Три часа ночи - Джанрико Карофильо Страница 3

Находясь в палате, я практически утратил ощущение времени. Я пребывал то в полудреме, то в тревожном сне, едва замечая, как одетые в белое мужчины и женщины подходят ко мне, берут кровь, делают уколы, дают таблетки и ставят капельницы.

Иногда меня водили в клинику, полную старомодной и страшноватой на вид аппаратуры. Какие-то люди присоединяли к моей голове электроды, велели выполнять упражнения на равновесие и, позевывая, рассматривали листы, выходившие из самописца.

Затем меня возвращали в палату, я валился на койку и опять лежал без движения. Мне не хотелось даже листать книги и комиксы, которые приносили мама с папой или родственники, навещавшие меня и старательно изображавшие беспечность. В палате со мной находился еще один мальчик, которому было хуже, чем мне. Он тоже все время проводил в постели, ему постоянно делали капельницы, и вид у него был совершенно отсутствующий. Его проведывала только мать, преждевременно постаревшая дама с землистым цветом лица, в глазах которой я иногда замечал вспышки темной злобы.

Пока я лежал в больнице, у меня произошло еще два приступа, но куда менее тяжелых. Кроме того, я узнал название своей болезни: идиопатическая эпилепсия. Читай: эпилепсия, первопричину которой врачи были не в состоянии установить. В лучшем случае они выдвигали более или менее обоснованные предположения. Может, эпилепсия возникла у меня на фоне родовой травмы, может, по иным причинам, до которых мы, вероятно, никогда не докопаемся.

Придя к этому мало обнадеживающему выводу, врачи составили сложный план лечения и решили, что меня пора выписать.

Худшее было уже не за горами.

3

Дни на больничной койке, проведенные без сил и малейшего желания что-либо делать, и последовавшие за ними дни в собственной кровати, без сил и малейшего желания что-либо делать, слились в моей памяти в один непрерывный бесцветный поток.

При выписке невролог выдал нам кипу рекомендаций и рецептов. Мне предстояло принимать по четыре таблетки в день: противосудорожное средство, витамины, второе противосудорожное и еще что-то. Лекарства надлежало пить в разное время. Уже одно это существенно усложняло жизнь.

Однако настоящие трудности были связаны не с таблетками. На последнем листке перечислялись правила поведения, которые мне следовало строго соблюдать. Правила отличались разнообразием и, если рассматривать их в ретроспективе, некоторой абсурдностью.

Мне предписывалось избегать людных мест, особенно с высоким уровнем шума, воздерживаться от контактных видов спорта, в том числе футбола, ложиться рано и спать по девять часов в сутки, отказаться от кофе и любых других алкалоидов или возбуждающих веществ, а также вести размеренный образ жизни.

Кроме того, я не должен был употреблять газированные напитки, даже минеральную воду.

Газированные напитки. Их прием, объяснил врач моим родителям, тут же усомнившимся в наличии научных предпосылок этой странной рекомендации, мог вызвать неизвестную реакцию, которая, в свою очередь, могла вызвать новый эпилептический припадок.

Вот, значит, как. Истинная проблема заключалась в этих словах, в их неприятном звучании, в стыдливом ощущении, которое они порождали.

Эпилептический припадок. Эпилепсия. Больной эпилепсией.

Я болен эпилепсией. Иными словами, со мной произошло нечто необъяснимое, после чего проявилось психическое заболевание, о котором лучше не болтать направо и налево.

Еще лежа в больнице, я подозревал об этом, и подозрения подтвердились, когда накануне моего возвращения в школу мама, смущаясь, завела со мной неловкий разговор:

— Ну вот, сынок, завтра снова пойдешь учиться. Ты рад?

Особой радости я не испытывал. Я был вялым, все внутри и снаружи казалось блеклым. Я неуверенно пожал плечами. Мое поведение не облегчало маме задачу.

— Я тебя отвезу. Занесу в медкабинет справку о том, что с тобой все в порядке.

Со мной все в порядке?

— В справке написано, что у тебя было сотрясение мозга при падении, тебя госпитализировали и сейчас все в порядке. — По форме это было утверждение, но в интонации проскальзывала нерешительность, будто бы мама формулировала гипотезу или план действий и просила моего одобрения. — Доктор считает, это твое… состояние может пройти, то есть непременно пройдет, за несколько лет, главное — принимать лекарства и соблюдать правила. А трезвонить на каждом углу о том, что с тобой было, незачем. — Она посмотрела на меня, проверяя, слежу ли я за ее мыслью. Я следил. Мама выразила словами мое первое неявное ощущение: я болею чем-то постыдным и свою хворь мне лучше держать в секрете. — Дети, да и взрослые, впрочем, тоже, бывают очень глупыми. Они навешивают на человека ярлыки просто потому, что у него имеется какой-то недуг. Так что, когда будут спрашивать, почему ты отсутствовал, отвечай, что споткнулся дома, сильно ударился головой, тебя положили в больницу, но, к счастью, теперь все в порядке. Договорились? — Последние несколько фраз она выпалила на одном дыхании, будто стремясь покончить с неким маетным и досадным делом. Мама явно была не в своей тарелке, ведь ей нравилось думать о себе как о человеке, который всегда говорит правду, а тут получалось, что она нарушает один из главных принципов своей жизни.

— Хорошо.

Она снова взглянула на меня. Очевидно, это был еще не конец беседы.

— Антонио…

— Да?

— В ближайшее время не играй в футбол, не лазай по деревьям и вообще будь осторожен. По мнению доктора, то, что с тобой случилось, больше не повторится, но ты должен стараться не попадать в ситуации, которые могут спровоцировать… проблему. Через несколько месяцев состоится повторный осмотр, и вскоре после него ты наверняка снова сможешь заниматься, чем хочешь.

— Когда?

— Пока сложно сказать, — растерянно вздохнула мама, которая обычно знала ответы на все вопросы. Думаю, моя болезнь пробудила в ней ощущение слабости, которого она раньше не испытывала и которое было для нее нестерпимым. — Дождемся осмотра, пусть сроки уточнит врач, — изрекла мама и хлопнула рукой по столу. Этот жест был призван ознаменовать завершение разговора, но на деле не выразил ничего, кроме горечи.

Затем мама еще раз прочла вслух список правил поведения.

Сильнее всего меня уязвило то, что больше нельзя играть с ребятами в футбол после уроков и пить газировку у киоска в сквере сразу после матча.

Я почувствовал себя инвалидом. Я осознал, что болен, что о моей болезни нужно молчать и что моя жизнь изменится к худшему.

— Все будет хорошо, волноваться не о чем, — заверила мама, приведя мне столь же красноречивый пример диссонанса, что и отец в больнице: ее слова говорили об одном, а выражение лица — совсем о другом.