Владимир Лидин - Друзья мои - книги (Заметки книголюба) Страница 34

Окружающие тебя книги всегда должны быть такими, чтобы, обратившись к книжным полкам, иметь все основания сказать: "Друзья мои - книги" и услышать от них воображаемое ответное признание: ведь биография книг есть в то же время и биография того, кто собирает их.

ЛЮБИМОЕ

У меня, как и у многих читателей, есть свои любимые книги. Они не в футлярах и не в дорогих переплетах, они не значатся в справочниках как "редкость" или "редчайшая". Они просто близки мне, сердечны по своей чистоте и необходимы по внутренней значимости.

Много лет встречался я мимоходом с одним тихим, молчаливым человеком, мы раскланивались с ним и расходились в разные стороны. Я его близко не знал; знал, что это писатель, некоторые его рассказы читал, они мне нравились. А потом этот писатель умер; умер как-то незаметно, в разгар войны, и вот вышел том его избранных рассказов, и Андрей Платонов глубоко вошел мне в душу каким-то своим сердечным, необычайно нежным и мудрым отношением к людям, которые стали героями его рассказов. С опозданием, как это нередко случается, я с горечью подумал, что недостаточно знал этого отличного писателя.

(188) Но у писателя остаются книги, и им нередко дано стать друзьями читателя уже на вечные времена. Я только недавно узнал, что Эрнест Хемингуэй назвал имя Платонова среди имен тех писателей, у которых он учился писать, и порадовался признанию Платонова, ставшего близким не мне одному... Почти то же самое мог бы сказать я и о рассказах молодой, рано умершей английской писательницы Кэтрин Мэнсфилд, рассказах трогательных и глубоких, написанных под влиянием Чехова.

С книгой М. Горького "Рассказы 1922-1924 гг." для меня связано воспоминание о ветреном вечере в Сорренто, о большой тревожной душе старого писателя, подарившего мне эту книгу в своем пустынном большом кабинете, за окнами которого уже несколько дней подряд сирокко раскачивал ветки деревьев с золотеющими плодами апельсинов... Книга, однако, близка мне не только благодаря этому воспоминанию и не только потому, что на ней есть надпись Горького: в ней помещен один из его лучших рассказов - "Отшельник", который я впервые прочел именно в Сорренто, радуясь силе и богатству русского языка.

"Стефан Цвейг, находящийся в настоящее время в путешествии, просит извинить его, что в этот раз он не может послать свою книгу лично".

Так звучит по-русски текст, напечатанный на карточке, вложенной в одну из книг Цвейга и присланной из Вены издательством, выпустившим эту книгу.

Я берегу эту книгу не меньше, чем другие книги Цвейга, присланные им лично. Книга эта вышла в ту пору, когда в Австрии уже слышался стук сапог гитлеровских солдат, когда Цвейг в последний раз прошел по дорожкам своего сада на горе Капуцинов в Зальцбурге и простился с ним навсегда, отправившись в последнее странствие, завершившееся трагическим финалом его жизни... Книги иногда раскрывают большее, чем в них написано: они хранят в себе смятение чувств и жгучую тайну самого автора; перифраз названий книг Цвейга в данном случае не только уместен, но и напрашивается сам собой.

Мне дороги и другие книги Цвейга не только потому, что они связаны с личностью этого большого писателя и глубоко сердечного и нежного человека, которого я знал. Они дороги мне тем, что дарили меня читательскими радостями: я не преувеличу, сказав, что, например, рассказ, (189) Цвейга "Лепорелла" стоит в одном ряду с "Простым сердцем" Флобера.

Неизменно ощущаю я, как взволнованных собеседников книги Александра Малышкина "Севастополь" и "Люди из захолустья". Тот, кто захочет прочесть одни из самых правдивых страниц о первых днях революции, о становлении нового мира, пусть обратится к книгам Малышкина: их искренний голос встревожит не одно молодое воображение, и книги Малышкина станут надежными спутниками не для одного из читателей.

Есть книга, похожая на сгусток человеческих страданий и вместе с тем на сгусток воли и мужества: "Репортаж с петлей на шее" Юлиуса Фучика. Эта книга страдалица, но она и победительница. Она продолжает историю книг замученных и загубленных, просиявших, однако, из стен заточения, презревших насилие и указывающих человеку

его путь.

Так к вечным спутникам - книгам классиков - присоединяются и книги современников, и чем шире по внутреннему ощущению этот круг, тем богаче и (190) библиотека собирателя. Именно любимые книги определяют путь собирательства, и они и составляют его ценность.

