Маруся Климова - Голубая кровь Страница 31

Последние слова Гриши были встречены шквалом аплодисментов и криками «ура!»

«Это один из лидеров,» — услышала Маруся рядом с собой шепот.

«Надо же, как быстро он стал лидером, — подумала она, и как он изменился. Это подействовало на него, как самый эффективный курс лечения.»

Тем временем, на сцене появилась полная женщина в юбке до пят, с белыми крашеными волосами, распущенными по плечам Она подошла к микрофону и сказала: «Друзья! Я хочу рассказать вам нечто странное и удивительное. Но я не могу поведать вам этого, пока у нас не будет нашего русского дома. Я расскажу вам, что двадцать пятого числа меня хотели убить, и кто это пытался сделать. Я расскажу, какие страшные вещи творятся здесь на каждом шагу и кто их делает. Но я смогу сделать это только в нашем русском доме. Здесь вокруг столько врагов, они везде, они слушают нас, мы должны быть осторожны. Мы живем здесь в своей стране, и у нас до сих пор нет своего русского дома, где мы могли бы поговорить, встретиться. Давайте же вместе требовать, чтобы он у нас появился». Женщина повернулась и стала слезать со сцены. Ей помогли. Ее выступление тоже вызвало аплодисменты. Тут в другом углу сада послышался шум и крики, на сцене заволновались, и из микрофона раздалось: «Друзья! Соотечественники! К нам идут сионисты! Они затевают провокацию! Давайте же не поддаваться и сохранять спокойствие!» Толпа заволновалась, зашумела. Одни кричали: «Сионисты!» Другие: «Фашисты!» Вопли становились все громче и громче, и разносились над толпой в небе, наконец они слились в каком-то едином противоестественном хоре. Тут Маруся проснулась. Оказывается, она с вечера забыла выключить радио, и из него на всю мощность звучал гимн Советского Союза. Было шесть часов утра.

Теперь, войдя в сквер и приблизившись к толпе. Маруся вдруг заметила знакомую фигуру. Рядом с импровизированной трибуной, составленной из забытых строителями досок и прочего хлама, в группе людей, находившейся отдельно от остальных, стоял Толик. По тому, как он держался, как разговаривал с теми, кто к нему обращался, было видно, что он является одним из организаторов митинга. Толик, кажется, тоже заметил Марусю. Он как-то засуетился и угодливо закивал ей издалека, в глазах его промелькнула почти собачья преданность, он явно хотел заговорить с Марусей. Маруся вспомнила ту сцену в Николаеве, как Толик тогда лип к Косте, хватал его за рукав, что-то пытался доказать, то обличая, то угодливо самоуничижаясь, и еще фразу о том, что в костином «холодном эстетизме нет ничего русского». Она вспомнила свое тогдашнее сочувствие Толику, и одна мысль о том, что она могла поддержать его, показалась ей настолько ужасной и отталкивающей, что она вдруг почувствовала отвращение к нему, а вместе с ним и к стоящим вокруг него людям. Она еще не успела вслушаться в то, о чем они говорили, но их одежда и манера держаться показались ей вдруг ужасными, каким-то жутким и жалким смешением безвкусицы и дурного тона. Маруся резко повернулась и пошла прочь.

Совсем недавно Маруся узнала, что Костя, последнее время живший у своей матери, перед самой Пасхой вдруг исчез из дому. И вместе с ним исчезли почти все его стихи, записи и мысли, которые он записывал в маленькой синей тетрадочке за семь копеек. Маруся видела у него однажды такую тетрадочку на столе. Его долго не могли найти, а потом обнаружили в склепе на Смоленском кладбище в одной рубашке и домашних тапочках, и опять отвезли на Пряжку. Стояла ранняя весна и по ночам были заморозки… Но Маруся знала, что даже в нормальном состоянии он никогда не замечал холода и мог ходить в одной рубашке, хотя всегда одевался, как все, просто чтобы не бросаться в глаза. Они часто гуляли с Костей по ночному Ленинграду. И Костя все говорил, говорил, а Маруся слушала. Но если бы ее попросили повторить его слова и мысли, то она бы не смогла. Да это и не были обычные мысли или слова, а, скорее, какая-то звуковая волна, музыка, которая входила в нее и растворялась без следа; когда она слушала, это было так значительно, так огромно, казалось, раскрывается Вечность, и ты переносишься на Небо… Маруся не только не могла повторить, но она даже не могла себе представить, как это можно записать, может быть, все дело было в костином голосе… Она вдруг вспомнила, что все костины рукописи исчезли. «Ну ничего, — почему-то сказала она вслух, — зато библиография сохранилась у Толика», — и свернула налево к Неве.

Последний раз, когда она с ним говорила. Костя был очень подавлен и все повторял про одиночество и тоску. «Он так часто говорил», — успокаивала себя Маруся, но все же тревога не проходила. Она быстро шла по набережной, на остановке около Университета было много народу, и Маруся пошла пешком через мост. Дул ветер, внизу под мостом темная вода завивалась водоворотами. «Какое здесь сильное течение», — подумала Маруся. Она шла и смотрела в лица прохожих, а они были мрачные и угрюмые. Внезапно все представилось ей как бы застывшим и черным. Она вспомнила, как давно в феврале шел мокрый снег, и она стояла на мосту и смотрела на черную воду. Вокруг летели огромные хлопья и падали на лица, на пальто. Она долго стояла и смотрела на воду; и какое-то странное тяжелое чувство вошло в нее тогда. Но жизнь отвлекает, рассеивает внимание, и это забылось, как и многое… И серые тучи на сером небе… И красная секундная стрелка мелкими щелчками продвигается вперед по циферблату ровно и монотонно… Она похрустывает и поскрипывает… Все застыло в неподвижности… Ведь, кроме этого, есть и еще что-то… Но что? И где оно?

