Навоз как средство от простуды (хроники пандемии) - Алекс Кожин Страница 38

Здесь мне придется вернуться назад, чтобы объяснить ситуацию. Купив у бондаря бочку, друзья намерились наполнить ее натуральным навозом от графских коров, чтобы при помощи электроиндукции в биомассе восстановить эрекцию графа Троекурова. Однако, как оказалось, вывоз навоза из графских коровников и конюшен был под запретом. По распоряжению графа все биоматериалы в поместье тщательно охранялись и на вынос их не давали. День и ночь казаки сторожили отходы людей и животных. Троекуров объяснял это необходимостью противодействовать ЦРУ и Госдепу, желающим разрушить народные скрепы, а также рекомендацией президента. Как у президента, к ночному горшку графа был приставлен специально обученный человек в должности золотаря. В его обязанности входило собирать и хранить выделения графа.

Сразу после пожара, в результате которого сгорел отхожий сарай, выгребная яма на месте пожарища была оцеплена казаками, дабы не позволить противнику выкрасть остатки отечества. Челяди и крепостным были розданы горшки. Всех обязали носить свои отправления в отдельную емкость, записывая в специальный журнал посещений и сдачи отходов.

Таким образом, накануне сеанса оздоровления потенции графа наши герои оказались без основной субстанции своего лекарства. Друзья как могли сами наполняли бочку, но этого явно не доставало.

– Может, попробуем электрофорез на воде? – предложили студенты.

– На воде попы только крестят, – заметил председатель, – электропроводность не та, тяги не будет!

Приближался назначенный день, бочка едва наполнялась. Тогда председатель пошел на крайние меры. Поговорив с кухаркой, которая благосклонно принимала намеки и подмигивания, Авдеич узнал, что, несмотря на строгий запрет, в усадьбе тайно делают брагу из кислого хлеба. Банку такого напитка можно достать за настоящие деньги.

Дело в том, что в поместье ходила собственная валюта, придуманная Троекуровым для экономии средств. Граф печатал свои «ермолайки» и раздавал крепостным за работу. За «ермолайки» можно было купить сено, солому и отруби. Более ценные вещества и предметы продавались за настоящие деньги.

Купив спиртное, Авдеич пошел к есаулу. Здоровенный флегматичный детина в медалях, лампасах, и с саблею на боку, грозно зашевелил усами, услышав предложение ударить по маленькой. Но увидев трехлитровую банку с мутной, белесой жидкостью в руках председателя, забыл про свой долг и взалкал.

Собутыльники зашли за бугор и присели на травку. Авдеич вытащил из кармана припасенный стакан, подул в него и повозил пальцем внутри, вытряхивая мусор. Выпивали по очереди, желая друг другу здоровья. В перерывах молчали, но уже на половине банки есаул неожиданно ожил. Покрутив правый ус, казак попросил закурить.

Ничтоже сумняшеся Авдеич достал пачку, протянул ее есаулу и сам закурил.

– Не дает барин курить? – затягиваясь, спросил председатель.

– Барин строгий, – выдыхая дым, отвечал есаул. – Не позволяет тлетворному влиянию проникать в ряды.

– Что, прям так и не дает? – с сомнением спросил Авдеич, глядя на курящего казака.

– Сечет на конюшне розгами, если поймает, – объяснил есаул. – Там… если прелюбодеяние, воровство какое… пост, если кто не соблюдает – того сразу на конюшню.

– Сам сечет? – не мог успокоиться председатель.

– Сам, сам, – подтвердил есаул, – заголит зад, розги в соли подержит, и давай ими охаживать прямо по жопе. Зачем, говорит, на Марфу глаз положил! Не сметь, говорит, на Марфу смотреть!

– А Марфа кто? – уточнил председатель.

– Марфа – женка евоная. Только граф с ней не живет. Говорит, что она в карантине, заразная. Нельзя до ее касаться, – рассказал есаул, и стал объяснять, что граф охоч до молоденьких, а Марфа уже пожилая.

