Натан Щаранский - Не убоюсь зла Страница 39

Мы стали гадать, о чем может идти речь, но ничего такого в наших разговорах, что КГБ могло бы использовать против нас, припомнить не смогли. "Скорее всего, просто пугают, хотят, чтобы мы их боялись", -- сказал я Бобу, и он со мной согласился.

Но сейчас, в Лефортово, я вспоминал слова Володина: "Не было ни-каких секретов? Даже тогда, когда вы сидели вдвоем с американским корреспондентом в машине, плотно закрыв окна?" Вспоминал я и то, что сказал Солонченко об исключительных случаях, когда прокурор да-ет разрешение на подслушивание разговоров, свою фразу из беседы, со-стоявшейся в доме Лернера и записанной на магнитофон, и все пытался угадать: что же они выкроят из моих разговоров с Тотом?

* * *

Следующий хорошо запомнившийся мне допрос был в начале авгу-ста, в воскресенье. Вызов в выходной день явился для меня полной нео-жиданностью.

-- Я сегодня дежурю, заодно и с вами решил встретиться, -- объяс-нил Солонченко.

Никаких вопросов он не стал задавать, но предложил мне ознако-миться с постановлением о проведении графологической экспертизы. Текст его был примерно таков: "14 марта 1977 года дворник-сантехник гражданин Захаров, проводя уборку во дворе дома номер такой-то по улице Садово-Самотечная, в котором находится московское бюро газе-ты "Лос-Анджелес Тайме", нашел машинописные материалы с правка-ми от руки, которые сдал 15 марта 1977 года в приемную КГБ СССР. Рассмотрев эти материалы, следователь КГБ Шерудило направляет столько-то страниц на экспертизу для выяснения, исполнены ли руко-писные правки текста почерком корреспондента газеты "Лос-Анджелес Тайме" Роберта Тота".

Далее шло стандартное для протоколов такого рода описание каждой из страниц: "Страница 1-я начинается с таких-то слов и кончается таки-ми-то," -- и так далее. О содержании материалов не говорилось ничего, но по начальным и завершающим словам каждой страницы можно было понять, что речь там шла о КГБ, отказниках, диссидентах, обо мне и моем аресте.

"Вот наконец-то и детектив начинается", -- подумал я. Солонченко, улыбаясь, смотрел на меня и приговаривал:

-- Вот так-то, Анатолий Борисович, вот так-то!

Лишь недавно почувствовав себя хозяином положения во время до-просов, я не собирался позволять ему вновь изменить психологическую атмосферу наших бесед и потому, заглушая тревогу, сказал с иронией:

-- До чего ж толковые дворники у вас на службе -- найдут все что угодно, только прикажите да текст продиктуйте.

Однако следователь на сей раз хорошо подготовился к разговору. Он, казалось, только и ждал такой реакции.

-- Захаров -- конечно, случайность. Найти мог и кто-нибудь другой, но вот то, что бумаги эти были найдены и переданы нам, -- это уже, ра-зумеется, не случайность. Помните дело Локкарта -- заговор послов?

Я машинально кивнул. Вдохновленный Солонченко сел на диван ря-дом с моим столом и продолжал:

-- Тогда тоже все началось с маленькой бумажки, которую вы-ронила из своей сумочки некая мадам. А за ней шел случайный про-хожий, солдат Красной Армии; он поднял бумажку и, прочтя текст, передал ее в ЧК. Феликс Эдмундович так тогда и заявил: "То, что именно этот солдат нашел документ, -- это случайность, но то, что заговор разоблачили, -- закономерность. Потому что весь советский народ стоит на страже интересов нашей страны". Тогда, как вы по-мните, мы не остановились перед арестом дипломатов. Сейчас си-туация схожая. Так неужели вы думаете, что нас остановят какие-то корреспондентские карточки, угрозы американских сенаторов? Шпи-онскую деятельность ваших друзей мы пресекли. У нас есть доста-точно материалов, доказывающих, что и ваши отношения с ними от-нюдь не так невинны, как вы пытаетесь изобразить. Одни только беседы с Тотом в машине чего стоят!

Опять эти загадочные беседы в машине -- то, над чем я ломаю голо-ву все последние дни!

-- Неужели забыли, Анатолий Борисович? Ничего, скоро вспомните. Пора бы уж вам понять, что мы с вами здесь не в бирюльки играем, что речь идет о безопасности советского государства! Если вы оказались не-вольным сообщником американских шпионов, то чем скорее вы от них отмежуетесь, тем лучше и для вас, и для других евреев, от чьего имени вы выступали.

Было очевидно, что Солонченко пытается перейти в наступление по-сле неудач последних недель. Я же, повторяю, не хотел уступать ему инициативу, снова уходить в глухую оборону, как в первые месяцы до-просов, и, уставившись в "найденные" Захаровым листки, лихорадочно соображал, как отразить атаку следователя, как сбить с него спесь.

Вдруг мне бросились в глаза два слова: "арест Щаранского", и я вне-запно понял, какую они допустили оплошность. Обрадовавшись, я по-ступил как последний идиот...

-- До чего же замечательная, однако, метла у вашего дворника! Ме-ня не успели арестовать, впереди целые сутки, а он уже нашел матери-алы Тота о моем аресте! Вот уж действительно -- случайностей в вашей работе не бывает!