После смерти Белинского И. С. Тургенев приобрел его библиотеку не только с целью помочь вдове Белинского, но и потому, что хотел сберечь круг самых заветных друзей Белинского - его книги. В тишине тургеневского музея в Орле, где ныне находится библиотека Белинского, читаешь не только повесть о дружбе Тургенева и Белинского, запечатленную в книгах с золотыми буквами "В. Б." на корешке, но и повесть о сохраненном в материальном выражении духовном мире великого критика...

Чехов год за годом посылал книги в городскую библиотеку Таганрога, уверенный, что дружба с книгой является основой внутреннего роста человека. Книголюб А. М. Горький всего за несколько дней до смерти прислал в Книжную лавку писателей список нужных ему книг, в их числе были "Вогульские сказки" и "Наполеон" Е. Тарле. В Самаре, в Публичной библиотеке Петербурга, в библиотеке Румянцевского музея в Москве, в Берлинской императорской библиотеке, в библиотеке Вольно-экономического общества, в книжном хранилище Юдина в Красноярске, в библиотеке Британского музея в Лондоне, в библиотеке имени Куклина в Женеве, в Национальной библиотеке в Париже, в библиотеках Кракова, Берна, Цюриха- всюду побывал неутомимый читатель В. И. Ленин.

Даже из ссылки в Шушенском Ленин пишет в 1897 году сестре Анне Ильиничне Елизаровой:

"Если поедешь за границу, то сообщи, и я тебе подробно напишу насчет книг оттуда. Посылай мне побольше всяких каталогов от букинистов и т. п. (библиотек, книжных магазинов)". В воспоминаниях Н. К. Крупской проникновенно рассказано о пристрастии к книге В. И. Ленина, учившего любить, ценить и уважать книгу как непременного спутника каждого просвещенного человека.

(191)

МОЛОДЫМ СОБИРАТЕЛЯМ

Что же,- скажет молодой собиратель,- так ведь можно без конца рассказывать, от одного приключившегося случая к другому.

- Разумеется, я бы мог, наверно, еще рассказать и о других случаях,ответит автор этой книжки.- Встречи с книгами всегда бывают так или иначе случайны, в таком сложном, тонком и увлекательном деле систематика нередко подвержена колебаниям, и если я заканчиваю эту книгу, то не потому, что мне нечего больше сказать, а потому, что я уже достаточно сказал. Я не собирался писать занимательные истории для легкого чтения,- для этого у меня нет ни времени, ни желания. Я хотел пробудить интерес к книге, к ее увлекательной, иногда и поныне неразгаданной истории. Я хотел побудить любить книгу, ценить, уважать и собирать ее.

Собирать книги не означает собирать непременно редкие, особенные книги. Ведь можно составить отличное собрание книг наиболее полюбившихся советских писателей, или собрание путешествий, или собрание "Жизни замечательных людей", и тогда развернется целая галерея страстных, благородных судеб - от Коперника, Леонардо да Винчи, Ломоносова до Юлиуса Фучика, Муса Джалиля и Патриса Лумумбы, о котором, конечно, в свое время будет написана книга. Можно собирать книги о научных открытиях, и тогда ряд великих первооткрывателей завершат имена Сеченова, Павлова, Мичурина, Циолковского до наших современников,необъятен мир собирательства книг, необъятна их тематика и необъятны открытия, которые предстоит сделать молодым книголюбам на пути их (192) странствии по книжному морю, полному неведомых островов, неразведанных глубин, необследованных земель... Ведь даже в обследованном, кажется, до конца географическом мире и поныне происходят удивительные открытия наших полярных исследователей в Антарктиде, или на дрейфующих льдинах вблизи Северного полюса, или на острове Пасхи, о котором так увлекательно рассказал Тур Хейердал в своих книгах "Путешествие на Кон-Тики" и "Аку-Аку".

В тридцатых годах на далеком берегу Амура, в нанайском стойбище, учитель Андрей Иванович Актанка подарил мне нанайский букварь "Новый путь". Он подарил мне эту книгу в ту пору, когда в нанайских стойбищах только строили первые школы и когда судьба маленького, трагически вымиравшего в царской России народа разительно менялась на глазах.

- Пусть этот букварь останется у вас как книга о жизни нашего народа,сказал мне тогда учитель.

Я увез с собой букварь просто как памятку о Дальнем Востоке. Но, встречая затем те или иные сведения о нанайском народе, я стал вклеивать в букварь газетные вырезки то о героических долах нанайцев-снайперов во время минувшей войны, то об организации нанайского театра, то о первых нанайских поэтах, и букварь, действительно, разросся постепенно до целой книги о жизни маленького народа, как это и предвидел учитель, подаривший мне букварь.