Маруся Климова - Голубая кровь Страница 32

Последнее время Гриша почти забыл про КГБ, но зато теперь он всем говорил, что поддерживает связь с инопланетянами. Это случилось с ним недавно, рассказывал он Марусе, когда они шли с ней по Невскому. Он шел по улице и увидел такую светящуюся точку. Точка стала расти, расти, приближаться, и вдруг прямо перед Гришей появился человек, абсолютно лысый, с очень проницательными глазами, почти как у Геннадия Аристарховича, в общем, виду него был необычный Гриша точно не мог объяснить, в чем заключалась его необычность, и только повторял: «Глаза его горели неземным огнем». Этот человек дал понять Грише, что он инопланетянин и отныне будет поддерживать с ним связь. Им была необходима информация для того, чтобы исправить человечество, которое погрязло в пороках. Для поддержания связи от Гриши не требовалось ничего сверхъестественного, «только в кармане должно все время лежать вот это», — и Гриша показал Марусе маленькую круглую батарейку, 343-й элемент. Маруся спросила: «Это что, он тебе дал?»

«Ну да, — Гриша важно кивнул, — я теперь всегда ее с собой ношу. Даже сплю с ней». У Гриши был двойной подбородок и толстое расплывшееся лицо. давно не стриженные волосы спускались на воротник, из-под волос маленькие глазки задумчиво смотрели в небо, где желтые облака в небе и неизвестно откуда взявшиеся чайки напоминали кладбище, на котором похоронили отца.

Тогда еще здоровенный мужик в комбинезоне и с золотым крестом на голой груди рассказывал стоящим вокруг свежей могилы сослуживцам отца, что он был художником и своей матери на могилу устроил памятник, в котором теплилась свеча. Кладбище находилось далеко за городом, оно было грязное и неухоженное, без единого дерева. Но марусин отец хотел, чтобы его похоронили именно здесь, потому что здесь был похоронен его друг, с которым он когда-то вместе учился. Маруся слышала, как мамина сестра, марусина тетя, сочувствует маме и недоумевает, почему он не захотел, чтобы его похоронили на кладбище, где похоронена их мама, оно такое приятное, зеленое, а теперь марусиной маме придется мотаться из одного конца в другой.

Вдруг Гриша перехватил взгляд Маруси и ужасно разозлился. «Что ты на меня так смотришь? Я ведь не брежу, я не пьяный, не сумасшедший, я взрослый, здоровый, нормальный человек, и я доверяю только своим чувствам, своим органам. Я вижу, слышу и осязаю только то, что реально существует. Не надо делать из меня сумасшедшего».

И Гриша, резко повернувшись, пошел прочь. Маруся издали видела, как он шел в толпе против течения, изредка дергая плечом, когда его кто-нибудь задевал. «Ну ничего, — подумала она, — ведь их же осматривают врачи перед выходом в рейс. И психиатр там. конечно, есть.»

Марусе позвонила мать и в ужасе рассказала, что Гриша, придя домой с вахты, тоже сообщил ей про инопланетян. Он все время разговаривал с ними, а недавно опять сказал маме, чтобы она не смела доносить на него в КГБ, и что после смерти отца она нарочно включила сигнализацию из страха, что он ее изнасилует.

«Он же скоро собирается в рейс. Как отпускать его в таком состоянии?»

«А врачи его осматривали?» — спросила Маруся.

«Да, осматривали. Он утверждает, что подробно рассказал психиатру про инопланетян, и тот заключил, что Гриша абсолютно здоров. Но, с другой стороны, сейчас, действительно, очень ко многим прилетают инопланетяне, и даже недавно по телевизору была передача, в которой выступали настоящие пришельцы из космоса, один мужчина и две женщины, похожие на обычных людей, и тоже говорили, что прилетели сюда, чтобы помочь людям на земле, которые ужасно испорчены и погрязли в пороках… Да, скорее всего, он нормальный, вдруг успокоилась мама, — А еще я тут видела по телевизору передачу, как одного мужика инопланетяне взяли к себе, а потом отпустили. И они вылечили его от всех болезней и даже от хронического алкоголизма. И теперь они периодически его навещают».

«Да. — сказала Маруся, — но в рейс ему все же лучше не ходить.»

«Почему это? — Мама вдруг разозлилась. — А ты подумала, что я буду есть? Сейчас все хуже и хуже, а если его выгонят из пароходства, то он может пойти работать только грузчиком в магазин. Ведь он ни на что не способен. Ничего не умеет! А здесь он еще и валюту зарабатывает! А недавно капитан сказал, что будет писать на него характеристику на второго помощника! Да нет, он совсем нормальный!

„Я не знаю, — сказала Маруся, — но кончится это плохо“

„С тобой невозможно разговаривать!“ — и мама бросила трубку Маруся задумалась.

