Карусель сансары - Юрий Мори Страница 31

– Давай, Герка, хайпанём. Без обеспечения.

Сумасшедший нахмурился, но потом начал копаться под пачками листьев в коляске и лицо его разгладилось.

– Вот тебе, – он протянул Марии кусок коры. – А вот тебе! – он сунул такой же в руки Мякиша, не успевшего отказаться. – Со страхованием жизни, зато платиновые! Хей-хо! Хей-хо!

Антон немедленно выкинул подарок в воду через парапет, но Герке это было уже неинтересно. Он и внимания не обратил.

– Коучи, коучи! Брейншторм! Пролонгация! – последнее словечко прозвучало как-то похотливо, словно гномик облизнулся, выкрикивая.

Коляска застучала по асфальту набережной, а псих помчался в поисках новых жертв его безумной деловой активности.

– А почему он – застрявший? – поинтересовался Мякиш.

– Ну, так вот.

Маше явно надоела прогулка, поэтому, дойдя до конца набережной, она свернула на тропинку вверх. Подъём был крутым, но недолгим, дальше уже опять показались дома с магазинами на первых этажах.

– Эх, а цирюльня закрыта. Пойдём в ногтевую студию, что ли.

Мякиша передёрнуло от последнего названия не хуже, чем от бессмысленного лопотания Герки. Представились некие средневековые ужасы, цепи, дыба и клещи для вырывания ногтей. На ногах.

На деле всё оказалось более мирно. Под вывеской «Ногтевая студия «Дендроморф» и портретом унылого носатого человечка таилась дверь в царство горячительных напитков. Несколько витрин могли предложить алчущим практически что угодно, немного смущали только надписи сверху, но и к ним можно было притерпеться. «Палёнка», «Пить можно, но дрянь», «Свекольные самогоны», «Моча молодого зайца», «Изжога и желчь». Маша равнодушно прошла к витрине с заголовком «Сладкая мерзость» и попросила продавщицу достать две бутылки вишневого ликёра. Та кивнула, смахнула протянутые Антоном полсотни вакционов в ящик стола и выдала два литровых флакона с ядовито-фиолетовым содержимым.

– Это вообще съедобно? – вполголоса поинтересовался Мякиш. Сдачи, похоже, можно не ждать. Маша кивнула, неожиданно споро открывая зубами бутылку – выкусила пластиковую пробку на раз и сплюнула её в ладонь, а сама припала к горлышку пугающе привычным жестом.

– Ыр-ыр-ыр! – ответила она, не переставая пить шумными крупными глотками. – Ом-ом-гыр!

С треть бутылки уже долой. Антон понял, что аккуратно споить девушку для попадания в койку не удастся, тут бы самому раньше не отключиться. Продавщица равнодушно смотрела сквозь них, за её спиной радиоточка ревела марш. Странно, здесь везде играло радио, тоже, наверное, обязали по указу номер сколько-то-там.

– Нормально! – оторвавшись, наконец, от горлышка, внятно ответила Маша. – Хлебани для аппетита.

Как и у бабушкиных пирожков, вкуса у ликёра не было: вода водой, без градусов и сахара, цвет только жуткий. В жаркую погоду можно и выпить, но не за такие деньги. А вот барышня заметно повеселела, раскраснелась, словно действительно приняла на свою немалую грудь горячительного.

– Пойдём уже, дай только заткну пробкой.

Дорога к постели, ещё несколько часов назад представлявшаяся Мякишу долгой, запутанной и интересной, как хорошая охота, приобретала прямоту упавшего на дорогу столба. Жаль, если и кульминация будет столь же скучной.

Общежитие, оказавшееся огромным зданием этажей в двадцать, находилось неподалёку. Отсюда, вероятно, и осведомлённость Маши об ассортименте винных лавок в окрестностях. По пути она ещё пару раз останавливалась, отпивала страшноватый на вид ликёр, поэтому ко входу приблизилась довольно нетвёрдо, напевая вполголоса:

– …в первый раз получил я свободу по указу от тридцать восьмого…

Автора песни Мякиш не знал, да и слышал её первый и – очень похоже – последний раз. Фиксация молодой стряпчей на указах немного пугала.

«Руздальский дом высших знаний и умений имени Всеблагого Коронарха» – осведомляла всех умеющих читать вывеска на входе. И чуть ниже мелкими буквами «Милостью бабушек Временный приют осенённых вниманием номер шесть». И отряд в интернате был шестой, и общага – вот тоже. Возможно, нечто важное для него это всё и означало, но Мякишу было лень ломать голову.

От парадного входа с раздвижными стеклянными дверями, которые по случаю вечного отсутствия электричества, Мякишу пришлось раздвинуть руками, умудряясь поддерживать в вертикальном положении качающуюся Машу, вглубь здания вёл широкий коридор. В конце его торчала будка вахтёра, из низко расположенного окошка которой торчало недовольное лицо носатого мужичка в годах.

– Шито, кито? – поинтересовался хранитель приюта.

– Поцелуева, двадцать седьмая клетка, минут третий этаж.

– Прахады.

Скрипнул разблокированный турникет, Антон почти протолкнул туда девушку мечты, потом пролез сам. За будкой обнаружились две лестницы: мраморная, сверкающая белизной и полированными перилами – вверх, и гораздо более простая, с горой окурков прямо на первых ступеньках – куда-то в темноту подвала.

– Нам небось туда? – махнул он рукой во тьму.

– А то! – пьяно улыбаясь и растягивая слова, подтвердила Маша. – Наверх – это для иноземных студентов. Только их давно нет, потому как по семьсот… Восемьсот… Вот ты меня напоил, искуситель, забыла я номер указа!

– Да и хрен с ним, – откликнулся Мякиш. Никуда идти с барышней уже не хотелось, но и отступать поздно. Да и шею она свернёт по дороге, что грустно.

Маша достала из сумочки, куда умудрилась впихнуть недопитую бутылку – полная так и оставалась у Антона за поясом, огарок свечи и спички, протянула всё кавалеру:

– Замы… Зажи… Чиркни, короч.

Он вздохнул, запалил свечку и крепко обнял Марию за талию, чтобы не упала. Можно было идти, но вот нужно ли?

Минус третий этаж находился вовсе уж в катакомбах, даже грубая бетонная лестница туда не вела, ступеньки сколотили из кривых досок и побросали на выкопанные в земле уступы. Соответственно выглядели и жители, белёсыми пятнами лиц плавающие в темноте, качающиеся в тенях от света огарка. Мякиш держался на твёрдом убеждении, что пьяных надо отводить до кровати во избежание травм, иначе давно бы уже стартовал вверх.

– Двадцать четыре. Двадцать шесть, – читал он на ходу числа на одинаковых фанерных дверях, проёмы которых попадались вдоль кривого коридора. – О, двадцать семь! Твоя?

Маша промычала что-то, вырвалась из рук и с силой толкнула дверь, едва не улетев следом. Потом вытянула пальцы, уцепила своего спутника и рванула его к себе.

– В эфире «Рабочий полдник», передаём песню по заказу простого руздальского абортмахера Пилипенко «Полюшко-поле», – из кромешной темноты рявкнуло радио. Мякиш споткнулся о гору каких-то тряпок, уронил немедля потухшую свечу и сам завалился вперёд в тёплое, прямо на жадно дышащую махровым перегаром девушку мечты. Слаженные женские грянули до боли знакомую песню, аранжированную ради разнообразия рокотом африканских барабанов, гулким, как дальний гром.

Грудь у Маши оказалась наощупь немаленькой, но при нажатии противно булькала и норовила выскользнуть