Акрам Айлисли - Люди и деревья Страница 31

Согласна была тетя или нет, этого я не мог понять: говорила она об учителе хорошо, голос у нее был ласковый, но в то же время она упорно избегала встреч с ним, даже на работу ходила теперь мимо бани, хотя эта дорога была намного длиннее. Тетя Медина пристрастилась к чтению, Сурат приносила ей одну книжку за другой. А Мерджан по-прежнему все вечера лежала на кровати: спала или просто так лежала и думала, уставившись в потолок.

Но однажды вечером Мерджан вдруг рывком вскочила с кровати.

- Черт с ним! - громко сказала она. - Пойду за него, будь что будет! Пускай мясник, по крайней мере мужчина!

Она быстро надела кофту, кое-как повязала платок и, взглянув на себя в зеркало, выскочила во двор. Я смотрел ей вслед и не мог опомниться от ужаса: "Какой мясник? Неужели мясник Али?!"

...Утром, когда я уходил в школу, тетя Медина шепнула мне, чтобы я возвращался сегодня попозже - придут сватать Мерджан. Почему она говорила так осторожно, словно чего-то боялась? Ведь она не знает, что я ненавижу Али. Я никогда не рассказывал ей о черном псе, которого он выгнал на улицу, и о том, что, завидев пса, мясник всякий раз попрекает его ковром, который унесли воры. Почему тетя скрывает от меня, что Мерджан собирается замуж за мясника?..

Всю дорогу я мучительно размышлял над этим и наконец пришел к выводу, что дело не в мяснике, а в Губате. Тетя знает, что больше всего я хотел бы, чтоб Мерджан вышла замуж за него. Вот она и боится, что я по глупости расскажу все Губату, тот начнет скандалить, а это ни к чему - Мерджан сама знает, как ей поступать. Но если так, зачем же она все-таки сказала? Разве я не могу сбегать на переменке к Губату в военкомат? Нет, здесь что-то другое...

Обычно я не сразу шел из школы домой. Побывав возле лазейки, я долго еще бродил по базару или глазел на поезда, снующие между вокзалом и консервным заводом. Сегодня я сразу бросился разыскивать Губата. Я понимал, что иду на предательство, но ведь Мерджан выходит за мясника! Я обошел базар, наведался во все чайханы, заглянул во двор военкомата. Губат как сквозь землю провалился.

Увидел я его уже у нашего дома. Сидя на военкомовском бешеном жеребце, Губат направлял его к двери, пытаясь проехать во двор. Конь ржал, вставал на дыбы, подковами передних копыт бил по доскам. Что он делает? Ведь коню не пройти в дверь!

Вокруг толпились мужчины. Женщины, опасаясь строптивого жеребца, не подходили близко, зато их было полным-полно на крышах. Мальчишки облепили деревья. Все кричали.

- Он пьяный!

- Ты что! Усидит пьяный на таком коне! Гляди, словно гвоздем вбитый!

- А глазищи, глазищи-то! Конечно, пьяный, и гадать нечего!

- Ой, сейчас дверь сломает!

Но так кричали лишь женщины. Парни, те восхищались Губатом.

- Молодец! - кричали они. - Держись крепче!

- Прямо Буденный!

- Что там Буденный - Чапаев!

- Не, Кер-оглы! Ты на коня погляди - Гырат, да и только!

- Эй, Губат, давай отсюда! Мясник идет!

- Али идет!

- Али!..

Мясник Али спокойно подошел к коню, схватил его под уздцы и подпрыгнул. Я не понял, что произошло, но в следующий момент Губат ничком лежал на земле, а жеребец с громким ржанием несся по улице. Мясник стал бить Губата ногами. Я закричал что было силы, схватил огромный камень и бросился на мясника. Но тут из калитки вышла тетя Медина, и камень выпал из моей руки.

Мясник долго ругался, разгоняя толпу. Потом он ушел. На улице остались Губат, я и тетя. Она присела на корточки и, подсунув руку Губату под голову, приподняла ее. Лицо у Губата было в крови.

Двое парней подняли Губата и понесли в дом. Мне запомнилось, как на айване кипел самовар, большой белый самовар, который всегда стоял у Мерджан на столе. Потом из ее комнаты вышли три женщины в чадрах. Мерджан высунулась, испуганно оглядела двор и снова закрылась в комнате.

Губата положили на кровать. Тетя намочила марлю горячей водой из самовара и смыла с его лица кровь. До самого вечера, пока не зажгли лампу, Губат не открывал глаз. И до самого вечера в нашем дворе все молчали.

Тетя Медина несколько раз уходила во двор плакать. Сурат тоже заплакала, когда увидела Губата. Один я не плакал. И только вечером, когда Губат открыл глаза и улыбнулся, я не выдержал. Я плакал долго, Сурат и тетя Медина никак не могли меня успокоить...

...Тетя принесла вермишелевый суп и стала кормить Губата, осторожно поднося ложку к его разбитым губам. Сурат сидела тут же на старом сундуке.

- Мы нашему Губату еще не такую сосватаем!.. - сказала Сурат.

