Владимир Лидин - Друзья мои - книги (Заметки книголюба) Страница 33

Я полагал, что уместно было дать эти, малые практические советы в книге, озаглавленной "Друзья мои - книги"; о друзьях ведь всегда следует особенно заботиться.

КЛАДОВАЯ РАЗУМА

Словацкий писатель Петер Иломницкий, автор многих социальных романов, был большим другом нашей страны. Его книги "Поле невозделанное" или "Хроника", посвященная героическому восстанию словаков против оккупантов в 1944 году, были переведены у нас. Илемницкий был нежным, глубоким человеком и трогательно любил книгу.

Однажды в Москве, уже после войны, когда Илемницкий работал во Всеславянском комитете, он сказал мне:

- Я знаю, что вы дружите с книгой. Не поведете ли вы меня в какую-нибудь из кладовых разума, где можно найти что-либо из старинки.

(182) Мне понравилось определение магазина старой книги как кладовой разума, и я повел Илемницкого, помнится, и в Книжную лавку писателей, и в букинистические магазины, где работали старейшие и уважаемые книжники Алексей Григорьевич Миронов и Александр Сергеевич Бурдейнюк, съевшие на своем веку, по образному выражению, добрый десяток пудов книжной соли. Какую-то книжку в этот наш совместный поход купил я, а одну книгу в букинистическом магазине иностранной книги под "Метрополем" буквально с жадностью ухватил Илемницкий.

Мы завершили нашу книжную вылазку за столиком в одном из кафе.

- Я расскажу вам, какую роль сыграла книга в моей жизни,- сказал Илемницкий,- и почему книжка, которую я сегодня купил, так взволновала меня. Когда-то я редактировал коммунистическую газету "Правда бедноты" в Банска-Бистрице и Остраве. Однажды в редакцию пришел какой-то простой человек, оказавшийся рабочим спичечной фабрики, и вручил мне одну старую книжку, оставшуюся после его отца. Это была поэма нашего словацкого писателя Андрея Сладковича "Детван". Я поблагодарил рабочего за его подарок, поэму эту я давно любил, в ней Сладкович хорошо передал обычаи и чувства простых людей Словакии. Во время войны, когда гитлеровцы засадили меня в концентрационный лагерь, у одного из заключенных нашлась эта поэма Сладковича, мы читали ее совместно, и она очень помогала нам. А теперь в Москве, столице страны, которая освободила Чехословакию, я встретился в третий раз с этим томиком Сладковича. Как же не восхищаться книгой, которая связана со столькими воспоминаниями!

Книга, которую купил Илемницкий, оказалась именно поэмой Андрея Сладковича "Детван", изданной в 1853 году, кажется, в Братиславе, где ныне на кладбище Славин, высоко над городом, неподалеку от могил советских воинов, павших в борьбе за освобождение Словакии, находится урна с прахом умершего 19 мая 1949 года в Москве Петера Илемницкого. Мне привелось побывать на этом кладбище и поклониться могиле моего словацкого друга.

- Запасы знаний в таком количестве заключены в книгах,-сказал Илемницкий в тот день, когда мы вместе (183) ходили по московским книжным магазинам,- что эта кладовая разума никогда не может быть исчерпана, для этого не хватит не только одной человеческой жизни, но и жизни многих поколений, как мы это видим на примере судеб ряда книг. Вы так любите книги, что, наверно, когда-нибудь будете писать об этом чуде... помяните тогда мою находку, помяните о том, как мы вместе с вами побывали в кладовой разума. А знаете, между прочим, нам приходилось в лагере прятать "Детван", чтобы тюремщики не отобрали у нас книжку, и с этим тоже связана целая история. Вообще о "Детване", может быть, и я когда-нибудь напишу. Сладковичу, конечно, и не грезилось, какую роль может сыграть когда-нибудь его поэма. Да и ни один писатель не может представить себе судьбы своей книги, это навсегда останется "Pоle neorane", сколько бы его ни вспахивали критики и знатоки литературы.

Больше Петера Илемницкого я не встретил. Он умер, прах его перевезли в Словакию, у меня осталась лишь книга Илемницкого, именно "Pоle neorane" с его надписью мелким женственным почерком; но недавно, будучи в Праге, я нашел книгу Андрея Сладковича "Детван" и купил ее. Словацкого языка я не знаю, но дело не в этом. Я поставил эту книгу рядом с книгой Илемницкого, они соседствуют ныне: книга старого поэта была другом Илемницкого в самые трудные для него годы, и пусть они будут рядом, пусть кладовая разума обогатит читателей еще одной находкой, хотя и скромной, но глубокой по своему духовному и сердечному смыслу.

