Василий Аксенов - Любителям баскетбола Страница 3

Конечно же, его окружили. Он подписал десятка два автографов, потом болельщики отошли на приличное расстояние. Мимо по аллее с группой подруг прошла смущенно хохочущая Галя Виницкая. Сердце заколотилось, взгляд отвлекся в небеса, в зеленые небеса с вечерними розовыми корабликами, потом опустился на скульптуру спортсменки, которая была ростом с него, у которой были большие потрескавшиеся гипсовые груди и совсем облупившийся, хотя все еще мощный живот.

Скамья качнулась и тяжело осела, Борис вздрогнул - рядом с ним сидел Валдонис, смущенно тер веснушчатую жеребячью физиономию.

- Привет, - сказал Борис.

- Привет, - сказал Валдонис.

Они посмотрели друг на друга, побагровели, посмущались, потом улыбнулись.

- У тебя книжки нет какой-нибудь почитать? - спросил Борис.

- У меня на литовском, - сказал Валдонис.

- Жалко, я литовского не знаю, - вздохнул Борис. - А у меня есть Дюма, да я его всего прочел. Ты любишь Дюма?

- Так, - кивнул литовец.

- Здорово сегодня поиграли, правда? - спросил Борис.

- Да, так, - подтвердил Валдонис.

Борисом овладело веселое возбуждение, желание болтать с этим парнем, рассказывать анекдоты, трепаться, веселое какое-то озорство.

- Пойдем по городу пошляемся? - предложил он.

- Два юных гиганта? - невесело усмехнулся литовец.

- Да брось! Черт с ними! Пойдем!

Они встали и пошли рядом, сгибаясь под постриженными липками, под дурацкими лилипутскими деревьями, под которыми нормальному человеку так просто не пройти, сгибаться надо в три погибели.

На главной улице они остановились у витрины кондитерского магазина.

- Хочешь тянучек? - спросил Борис.

- Вообще-то очень хочу, - Валдонис боязливо оглянулся на остановившуюся свиту, - да ведь понимаешь...

- К черту! - рявкнул Борис и, стремительно, легко, элегантно войдя в магазин, через головы очереди купил полтора килограмма тянучек.

Валдонис, набив рот тянучками, вдруг подмигнул Борису и, вызывающе подпрыгнув, коснулся рукой уличного фонаря. Свита восторженно заревела.

Хохоча, как безумные, парни понеслись по улице, прыгая возле каждого столба и раскачивая фонари. На перекрестке, пошептавшись - раз-два-три, разом сделали сальто. Потом приподняли и поставили на тротуар легонький "Москвич". Немного побоксировали и снова помчались, махнули через забор городского парка, промчались по аллеям, навели шороху на площадке аттракционов и снова понеслись... Свита, задохнувшись, отстала.

Они сели под вчерашней Борисовой сосной, отсмеялись и замолчали. Где-то играла музыка, подавали гудки буксиры из порта, по мосту ползла светящимся пунктиром автоколонна.

- Вообще-то в мире много таких, как мы, - сказал Борис.

- Восемнадцать тысяч девятьсот семьдесят два человека выше двухметрового роста, - сказал Валдонис. - Это по данным ЮНЕСКО. Довольно много, но ведь среди них есть и больные.

- Да, гипофиз, - сказал Борис. - Но мы с тобой, Юстас, нормальные.

- Да. Так. Мы нормальные, - согласился Валдонис.

Они спустились к реке и пошли вверх по течению, увязая то в песке, то в мокрой глине. Вскоре они оказались на маленьком, совершенно пустынном пляже. Высокий берег нависал над ними своими корягами, длинными корнями сосен, тускло светился песок, мимо шли волны, ртутно поблескивая под затуманенной луной, на противоположном берегу слабо светилась цепочка огней, похоже было на какую-то набережную. Они остановились и стали смотреть на реку, на цепочку неведомых огней. Здесь, в пустоте, они не чувствовали себя гигантами, просто двумя людьми на берегу реки.

Борис махнул рукой по направлению к огням.

- Поплыли туда?

- Конечно, - тихо сказал Валдонис.

Они разделись, сложили одежду в сумки, а сумки привязали к головам. Вошли в холодную быструю воду, поплыли.

Плыли они долго и спокойно, в полной тишине, в легком тумане, плыли тихо и минорно, в легкой ностальгии, в светлой, струящейся без всплесков грусти.

