Борис Казанов - Полынья Страница 30

- Ты моя дочь?

- Ваша дочь? Нет, нет... - ответила она еле слышно.

- Сколько же тебе лет?

- Скоро двадцать один.

Нет, такой взрослой дочери у него нигде не могло быть.

- А мне скоро сорок,- сказал Просеков грустно.

- Нет, нет... - проговорила она опять.

- Ты считаешь, что нет?

- Да.

- Логично.

Смущенно взглядывая на него, девушка опустила руку, чтоб придержать край трепетавшей голубой юбки. Она была в таком волнении, что вряд ли понимала, что говорит. Лицо у нее пылало, а колени посипели от холода, и это ее состояние открыло Просекову глаза. Он понял, что это одна из тех, кто бродят, как капли звезд, влекомые слепым притяжением чувства.

- Прости, - сказал капитан, целуя ей руку.

Рая отошла, и Просеков с Диком вошли в зал.

Сегодня в столовой собрались культурные люди. Тут завтракали лоцманы с "Ясной погоды", пожилые, в форме с золотым шитьем, вежливые мальчуганы из отдела метеослужбы Севморпути, портовые чиновники, ушедшие с совещания раньше времени, так как для них не нашлось свободных стульев. Все люди незнакомые, если не считать человека, бравшего в буфете крупу, на которого Просеков не обратил внимания. Когда Просеков пересекал зал, его остановил один из лоцманов, сделав знак, что хочет прикурить. Он был старше других, с неторопливыми и расчетливыми движениями человека, чья работа связана с небольшим участком моря, который он знал как свои пять пальцев. Это, безусловно, ограничивало его как моряка, а следовательно, и как человека, не имевшего отличительных черт, кроме сухости и пунктуальности. Большой редкостью было видеть, чтоб лоцман шутил или просто был весел. Только один раз Просеков видел совершенно молодого и совершенно пьяного лоцмана. Но это было на Дальнем Востоке.

- Вы из штаба? - спросил он, прикурив. - С совещания?

Вопрос мог показаться нелепым. Казалось бы, все ясно: раз человек в охотничьем костюме, с собакой, то он мог прийти только с охоты. Но лоцман не воспринимал этой одежды всерьез: и нарядный костюм, и великолепное ружье, и чистопородный пес представлялись ему видом особого щегольства, рассчитанного на впечатление. Он не понимал того, что Просеков одет естественно.

- С совещания, - ответил Просеков.

- Не слышали, как там решили насчет взрывоопасников? Берут их ледоколы под ручки или не берут?

Просеков не был на совещании, но вопросы, которые там решали, не являлись для него секретом. Одни и те же вопросы решали там из года в год.

- По трассе их не поведут, - сказал он. - Эти пороховые гробы пройдут через Полынью.

- Разве сыскался сумасшедший ледокольщик, который поведет их той дорогой? Насколько мне известно, на ледоколах плавают нормальные люди.

- Один ненормальный есть, и он перед вами, - отвечал Просеков, слегка поклонившись. - Капитан морского спасателя "Агат"...

Лоцманы даже опешили от неожиданности: они не ожидали увидеть здесь столь значительную фигуру. Однако замешательство длилось не долго. Хотя Просеков сейчас вполне верил в то, что говорил, но было что-то в его бледном, с тенями усталости лице, в голубых глазах, где играла отсветами его больная душа, - было что-то такое, что опровергало его слова: какое-то противоречие, быть может, еще не осознаваемое им, но вполне очевидное со стороны. И этого не могли не почувствовать лоцманы. Поэтому они промолчали, ощущая неловкость от того, что увидели. А самый пожилой, который видел лучше других, заметил добродушно:

- И напрасно это сделали, молодой человек! Арктический слалом - это, извините... Знаете, как говорят норвежцы: "Держись подальше от шхер - в море легче".

Просеков поправил его:

- "...в море мягче..."

- Простите,-проговорил лоцман, устыдившись за досадный промах, понимая, что этот чудак в охотничьем костюме есть истинный моряк. - Конечно, "мягче" - ведь это классика. А вы что, плавали в норвежских шхерах?

- Я шел северными шхерами до Нордкапа.

- А я работал возле Нордкапа... - Он, оживившись, встал, протягивая руку. - Лоцманская станция Лединген в Вест-фиорде, припоминаете?

Просеков кивнул.

- Удэсайр, Ингэ, Тромсэ*... - представились остальные.

* Названия портовых городков Норвегии.

- Так что вы сказали про слалом? - напомнил Просеков пожилому лоцману.

- Я хотел сказать, что арктические шхеры непросты, даже для "Агата". А магнитные бури, а подводные землетрясения? Каждый месяц выскакивают новые камни! Если так пойдет и дальше, то лучше по этому морю не плавать, а ходить.

- А кто здесь плавает? - сказал Просеков. - Ведь отношение к Ледовитому, как к тротуару. Здесь ходят по льду, видят только лед, а моря не видят.