– Чешется у ее, вот она и бегает, зыркает глазами по сторонам… ну сам понимаешь, – продолжал есаул. – Вот граф и ограничил ее, чтоб не бегала, не стреляла глазами.

– А графу-то сколько? – изумился Авдеич.

– Графу, поди, уже много…, а может и больше, – задумавшись, отвечал есаул. – Состарился рано, много страдал… на зоне, в тюрьме… деньги потом зарабатывал, то да се – лихие девяностые, одним словом.

– Выходит, и у вас есть карантин, – вздохнул председатель.

– Есть, как не быть. Вот Совет атаманов давеча приказал…, – продолжал казак. – Знаешь, что термометры память стирают? Вот приказано все термометры и градусники изничтожить, чтоб память хранить о войне.

– Это, смотря, куда градусник вставить, – реагировал уже поддатый Авдеич. – Если, к примеру, в жопу – то не стирает, наоборот – вспомнишь все.

– В жопу нельзя! – всполошился есаул. – Это мужеложество. Граф пидорастию не одобряет. Евреи и пидарасы – угроза миру во всем мире!

К этому времени банка уже опустела. Авдеич спрятал стакан в карман, закурил и попросил есаула одолжить пару ведер навоза для проведения испытаний. Есаул был не против. Покачиваясь, новые приятели отправились на графский коровник.

Наутро, стоя над бочкой, Авдеич крутил носом, принюхиваясь к содержимому. Наконец председатель вынес вердикт:

– Что-то не то с графскими отходами!

Но менять навоз было поздно. На следующий день православные отмечали Преображение Господне. По плану, после торжественной литургии был назначен сеанс преображения графа.

Акт сорок восьмой

Колокол церкви неторопливо бухал в утреннем тумане, который опутал имение Троекурова. Ватные звуки стелились по земле, мешались с шумом проснувшейся усадьбы и медленно уползали за графскую псарню, и дальше к реке, где ветер растаскивал звон по соседним дачным поселкам. Туманные лоскуты еще лежали в пойме реки, а на лугу под утренним солнцем уже блестели капли росы. Туман отступал, прячась по закоулкам.

Пропели петухи, на конюшне заржала лошадь, залаяла собака. Звонарь вдруг очнулся – колокол забился в истерике, выплескивая наружу нервозность сплава олова с медью. Православные потянулись в церковь на зов звонаря. В этот день отмечали Преображение Господне.

В большом зале барского дома все было готово для преображения графа Троекурова-Филькенштейна. Среди залы, на возвышении, где обычно помещалось графское кресло, разместили золотое судно. Огни свечей купались в округлых боках большого корыта, отражаясь желтыми пятнами в жидком лекарстве. Отец Онуфрий в белой позолоченной рясе ходил вокруг ванны, махая кадилом и окуривая помещение. Писанные маслом граф и президент внимательно смотрели в зал с ростовых портретов. Оба походили на мужика, ряженого царем Николаем, который фотографируется с туристами и медведями Церетели у стен Кремля.

До церемонии оставалась всего пара минут, а друзья еще спорили о способе преображения. Студенты настаивали на подаче максимального тока прямо к органу Троекурова, для чего требовалось прикрепить электрод к павшему графскому члену. Осторожный Авдеич предлагал использовать проверенный ранее метод и крепить электрод за ногу. А Женька крутил головой, разглядывая образа на иконах, тяжелые канделябры и прочую утварь, обильно украшавшую графскую обитель. Старинные предметы разных эпох и стилей собранные в общую кучу создавали впечатление головокружительного богатства и ошеломляющей безвкусицы.

– А ты как думаешь? – толкнул локтем Женьку Авдеич.

– Это ж какой вкус надо иметь, чтобы вот так…, – задумчиво ответил Женя, пребывая в мыслях об убранстве барского дома. – На хрен нужно…, – не закончил он свою мысль, снова предавшись размышлениям.

Однако председатель понял Женьку