Наконец они приблизились к высокой гранитной набережной и поплыли вдоль нее, пока не наткнулись на ступени, уходящие в воду. По этим ступеням они поднялись на набережную, она тоже была пустынна. Они оделись, попрыгали, чтоб согреться, попытались допрыгнуть до фонарей, но не дотянулись.

Перед ними был город, по всей вероятности небольшой и старинный. Близко к набережной подступали трех- и четырехэтажные дома, на набережную выходили узкие, слабо освещенные улицы, тихо покачивались фонари. Вокруг не было ни души. Город, казалось, спал, лишь кое-где сквозь шторы брезжили зеленые и оранжевые светы, да где-то играла почти неразличимая музыка - кажется, торопился рояль, Кажется, визжали, опаздывая, скрипки, кажется, подгонял их тромбон.

Они вступили в одну из этих узких улиц и медленно пошли по брусчатке, с удивлением озираясь, настороженно приглядываясь к странному силуэту города.

Да, это был город странной архитектуры: здесь русские купола и наличники соседствовали с японскими волнообразными крышами и с турецкими минаретами, с арабскими витыми балкончиками, с готическими башнями и витражами.

Они шли довольно долго и не встретили ни одного человека, хотя музыка приближалась и можно было уже различить танго.

Наконец они увидели одного человека. Это был сапожник. Он сидел в палатке, освещенной трепещущей свечой, и вколачивал гвозди в огромный сапог, по меньшей мере сорок шестого размера. У сапожника были седые пушистые усы.

- Эй, пацаны, чего такие мокрые? - крикнул им сапожник, раздувая усы. - Небось на реке хулиганили? Ишь, какие вымахали, а ума маловато. Так ведь недолго и на тот берег попасть. Замерзли, цуцики?

Он вылез, кряхтя, из своей палатки и оказался всего лишь сантиметров на десять ниже Бориса и Юстаса, но зато с огромным животом и с огромными, непомерно огромными руками.

Парни в изумлении смотрели на сапожника, потом оглянулись вокруг и вдруг поняли главную странность этого города: здесь все было чуть больше, чем на том берегу, и чуть повыше, здесь все было подогнано под их размер, и тут их осенило, что здесь они вовсе не великаны.

Сапожник стукнул кулаком в окно и проорал:

- Эй, мать, дай пацанам горячего чаю!

Окно открылось, и благостная старушка, правда, очень большая, причитая и охая, протянула им по огромной чашке чая.

- А где это музыка играет, дедушка? - осторожно спросил Борис.

- Да вы что, с того берега, что ли? - удивился сапожник. - В центре народное гуляние. Всю ночь будут колобродить, а завтра опять. Декада веселья, чтоб ее шут побрал.

Чем громче становилась музыка, тем чаще им встречались люди этого города. Никто из встречных не обращал на них особого внимания, все были сами достаточно высоки, а были мужчины и повыше, а женщины - вровень, а самые маленькие люди этого города были, как их товарищи по баскетболу, а детишки были, как тренер Грозняк. Один раз на минуту они испугались, увидев пожилого человека ростом с Грозняка, но это был местный карлик.

Они даже не заметили, как привыкли к размерам этого города, и порции мороженого, которые они купили на площади, вовсе не показались им огромными.

Площадь была ярко освещена и убрана лентами и разноцветными шарами. Повсюду стояли толпы празднично одетых людей, там и сям бегали их шустрые сверстники, шухарили вокруг девчонок в белых и голубых платьях. На возвышении сидел оркестр.

Вот он грянул вальс, и Борис с Юстинасом, не помня себя, бросились приглашать девушек. Борис пригласил Катю, Юстинас - Ниелу. Девушки лукаво щурились, подпевали оркестру, чуть склоняли головки к плечам своих кавалеров. После вальса последовало танго, потом рванули шейк, потом опять закружились, и дружба крепка, и было уже лепетание про более высокие чувства, когда они увидели проходящего по краю площади гиганта.

Его плечи высоко торчали над толпой, а юная румяная голова плыла еще выше в облачке привычной печали. По пятам за ним неслись беснующиеся мальчишки, а он устало рявкал, отмахивался от них так же, как и Борис с Юстинасом отмахивались от мальчишек на той стороне реки.