У Маруси не было денег и она позвонила Грише. Гриша всегда давал ей деньги, когда они ей были нужны. Она просила у него в долг, но назад не отдавала. А Гриша их не требовал, правда, иногда, передавая ей нужную сумму; он как-то многозначительно ухмылялся. На этот раз они договорились встретиться с ним у Московского вокзала, рядом с кооперативными киосками Маруся уже издали увидела Гришу, он возвышался над кучкой людей, толпившихся около киоска, и внимательно что-то рассматривал. Маруся подошла и тронула его за локоть. Гриша обернулся и приложил палец к губам «Тише, тише, не привлекай к себе внимания!» — прошипел он. Прямо перед ним на корточках сидел похожий на киргиза черный мужик с раскосыми глазами и огромной головой. На нем была джинсовая куртка. Он положил на землю кусок картона, на котором разложил три одинаковых календарика с изображением Исаакиевского собора. Он быстро-быстро тасовал их и выкрикивал: «А вот, товарищи биндюжники, китайский способ игры! Кому — кино, кому — домино! Подходи, налетай! Пожалуйста, пятьдесят рублей! Ваш выигрыш, мой проигрыш! Выиграл радуйся, как жена сына родила, проиграл — не ругайся, как сварливая женщина! Называй, угадывай! Выиграла полная карта! — он перевернул один календарик, там в середине шариковой ручкой был нарисован квадрат. Два другие календарика были чистые, без квадратов. „Один полный, как ваша голова! Два пустые, как моя голова!“» — Он хлопнул себя по голове, — «Девушка, говори, какая карта! Показывай!» Рядом с ним, засунув руки в карманы, стоял коренастый парень с цепким взглядом маленьких глаз, в мятых брюках, волной спускавшихся ему на пыльные ботинки. Он шагнул вперед и протянул ему мятые бумажки.

«Давай, я на пятьдесят рублей!»

«Пожалуйста! Какая полная?»

«Эта.»

«Правильно угадал, ваш выигрыш, мой проигрыш! Давайте, налетайте!»

Подходили все новые люди, толпа увеличивалась. Гриша тихо сказал Марусе: «Ты знаешь, я заметил. Эти двое точно работают в паре. Здесь грузовик проезжал, толпу на время разогнал, так я даже слышал, как они переговаривались Грубо работают,» — Гриша самодовольно усмехнулся. «А главное, я вот что заметил, зрение-то у меня отличное, я все четко вижу; и я заметил, что эта карточка, на которой нарисовано, помечена, у нее уголок надрезан немного. Никто этого, конечно, не замечает, народ все время то отходит, то подходит, и никто долго не задерживается. Один идиот даже золотое кольцо ему проиграл, у него денег не хватило. А это же самое настоящее жулье! Я уже достаточно проанализировал ситуацию…» С этими словами Гриша достал из кармана пятьдесят рублей и решительно протянул черномазому: «Держи!» Тот снова перетасовал карточки. Гриша уверенно показал на ту; что справа. «Верно, выиграл! Поздравляю, твое счастье!» Мужик протянул Грише те пятьдесят рублей, которые Гриша ему только что дал. Но Гриша сказал: «Это же мои. А где выигрыш?» Мужик поморщился, но все же достал из кармана еще пачку купюр и отдал Грише полтинник.

«Та-а-ак!» — Гриша был доволен. «Ну, держи снова!» — Гриша опять дал ему полтинник. Мужик снова разложил карточки, правда, уже без прибауток. Гриша угадал и на этот раз. Мужик уже не улыбался. Рядом с Гришей незаметно появился парень в мятых брюках и стал оттирать Гришу плечом. «Слушай, иди отсюда, а? Иди дарагой! Смотри, у тебя девушка красивая! Иди, у тебя что, дела нет?» Гриша возмутился. «Чего это я должен идти! У нас, между прочим, в Конституции записано, что все равны, и я могу стоять, где хочу!» Он опять протянул пятьдесят рублей. «Держи еще, друг! Раскладывай!» Маруся видела, что дело идет к скандалу; она отошла и издали наблюдала за толпой. Вдруг послышался истошный крик. «Ты чего толкаешься, сволочь? Ты чего? Что я тебе сделал? Смотри, уже спокойно и стоять нельзя! Ах ты, шпана проклятая! Братское чувырло!» — Это вопил парень в мятых брюках. Толпа заволновалась, потом народ расступился, и оттуда вылетел Гриша. Он держался рукой за глаз. Маруся подошла поближе. «Гриша, ты что? Что случилось?» Гриша с досадой махнул рукой. Под глазом у него был здоровенный фингал. «А, жулье проклятое!» И он быстрым шагом стал удаляться. Маруся пошла за ним.