Губат улыбнулся. Почему он улыбнулся? Разве она сказала что-нибудь смешное? Или ему приятно держать голову на тетиной руке? А может быть, он радуется, что остался жив?

Было уже за полночь, и мне давно пора было спать, но, как ни уговаривала тетя, идти к Мерджан я не согласился. Тогда она вслед за Сурат стала повторять, что высватает Губату чудесную девушку, умницу и красавицу. Потом сказала, что Али поступил нехорошо, но ведь и Губат неправ, надо все это забыть и помириться - что было, то прошло. С Мерджан Губат тоже помирится, и они все втроем - она, Мерджан и Сурат - найдут Губату невесту. Она сама все приготовит для свадьбы, и нажарит, и наварит!.. Я не верил, я слишком хорошо понимал, что это сказка, одна из ее красивых сказок, вроде той, про гранатовое дерево...

Нет, тетя, к Мерджан я больше не пойду. Ты сама сказала как-то, что во мне отцовская кровь и когда-нибудь она покажет себя. Да, тетя, я буду таким, как отец: таким же упрямым, таким же злым и таким же сильным. Я должен стать таким; мой отец схватил бы Али за горло, швырнул на землю и долго бил бы его черными сапогами... К Мерджан я не пойду! Мерджан для меня больше нет. Есть мясник Али. Есть черный пес. Есть лазейка под воротами детдома. Есть Губат с окровавленным, разбитым лицом и большой камень, который мне пришлось отбросить в сторону. Иди, тетя, ложись спать! Иди и ложись рядом с Мерджан, хотя ты не меньше меня ненавидишь мясника Али.

Тете Медине пришлось принести одеяло, подушку и постелить мне возле Губата. Губат спал крепко, только один раз вдруг всхлипнул во сне. Что ему привиделось?.. Я всю ночь видел одно - камень, который я поднял с земли и которым тетя не дала мне разбить мяснику голову. Каким-то образом камень этот оказался там, возле школы, я схватил его и, размахнувшись, запустил в Хазера. Хазер тихонько вскрикнул и свалился на землю.

Я не знаю, как попал он мне в руки, камень, которым я пробил Хазеру голову. Я знаю только, что видел другой камень, видел его с утра: на всех уроках, на всех переменах.

- Деньги есть? - с ехидной улыбочкой спросил Хазер, когда мы вышли из школы. Он и сегодня хотел, чтобы я шел с ним и стоял там, возле лазейки.

- Деньги есть, - ответил я, - но девчонку ты больше не тронешь.

- Ха! А это видел? - Хазер показал мне трешку.

- Все равно не тронешь!

Он захохотал и хлопнул себя по коленям.

- Ловко! Ты что, втюрился в эту шлюху?

- Мать твоя - шлюха!

- Что-о?!

- Твоя мать шлюха! Ясно? И сестра! И бабка! Весь ваш род шлюхи!!!

Хазер метил мне в нос, но я нагнулся, и его кулак скользнул по лбу. Если бы я не нагнулся и если бы Хазер не побежал, я, возможно, и не поднял бы с земли этот камень.

Потом мы оказались в кабинете директора. Хазера уложили на диван. Дверь закрыли. Словно в тумане, я видел, как одна из учительниц жгла носовой платок - надо было присыпать рану пеплом. Двое учителей держали меня за руки; один из них, Сейяд-муаллим, положил мне руку на лоб. "Не бойся, мальчик, не дрожи..." - негромко сказал он.

- Подумать только: оба отличники, лучшие ученики...

Слова прозвучали глухо, словно издали...

Фирюза-ханум металась по кабинету, то и дело подходила к окну и, приподнимая гардину, выглядывала на улицу. Сейчас она совсем не казалась красивой. Лицо у нее было жесткое, как из камня, глаза сверкали холодно и остро, словно кусочки стекла.

Фирюза-ханум собственным платком вытерла Хазеру слезы. Она села рядом с ним, обняла за плечи и стала приговаривать нежно, ласково, словно баюкала:

- Хазер славный мальчик, Хазер умный мальчик...

Потом поднялась с дивана, и лицо ее опять стало жестким и холодным, как камень.

- Пошлите за его тетей! - сказала она. И добавила, обернувшись ко мне: - Я такого держать не могу. Пусть учится в своей деревне.

Я бросился к двери.

На улице было светло, а воздух был легкий-легкий - можно птицей лететь, когда такой воздух. Я побежал к реке. Там, за рекой, дорога, что ведет к нам в деревню. Прощай, черный пес! Прощай, дядя Селим! Прощай и ты, Айша!.. Я так ждал, так хотел, чтобы ты хоть раз отпихнула Хазера, хоть раз дала ему оплеуху! Ты этого не сделала и никогда не сделаешь! Мне незачем оставаться в городе! Прощай!..

Когда-нибудь я сам отыщу тебя, Айша. Ты наденешь зеленое платье из тонкой узорчатой ткани. Положишь мне на плечи белые округлые руки... Я обниму тебя, и ты задрожишь и прильнешь ко мне. И я стану целовать тебя, твой лоб, глаза, губы и все прощу тебе, Айша, все!..