который я вытащил из ящика и положил на столешницу.

– Увидишь. – Я достал рулон бумажных полотенец, оторвал две штуки, всунул между ними несколько кубиков льда. Потом, взяв пестик, раздробил кубики и пересыпал ледяное крошево в стеклянную банку.

– Так и положено? – спросила она.

Я, запыхавшись, смог лишь повторить за ней:

– Так и положено.

Она хочет попробовать? Я передал ей пестик. Чтобы рука у нее не дрогнула, тоже взялся за рукоятку, дал ей разок ударить. Ей понравилось колоть лед. Она ударила снова, потом еще раз. Расколотые кусочки мы переложили в миску. А потом – я как раз открывал бутылку джина, которую достал из морозильника, – меня вдруг как подхватило, и, не дав себе толком подумать, я повернулся, поцеловал ее сперва в плечо, потом в шею. Она, видимо, перепугалась, но вроде не возражала, наверное, даже не удивилась и позволила поцеловать ее еще раз, в то самое место, к которому уже много дней тянулись мои губы. А потом, встав ко мне лицом, она отыскала мои губы и поцеловала, как будто я черт знает сколько возился, прежде чем додумался поцеловать ее туда. До террасы мы в тот вечер так и не добрались.

Впрочем, часа в четыре утра, когда жара в моей квартире сделалась совсем уж невыносимой, мы ненадолго поднялись наверх и, стоя нагишом на темной террасе – а на нас отовсюду смотрели соседние здания, – полюбовались, как мерцает в дымке летней ночи Кембридж перед самым рассветом. Отправиться наверх нагишом предложила она. Мне понравилось. Мы спустились обратно и вновь предались ласкам.

Когда я наутро проснулся, ее уже не было. Я накинул кое-что из одежды, постучал в ее дверь. Нет ответа. Видимо, уже ушла в библиотеку.

На простыне моей остался запах ее тела, на коже тоже. Не хотелось с ним расставаться. Душ приму попозже, не сейчас. Не съев ни кусочка и не выпив кофе, я направился прямиком в кафе «Алжир».

Шагая по Брэттл-стрит, я все гадал, почему так спешу. Я такой ненасытный? Я уже про нее забыл и думаю лишь о том, как расскажу про случившееся Калажу? Почему она ушла исподтишка? Ответов я не знал.

Прежде чем охватить мыслью радость, которую ощущал, я вдруг почувствовал неприятный укол ужаса, расправлявшего свои темные крылья над этим солнечным мигом. Потому ли мы занялись любовью, что в сердце у меня в тот момент бушевал гнев, а секс питается гневом, как питается красотой, любовью, удачей, смехом, досадой, печалью, влечением, отвагой и отчаянием, потому что в сексе все игроки равны, потому что через секс мы протягиваем руку в мир, если больше нам предложить миру нечего? Именно поэтому все и случилось – из-за чванства Ллойд-Гревилей, из-за того, что Калаж резко поставил между нами преграду как раз в тот момент, когда я готов был признать в нем собрата-шантрапу? Или, может, я заразился его похотью, подхватил его похоть, как лихорадку?

И на это нет ответа.

Калаж уже сидел за своим привычным столиком с cinquante-quatre, разложив по столешнице привычные предметы, со все еще мокрыми волосами. Он свертывал самокрутку и просвещал стоявшую рядом Зейнаб, что спаржа действительно очищает почки, как диуретик и детокс. Усиливает мочеотделение, в результате из почек вымываются токсины.

Говорили они всегда по-французски.

– А я-то думала, что запах – это из-за внутренней инфекции, – произнесла она, одною рукой держа свой деревянный поднос.

– Нет, запах – признак того, что тело очищается. Расщепляя спаржу, тело выделяет аминокислоту, которая называется аспарагин – она всегда присутствует в моче людей после того, как они ели спаржу.

Она млела от восторга.

– Калаж, ты все на свете знаешь?

– Я энциклопедия хрени.

Она улыбнулась, услышав, как он себя принижает, – видимо, показала этим, что сочувствует ему, он ведь так скверно о себе думает, и одновременно продемонстрировала, что ее не проведешь ни этим, ни чем-либо еще. Она, наверное, увидела в этом признание в личной слабости, которую он не раскроет перед не столь ему близким человеком.

– Я по сравнению с тобой такая невежда.

– Совершенно верно, Зейнаб, – он сидел неподвижно и начал набирать воздух в легкие. – Но мне ты как сестра, и я убью всякого, кто посмеет к тебе прикоснуться.

– Не сестра я тебе, и не надо ради меня никого убивать, Калаж, я о себе и сама позабочусь.

– Ты ребенок.

– Я не ребенок, могу это тебе доказать в секундочку, и ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, не надо притворяться.

– Не говори так.

К моему крайнему удивлению, он покраснел.

– Да как тебе угодно, Калаж. Я ждать умею, – произнесла она, не обращая внимания на мое присутствие: я так и стоял,