Право на одиночество. Часть 1 - Сергей Васильцев Страница 38

Или мы такой огромный муравейник, в котором Некто иногда ковыряет прутиком. Но в последнее время он, этот муравейник, слишком усложнил свою подземную жизнь, построил разветвленную сеть коммуникаций, и добраться до содержимого уже не особенно удается. И тогда у обитателя этого мира есть свобода воли. И, значит, Бога в нашем людском представлении нет. Перефразируем Достоевского: «Если есть свобода воли – все позволено – то, значит, Бога нет.» Но я сам доказательство! Доказательство чего?

Земля закована в броню. И броня эта скорее интеллектуального свойства. Имя ей – нигилизм. Яви мне весь сонм святых вместе с непорочным зачатием и самим Спасителем в момент воскресения, и я тут же начну искать доходчивые толкования. Я отравлен объяснениями. И это неизлечимо. С другой стороны, если ковырять этим «прутиком» в людском сознании – что можно придумать более эффективное? Речи нет о внутренних голосах. Пусть их! Самая простая мысль, вдохновение, наконец. Откуда она является? Химические реакции? Объяснение? Чушь! И в то же время антидепрессанты, транквилизаторы, литий. Следующий шаг в этой цепочке – та же химия. И все равно она ничего не объясняет. Меняется настройка на Глас Божий – только и всего. Да и что мне, собственно, в этом?»

Додумать мне не удалось. На скамейку рядом опустилась Катя и положила голову на плечо так, что, глядя в упор, дышала мне прямо в ухо.

– Кать, подожди. Здесь не место для всяких твоих штучек, – брякнул я, еще не выйдя из оцепенения.

Она отстранилась от меня как от удара по лицу. Несколько секунд ошарашено смотрела в землю, закусив губу, чтоб не заплакать.

– Значит, ты решил, – медленно выговорила она, наконец, – что кроме приколов во мне и нет ничего. Да? Да! Да что ты вообще знаешь кроме своей исключительной логики. Какого черта! – Она подскочила со скамейки.

* Катя! Катенька! – вскочил я следом. – Не надо. Я не хотел.

*

А что ты хотел? Что ты про меня себе решил вообще. Да что ты знаешь о моей «веселой» жизни, – чуть не плача повторила она.

Мы пошли к выходу. Катя двигалась быстро, почти бежала, вцепившись в мою руку. Она упорно глядела в землю и говорила без выражения:

– Мой отец. Отец алкаш был. Запойный алкаш. Как начнет – все из дома тащил. Одни стены. В конце концов, покончить с собой решил. Когда трезвел – совестливый становился. Мучился даже. А потом опять нажирался и мать до полусмерти. Ненавижу. До сих пор ненавижу. Так вот он в кухне вешаться стал. Тоже под газом. А мы сидели с матерью в комнате и ждали, пока он дергаться перестанет. Чтоб «скорая» откачать не смогла.

Она замолчала. Я шел рядом и не знал, что мне делать. Нужно было сказать всего несколько простых слов, но они как будто застревали в глотке.

– С кем же вы теперь живете? – неожиданно сорвалось с языка.

– С отчимом. Красивая ведь у меня мама. До сих пор еще. Отчим – хороший, в сущности, человек. Знал бы ты, КАК ОН ИНОГДА НА МЕНЯ СМОТРИТ…

– Катенька, милая, – слова не нужно было подбирать. Они приходили сами. – Прости меня – идиота!

– Ой, Сережа! Но до чего же ты иногда бесчувственный! – Она остановилась, уткнувшись лицом мне в плечо. Мои руки обняли ее за плечи. Девушка прижалась еще крепче и тоже обвила меня руками. И мы стояли так долго, слушая тишину и Катино прерывистое дыхание.

– А вот реветь мне и нельзя, – постаралась улыбнуться моя девушка, – глаза потекут.

И тут я резко наклонился и поцеловал ее. Жадно, почти жестко. И мы, не тратя больше времени на слова, взялись за руки и двинулись к дому. И там так же почти молча и торопливо освободились от одежды и принялись друг за друга. Катя оказалась неожиданно застенчивой, робкой и неискушенной в этой области человеческих отношений. И оттого стала она мне нравиться еще больше. И оттого же стало еще более жгучим чувство вины. Даже если тем, кого ты предал, было это теперь совершенно безразлично.

Катя потихоньку уснула, примостившись головой у меня на предплечье. И я лежал, стараясь не шевелиться и продолжая, чтобы хоть как-то отвлечься, ворочать в голове мысли, оборвавшиеся за кладбищенской оградой: «Можно строить доктрину на всесильности случая. Можно говорить о вселенской взаимосвязи и взаимообусловленности. В любом варианте наберется равное количество аргументов как «за», так и «против». Над всем властвует господин довод с его изначальной целесообразностью. И тогда сущность этого мира выступает в качестве гулящей девки – как не растопыривай руки, все равно она в них попадет. Объяснения всегда слишком очевидны, чтобы стать истинными. И всегда слишком узки, чтобы действительно что-нибудь значить. Но реальность настолько многогранна, что ей просто никуда не деться от очередного штампа.

Типичный критинизм доказательства отсутствия Бога: «Бога нет потому что…» Что за бред! Как только сказано: «Потому что», – дальнейшее теряет всякий смысл. Формальная логика – огромное достижение на определенном промежутке человеческой истории. Но пытаться объяснить недоступное, пользуясь тем же набором жестких понятий, при неизменном «третьего не дано» – просто смешно. Еще Сократ с блеском демонстрировал, что пользуясь одними и теми же правилами, можно с успехом и доказать, и опровергнуть один и тот же постулат. И это лучшее, что ему удалось в этом мире…

Господа философы уже давно должны были набить мне рожу за профанацию предмета. Простите бедолагу! Тем более что мне это совершенно параллельно. Единственно важное сейчас – это мотивация моих собственных поступков. Вот почему так нужен Бог. Ведь других барьеров больше не существует. Только возможно ли ощутить благодать Господню, исходя из одной разумной целесообразности?… Вопрос».

Не все в жизни развивается по законам здравого смысла, а в моей и подавно. Катя засопела и пошевелилась, еще удобнее приспосабливая друг к другу выпуклости и впадины наших тел, сладко потянулась и открыла глаза.

– Васильцев, ты спишь? – Почему-то она начала говорить шепотом.

– Сплю.

– Не спи…

– Не капризничай!

– Хочу капризничать. Хочу кофе. Хочу торт. – Интонация нарастала от фразы к фразе. – Хочу тебя. И прямо щас! – и немедленно стерла из моей головы всю белиберду отвлеченных рассуждений.

Не думать. Только действовать.