(184)

ТО, ЧТО БЛИЗКО

Любить книгу - значит неизменно общаться с ней. Мы прочитываем за нашу жизнь, в разные годы каждый раз по-новому, "Войну и мир" Льва Толстого или рассказы Чехова. Мы расстаемся с ними на время, но они возвращаются к нам, когда у нас возникает потребность общения с ними, и сколько бы ни было таких встреч, они всегда глубоки и значительны.

Есть собиратели, которые подбирают только редкие книги или книги лишь по одному вопросу, и хорошо, что такие собиратели существуют. Наши основные библиотеки именно им во многом обязаны своим богатством: собрание Черткова по "россике" или собрание книг историка И. Е. Забелина составляют один из фондов Государственной исторической библиотеки, а сотрудники в библиотеке имени В. И. Ленина в Москве, или в Публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, или в библиотеках Пушкинского дома и Литературного музея с признательностью назовут имена десятков собирателей, обогативших своими уникальными собраниями эти книжные хранилища.

Но если говорить о собирательстве в широком смысле, то собирать, конечно, книги надо не по признаку их редкости, а по тому, что близко и нужно, что хочешь всегда иметь рядом с собой. Собирательство без разбора означает простое коллекционерство, с единственным желанием побольше и понаряднее набить книг на полки.

Я никогда не гнался за количеством книг. Я даже разочаровывал некоторых, полагавших, что у меня большая библиотека. У меня небольшая библиотека, но она состоит из книг, которые по той или иной причине мне близки или (186) нужны для работы; в частности, именно благодаря некоторым из них я написал эту книгу.

Ни разу, кстати, не помышлял я писать о книгах. Меня не побуждали к этому и чужие примеры; я просто радовался им, но, все же, поразмыслив как-то, решил, что если знаешь кое-что о книгах, почему бы не рассказать об этом? Почему бы не обратить, так сказать, в книжную веру еще десяток-другой молодых книголюбов, заразить их примером собирательства, вдохновить на трудное, но несомненно увлекательное дело?

Мне всегда грустно видеть старых знатоков книги, которые никому не передали своего опыта. "Вот стал я стар, стал плохим работником... и как обидно, что ни одного ученика не оставил, не на кого порадоваться",- сказал мне как-то знакомый старый книжник. Я помню, как печалился П. П. Шибанов, что один из бывших его учеников так и не стал хорошим знатоком книги по недостатку необходимых для этого качеств.

- Деревяшка,- определил Шибанов скучающе,- ничего не впитывал.

Он зато глубоко ценил и любил другого своего ученика - Рафа Карповича Карахана, работавшего вместе с ним в "Международной книге", а затем в книжном отделе московского Дома ученых. Карахан не только знал книгу: он учился у Шибанова и науке о книге, составляя любовные и почти вдохновенные описания для каталогов. Карахан принадлежал к числу бескорыстно преданных книге людей, и не один московский ученый, без сомнения, помянет добрым словом этого вечного хлопотуна по книжным делам и приятнейшего, образованного человека.

Обращая взгляд в сторону своих книжных полок, мысленно продолжаю я историю книг, связанную с судьбами писателей; не всегда эти судьбы благополучны, имена некоторых писателей иногда забыты, и всегда радостно извлечь из забвения эти имена, напомнить, что и самые скромные литераторы прошлого были деятелями литературы, создавали карту звездного книжного неба, на котором именно созвездия и определяют величие светил.

Глядя на свои книги, вспоминаю я и старых букинистов, помогавших мне советом и опытом: я никогда не забуду старейшего книжника Александра Михайловича Михайлова, полуослепшего, поднимавшегося ко мне на (187) четвертый этаж едва ли не на ощупь, с единственным желанием, чтобы редкая книжка осталась в верных руках. Не забуду я и Алексея Васильевича Симакова, унаследовавшего от своего отца, славного собирателя народных песен В. Симакова, глубокую преданность книге. Портрет А. В. Симакова висит в Книжной лавке писателей рядом с портретами писателей, и, думая о Симакове, я всегда вспоминаю традиции близкости книгопродавцев к литераторам, идущие еще с пушкинских времен.

Окружающие тебя книги всегда должны быть такими, чтобы, обратившись к книжным полкам, иметь все основания сказать: "Друзья мои - книги" и услышать от них воображаемое ответное признание: ведь биография книг есть в то же время и биография того, кто собирает их.

ЛЮБИМОЕ

У меня, как и у многих читателей, есть свои любимые книги. Они не в футлярах и не в дорогих переплетах, они не значатся в справочниках как "редкость" или "редчайшая". Они просто близки мне, сердечны по своей чистоте и необходимы по внутренней значимости.