- Разве оно есть?

- Море лежит за шхерами.

- Пока вы не научитесь спасать корабли, никто в Полынью не пойдет.

- А как мы научимся, если вас там нет?

Лоцманы так рассмеялись, как будто он сказал бог весть какую шутку.

Отходя от состояния, в которое поставил себя невольной ложью насчет "Агата", Просеков посмотрел на Настю, которая ловко захватывала пустые бутылки, очищая перед ним стол. Она была обычная, как все, но беременность придавала особую плавность ее движениям и какую-то милую рассеянность ее простому лицу, которое казалось замечательным. Глядя на нее, отчего-то внезапно представил поверхность проносящейся воды и прикрыл ладонью глаза, испытывая головокружение.

- На охоту ходил? - спросила она. - А где же твоя дичь?

- Дичи нет. Один крупный зверь.

- Медведя видел?

- Вот как тебя.

- Ну и что?

- Очень большой.

- В тумане они большие бывают, - усмехнулась она и предупредила: Больше одной бутылки не дам.

- Почему?

- Спасателям запрещено.

Потягивая "Мицне", Просеков подумал, что это запрещение, о котором сказала Настя, уже на него не действовало. Сегодня закончился исправительный срок, и он был свободен для выбора. Разве что "Агат" привезет приказ о новом командирском назначении. Но "Агат" мог привезти только одно: приказ об отпуске за десять лет и такую сумму денег, что о ней нельзя было думать серьезно. Что он мог сделать на них? Если перевести на "Мицне", то он мог свалить под откос железнодорожный экспресс. А если перевести на оранжевые купальники, то мог в них одеть все Черноморское побережье. Только одно было неясно, как н прежде: на что потратить столько лет свободной жизни? Охота, прогулки при луне - все это хорошо на недел. Взять хотя бы сегодняшний день: ему ни конца ни краю нет... Или подвернется какой-нибудь рейс, для сумасшедших? Например, в Полынью, как в прошлый раз. В сущности, поиск "Шторма" не бог весть какое дело. Но в нем было что-то, что прошло незаметным для человечества. Он хотел убедиться, что древние скандинавы могли открыть Новый Свет по арктическим миражам. И убедился, что викинги не врали.

Дик застучал хвостом, и Просеков увидел, что к ним направляется человек с крупой. Кажется, он встречал где-то эту унылую физиономию, хитрую, себе на уме, и, должно быть, прекрасную лишь в ненормальности какой-нибудь, чем природа одаряет таких с избытком, в то время как они думают только о том, чтоб жить, противореча ей. Это оказался Бутылкин, стармех с "Бристоля", где был капитаном Азбукин, закадычный друг Просекова.

Как раз об Азбукине и завел Бутылкин речь, намекая о его странной болезни, которая вызывала у Просекова сильнейшее любопытство. Собственно, из-за этой болезни Просеков и сблизился с ним. Просеков слышал про Азбукина удивительную вещь: будто тот засыпал на целую полярную ночь. Но даже если это вранье, то все равно было приятно видеть Азбукина, убеждая себя, что так оно и есть. Этого Азбукина Просеков любил, как родного брата. Намерение Бутылкина рассорить их только обострило в Просекове желание увидеть друга. Наконец и Бутылкин это постиг и пошел напропалую.

- Думка у нас есть, Ефимыч, - начал он, почесываясь, двигая ногами под столом, где отчего-то занервничал Дик, и в то же время непреклонно глядя на Просекова своими поросячьими глазками. - Думка у нас есть продать тебе корабель насовсем.

- То есть как? - Просекову показалось, что он ослышался. - Хотите продать мне "Бристоль"?

- Если проведешь обратно, отдадим насовсем.

Просеков тихо посмеялся, тряхнув от наслаждения головой: глупость этого мужика, выложившего свою думку из-под полы, была таковой, что уже не воспринималась за глупость. В ней была беспредельность человеческой стихии, не воспринимавшей закругленности земли.

- Кто же разрешит продать пароход мне?

- Как кто? - удивился Бутылкин. - Ты лучше спроси, как нам разрешили на ем плавать... Пришел регистр, говорит: надо ваш корабель палить или топить насовсем. В Маресале в ем не пущу: вы там пропадете. А Азбукину что: он знает, что нового не дадут! Ну - кинул регистру мешок сига, чтоб тот отвязался. Потом капитан порта взял мешок - и поехали. Вот тебе и разрешение!.. А теперь подумай: а если Азбукин в сезон уснет? А ноне зима ранняя...

В таком случае рейс для них мог обернуться скверно. Сядь "Бристоль" на мель, сломай винт на камнях, река его остановит. Что тогда? Бросать судно, брести по тундре, затапливаемой теменью? Такой путь обрекал их на гибель. Оставаться на зимовку без продовольствия, с дряхлой машиной? Тоже не жизнь.