Теперь, когда Гриша подружился с инопланетянами, он стал гораздо веселее. Он напевал по утрам, когда вставал, правда, мыться все равно не хотел. Мама даже нашла ему невесту, дочку заведующей интернатом для слепоглухонемых детей. Эта заведующая могла сделать очень много, и дачу построить, и квартиру отремонтировать, даже достать продукты, ведь в магазинах теперь вообще ничего не было. Интернат же, по-прежнему, снабжался очень хорошо, а дети, все равно, не могли никому пожаловаться, потому что они не только ничего не видели и не слышали, но, главное, не могли ничего никому сказать. Заведующей досталось больше всех посылок из Германии, а посылки туда присылали самые лучшие: с куртками из плащевки, мохеровыми свитерами и сапогами из натуральной кожи, не то, что какие-нибудь там макароны или крупу. Но, конечно, ей приходилось делиться с остальными педагогами. Мама очень надеялась, что Гриша все-таки женится на дочке заведующей, потому что ему это было просто необходимо. Но Гриша говорил, что ему надо посоветоваться с инопланетянами, что он так просто не может взять и жениться. Он совсем не звонил этой девушке, и мама вынуждена была звонить сама и передавать ей приветы от Гриши, но так ведь не могло продол жаться вечно. Девушке было уже двадцать шесть лет, она хотела замуж и долго ждать не собиралась. Но Гриша все равно тянул. Поддержка инопланетян очень помогала ему, он даже начал изучать английский язык, чтобы сдать экзамен на второго помощника. Только вечерами на него снова находила тоска, и он начинал ругаться и орать на маму, что она сотрудник КГБ.

„Я уже окончательно понял, что здесь я жить не смогу. Но я уже пробовал жить в Берлине, там очень тяжело, там надо так рано вставать и ломить с утра до ночи. И даже если пахать как карлик, все равно не купишь себе мерседес и виллу, и не будешь обедать вместе со Шпрингером. А здесь все плохо, но зато можно вообще не работать и жить. А с другой стороны, на кой нужна такая жизнь здесь, тогда она просто не нужна. Все время сидеть дома? Так это же надоест. Я уже насмотрелся на этот Ленинград, один из красивейших городов мира. Вот я курил с Веней, мы вышли покурить во двор. А он работает на Невском, там рядом есть двор, где дом идет на капремонт. Мы пошли, а там всюду какие-то доски набросаны, кирпичи, и еще куча говна в углу. Воняет ужасно, даже покурить по-человечески нам не удалось. Вот вам ваш Ленинград. Пора мне уже сваливать из этого Ленинграда. Только что бы придумать, как бы сделать так, чтобы меня там устроили и дали жилье. А то платить такие бешеные бабки, как я платил Гюнтеру за квартиру, я больше не в состоянии. Вот я и решил стать евреем. А что? Теперь так многие делают! Всего восемь кусков, и у тебя в документе будет написано, что твоя мать еврейка. Потому что по ихним законам еврей тот, у кого мать еврейка. Это даже очень удобно, ни по фамилии не проверишь, ни по отчеству. Только свидетельство о рождении надо исправить. Хотя у меня теперь даже и фамилия подходящая, я теперь Шуман. А там в Берлине есть лагерь, специально для евреев, не тот лагерь, что во время войны, а специальный, пересыльный. Раньше туда принимали и русских, а теперь только евреев. Это у них комплекс вины, что они евреев всячески преследовали в войну, жгли их в газовых камерах и уничтожали. Там в этом лагере кормят бесплатно и даже дают по две марки в день на личные расходы Можно мороженое купить. Марки, конечно, гэдээровские, но и то лучше, чем ничего. И есть, где жить. А потом всем евреям дают квартиру и устраивают на работу. Ну а мне только бы квартиру дали. Этого вполне достаточно. Там я бы уж нашел, как прожить.

Мою мать зовут Людмила Николаевна, но я ей позвонил, и мы договорились, что она станет Абрамовна. Она так смеялась, просто ужас! Потом мне дали телефон одного мужика, я и пошел к нему на квартиру. Там я просто обалдел. Это не квартира, а дворец, у него даже ручки на дверях, по-моему, из Эрмитажа. Он мне выдал новое свидетельство о рождении, где написано, что моя мать Людмила Абрамовна, еврейка. А я тогда получаюсь еврей. Я дома смотрел на себя в зеркало и думал, похож я на еврея или нет. Кажется, совсем не похож. Я читал где-то, что то ли Геббельс, то ли Гитлер исследовали евреев и описывали, какие они обычно бывают, как их распознавать. Вот ухо у них, как будто, должно быть ниже носа. Но у меня, по-моему, так и есть. Господи, хорошо бы хоть что-то было общее, а ведь там вдруг догадаются, что я не еврей, и не возьмут меня. Евреи бывают и светлые, но у них волосы обычно курчавые, а у меня прямые. Но все равно, мало ли, может у меня отец был русский, и волосы у него были прямые. Но я надеюсь, что меня не будут там очень подробно исследовать, хотя они и специалисты в этом вопросе. Можно, конечно, сделать обрезание, это, наверное, больно. Но мне сказали, что не надо, что там никто этого проверять не будет. Хотя, на всякий случай, это бы не помешало, конечно, мать еврейка — это хорошо, ну а если вдруг обрезание не сделано? Вдруг они меня тогда выгонят? Но я думаю, что до таких крайностей не дойдет. Ведь есть, в конце концов, и права человека. Может, я не хочу им показывать. Я, например, знаю евреев, у них нет никакого обрезания. Ну и в общем, я со свидетельством о рождении и еще с паспортом пошел в милицию. Там я показал свое свидетельство милиционеру и сказал, что раньше, до перестройки, я боялся говорить, что я еврей, а теперь не боюсь и хочу, чтобы в паспорте была записана моя настоящая национальность. Я еврей и хочу быть евреем. Милиционер посмотрел на меня, взял свидетельство и сказал: