Михаил Белиловский - Поведай сыну своему Страница 37

Сноп ракет взметнулся вверх и внезапно, словно молния, осветил окружающую местность. Грянула автоматная очередь.

- Halt!!!10 Оружие на землю!!! Руки вверх!

Короткое замешательство, и Матвей Денисович сказал упавшим голосом:

- Ребята, сопротивление бесполезно, надо сдаваться!

А вслед за этим:

- Комиссары и евреи - вперед!

Павел наступил стоящему рядом с ним Менделю на ногу и прошептал:

- Не смей!

Мендл и не думал подчиняться этой команде. Его воля оказалась скованной. Все нутро его сжалось в комок. Он почувствовал, что жизнь его у фатальной черты, за которой смерть или нечеловеческая форма существования.

Широкая украинская степь под палящим августовским солнцем. Длинная, до самого горизонта, колонна военнопленных, медленно движущаяся по извивающейся грунтовой дороге. Облако серой пыли от обреченно-усталых шагов сотен тысяч пленных. По обе стороны - наглые и самоуверенные оккупанты с автоматами и нагайками в руках. Малейшее подозрение в попытке совершить побег - расстрел на месте.

Третий день позорного марша на запад без пищи, без воды с короткими дневными привалами.

Местные жители - женщины, старики, дети, выходят прощаться со своими мужчинами, с теми, кто в повседневной жизни был их главной опорой. Без них теперь впереди - безотцовщина, вдовы, безутешное одиночество стариков, несостоявшееся девичье счастье, рабство и позор некогда великой отчизны.

У многих слезы на глазах. Слезы жгучей обиды, жалости, прощания. Они смотрят на вчерашних защитников своей страны и не узнают их. События последних дней лишили этих мужчин веры, без которой остается лишь желание удовлетворить свои естественные потребности.

Женщины пристально всматриваются в бесконечное, печальное шествие в надежде найти в этой толпе сына, мужа, брата и, убедившись в тщетности своих поисков, бросают сухари, картошку, хлеб, хотя немцы всячески оттесняют их в сторону.

Измученные многодневным голодом, пленные бросаются к месту падения еды. Образуются свалки, и немцы прикладами бьют дерущихся, выкрикивая грубые ругательства, что-то толкуя о порядке.

В одном ряду идут Матвей Денисович, Мендл, Серго и Павел, поддерживающие с обеих сторон Гогу. Нога у него опухла, и каждый шаг достается ему с болью. Мендл теперь Максим - так предупредил всех Павел.

- Оставьте меня, ребята, спасибо вам! - стонет Гуго, - я все равно не дойду. Гм... Сказал: "Не дойду". - Гога попытался улыбнуться, но вместо улыбки лицо перекосилось в страдальческой гримасе. - Куда, собственно, я могу не дойти? Конец один и тот же - и в том и другом случае. Только одна из дорог намного короче. И позора меньше.

- Ты мне, земляк, это дело оставь. За жизнь надо бороться до последнего вздоха! - от усталости, жары и голода Серго тяжело дышал и еле передвигал ноги.

- Lоs! Verfluchte Schwаines!11 - кричат конвоиры, поторапливая пленных. В воздухе раздается свист, а затем резкие хлопки и стоны от нагаек, удары которых приходятся на плечи слабеющих.

На привалах немцы располагаются недалеко от своих жертв, раскладывают аппетитно пахнущую снедь, смачно ее жуют.

А сейчас они особенно возбужденно орут во весь голос, оглашая новость, которую они, видимо, только что узнали.

- Сталин - капут! Москау - капут!

"Неужели все рухнуло!?" - эта страшная мысль впилась острой иглой в самое сердце так, что Мендл вскочил на ноги. Все померкло вокруг. Неужели Москва пала? Его затуманенный взгляд остановился на уходящей на запад полностью запруженной военнопленными бесконечной дороге, и то, что он увидел, явилось на этот момент однозначным ответом на возникший вопрос. Совсем еще недавно эти сотни тысяч его соотечественников-мужчин вооруженных, здоровых, гордых, уверенных в победе - составляли значительную долю той силы и мощи, перед которой многие в мире испытывали панический страх. Теперь это деморализованная, сломленная, неспособная на какие-либо серьезные действия бесформенная масcа.

"Но, почему-у-у!? Неужели ничего нельзя сделать!? Нас ведь в сотни раз больше! - Мендл в изнеможении опустился на траву, прислонился к чей-то спине. Вопрос, словно эхо, многократно повторялся, не умолкая, до тех пор, пока силы не оставили его, и он в голодном бреду видит нечто такое, что заставляет сердце встрепенуться, ощутить некоторый просвет и гулко отбивать свой ритм.

Он слышит крик со всех сторон: "Бей фашистскую гадину!" Застрочили автоматы. "Братцы, вперед! Этих гитлеровских подонков - раз два и обчелся! Их не выручат автоматы! За родину! За Сталина!" Они падают один за другим. Но и автоматная дробь постепенно затихает. Мендл вцепился в самую жирную, ненавистную фашистскую рожу...

Он очнулся от другого шума.

Знакомый голос, голос Павла.

- Серго, стой! Стой, говорю! Ты только подаришь этим палачам еще одну свою жизнь! Очнись!

Павел вцепился что есть силы в своего товарища.

Недалеко на поляне, у дороги, под нагайками трех немцев, хромая, с перекошенным от боли лицом, в полном изнеможении бежал, вернее, пытался бежать по кругу вокруг дерева Гуго. Он падает, потом опять встает.

- Ах ты, грузинская сволочь! Притворяешься, что нога болит, а бегаешь как олень. Из-за таких, как ты, колонна задерживается.

Немцы на привале выбрали момент, когда Павел и Серго дремали, подошли к Гуго и вывели его на поляну. Они уже давно присматривались к тому, как друзья поддерживали его в дороге.

- Встать!!! - заорал от бешенства налившийся кровью немец, когда обессиливший, не выдержавший издевательства, Гуго упал на землю и остался неподвижным. - Убью, как собаку!

Еще секунда и - автоматная очередь...

Павел отпустил своего товарища. Серго закрыл глаза, опустился на колени и, сказав что-то про себя на грузинском, пластом во весь свой рост растянулся на земле. Он уткнул лицо в траву, раскинул широко руки, загребая пальцами затвердевший от невыносимой жары грунт.

"Бежать!!! Бежать во что бы то ни стало! - незаметно для себя Мендл сжал кулаки. - Почему его товарищи молчат? Почему они совсем не думают об этой возможности? Они ведь старше меня. А командир наш? Неужели не ясно? В лучшем случае, впереди медленное, мучительное загнивание в позорном плену. А то просто - ни за что быть застреленным, как Гуго. Не лучше ли рискнуть? Даже если побег не удастся, лучше сразу умереть от пули!"

И Мендл стал в голове перебирать варианты.

"Когда будем проходить деревню... Рвануть в сторону, за сарай, за дом. Не годится! Там могут быть немецкие части, а на мне военная форма. Слишком заметно. Черт возьми, был бы хоть один лесок по дороге! Одна лишь степь и все, как на ладони".

В следующей деревне Мендл не выдержал и, когда жители стали бросать еду, он наряду со многими другими бросился за добычей, и ему повезло. Он принес довольно увесистый кусок хлеба и стал делиться со своими товарищами.

Никто из них не позволял себе таким способом утолить голод. Им еще удавалось сохранять свое достоинство.

Мендл воспользовался моментом, когда они шли рядом, жевали вывалянный в пыли хлеб, и заговорил:

- Вы как хотите, а я намерен бежать. Убьют - и черт с ним. Больше я терпеть этого не могу. Впереди все равно постыдная смерть.

Молчали все - Павел, Серго, командир. У всех руки безвольно болтаются, словно плети, голова опущена, монотонно передвигаются налитые свинцом ноги.

"Неужели они надеются на гуманный плен, каким он был в первую мировую? - Мендл в какой-то книге читал об этом. - Или страшно после побега вернуться к своим, если армия где-то еще существует? Страшно опять оказаться в полыхающем кратере войны? Может быть, они думают, что лучше любой, пусть самый унизительный, но мир? Но их ведь трусами не назовешь! Сам видел. Так что же?"

Мендл не терял надежды все-таки услышать их мнение и продолжал:

- Поймите, пусть не каждому из нас повезет, но если хотя бы кто-нибудь останется в живых... Ну, а если все - вместе будем добираться к своим! Матвей Денисович, что же вы молчите? Разве я не прав? Если ничего не предпринять, то что нас ждет впереди? Подумайте только!

Командир медленно повернул голову. Мендл увидел измученный, усталый взгляд, а за ним и всю трагедию этого человека.

- Нет, парень, это самая настоящая авантюра, - услышал он слова командира.

С надеждой посмотрел он в сторону Павла и Серго. Но те молчали, словно ничего не слышали.

Колонна остановилась на привал. От самой дороги далеко вправо раскинулись многочисленные копны убранного урожая. Мендл подошел к одной из них, расстегивая брюки на ходу и поглядывая на конвоиров, которые в это время устраивались поудобней, чтобы перекусить. Убедившись в том, что не привлек к себе внимания, он распластался на земле. Увидев недалеко спасительную неглубокую канаву, он быстро пополз к ней. Нужно было достичь хотя бы третьего, а еще лучше -пятого ряда копен. Немцы после привала обходят подозрительные места, где можно спрятаться, и обстреливают их двумя-тремя очередями из автоматов. Мендл полз по канаве, потом быстро выбрался из нее и с ходу зарылся в одну из копен подальше от дороги, укрывшись двумя снопами. Однако все это не прошло бесследно.