Солонченко подошел к моему столику и склонился над бумагами. Я увидел его растерянное лицо и только тогда понял, какую сморозил глу-пость, обратив внимание следователя на накладку, которая у них пол-училась. Теперь-то они уж найдут способ ее устранить.

Пока я ругал себя последними словами, Солонченко молчал, а по-том, наконец, сказал:

-- Не придирайтесь к техническим деталям, Анатолий Борисович. Вы же не знаете, о чем там у Тота идет речь, -- должно быть, о предсто-ящем аресте, ведь вы ожидали его, не правда ли? Все эти мелочи несу-щественны, важно то, что американская шпионская сеть раскрыта, что ЦРУ потерпело провал. У нас есть серьезные улики, подтверждающие связь сионистов, в том числе и вашу, с этой сетью, а потому судьба всего движения за выезд в Израиль -- в ваших руках. Не говоря уже о вашей собственной жизни. Так что думайте, пока поезд не ушел.

Все это было сказано уже без того пыла, с которым он начал допрос. Солонченко заметно нервничал и быстро отправил меня в камеру.

Должен признаться, что я еще в детстве был ужасным болтуном. По-мню, как папа забирал нас с Леней из детского садика -- мне было че-тыре года, брату -- шесть -- и вел в кино. По дороге домой мы с папой, который тоже любил поговорить, бурно обсуждали содержание фильма, а мой суровый старший брат, стыдясь за нас перед прохожими, зло ши-пел на меня: "Замолчи, болтун проклятый!"

Сейчас, возвращаясь в камеру, я повторял про себя эти слова. Удер-жаться бы, промолчать, а потом на суде -- открытом суде, если, конеч-но, такого удастся добиться, -- продемонстрировать им, насколько грубо они работают!

"И детектив свой со мной и другими отказниками в главных ролях они сочиняют бездарно -- значит, ничего серьезного у них против нас нет, -говорил я себе. -- Правда, есть еще этот загадочный разговор с Бобом в машине..."

Волновался я напрасно: пленка с его записью так и не появилась ни в ходе следствия, ни на суде. Это был блеф, шантаж -- ведь если бы КГБ и вправду располагал подобным материалом, компрометирующим нас и дающим им основания для обвинения в измене Родине, они уж как-ни-будь нашли бы способ "легализовать" его через прокуратуру.

Расчет, надо полагать, был простой: разговоров у нас с Тотом состоя-лось немало, среди них наверняка и такие, о которых я предпочел бы не распространяться. Так, может, я испугаюсь и стану оправдываться, рас-сказывать, о чем мы с ним на самом деле беседовали?.. Впоследствии мне довелось познакомиться с людьми, которых следователи ловили та-ким примитивным способом. Так что после суда, когда стало ясно, что КГБ блефовал, я уже не сомневался: вся история с Морозовым и кагебешником, который якобы решил сотрудничать с диссидентами, была провокацией охранки. Пройдет немало времени, пока жизнь докажет мне, что я ошибался.

11. ПОКАЗАНИЯ ТАНДЕМА

Детективные сюжеты из наших бесед с Солонченко исчезли. В течение августа и сентября темой допросов вновь стала жизнь алии во всех ее проявлениях: составление списков отказников, связь между отказниками разных городов, встречи с иностранцами, самиздатские журналы, семинары, празднование знаменательных еврейских дат, де-монстрации. Следователя интересовало все: кто и как собирал данные об отказниках, у кого эти материалы хранились, как осуществлялась связь между городами, какими путями поступала из-за рубежа сионист-ская литература (сюда, естественно, включались учебники иврита и книги по иудаизму), как организовывались демонстрации, кто поддер-живал связь с корреспондентами, кто ходил на семинары к Рубину, к Лернеру, к Азбелю, кто делал там доклады и на какие темы, присутст-вовали ли на них иностранцы, передавались ли им тексты докладов...

Вопросов -- и самых разных -- было много, ответ же -- лишь один. Записав его в протокол, следователь приступал к чтению показаний Липавского и Цыпина, которые нарисовали красочную картину нашей "преступной" деятельности.

Зачастую их свидетельства противоречивы, но КГБ это не смущает, следствие рассматривает показания тандема как взаимно дополняющие друг друга. Цыпин, скажем, описывает систему дежурств у московского ОВИРа для регистрации новых отказников; по его словам, она сущест-вует с самого начала семидесятых годов и сбор информации организовы-вал я -- и не только в Москве, но и по всей стране. Липавский же утвер-ждает, что списки эти стали составляться с осени семьдесят шестого года по указанию ЦРУ, переданному корреспондентом "Вашингтон Пост" Питером Осносом Виталию Рубину; Лернер якобы поручил сбор инфор-мации Бейлиной, а отправку списков за рубеж -- мне. Липавский гово-рит, что списки были величайшей тайной, известной только ЦРУ, а Цы-пин рассказывает о визите конгрессмена Драйнена в семьдесят пятом году и его встрече с Лунцем -- у каждого из них, сообщает Цыпин, был свой список, и Лунц вносил в драйненовский изменения и уточнения.