Натан Щаранский - Не убоюсь зла Страница 40

Вопросов -- и самых разных -- было много, ответ же -- лишь один. Записав его в протокол, следователь приступал к чтению показаний Липавского и Цыпина, которые нарисовали красочную картину нашей "преступной" деятельности.

Зачастую их свидетельства противоречивы, но КГБ это не смущает, следствие рассматривает показания тандема как взаимно дополняющие друг друга. Цыпин, скажем, описывает систему дежурств у московского ОВИРа для регистрации новых отказников; по его словам, она сущест-вует с самого начала семидесятых годов и сбор информации организовы-вал я -- и не только в Москве, но и по всей стране. Липавский же утвер-ждает, что списки эти стали составляться с осени семьдесят шестого года по указанию ЦРУ, переданному корреспондентом "Вашингтон Пост" Питером Осносом Виталию Рубину; Лернер якобы поручил сбор инфор-мации Бейлиной, а отправку списков за рубеж -- мне. Липавский гово-рит, что списки были величайшей тайной, известной только ЦРУ, а Цы-пин рассказывает о визите конгрессмена Драйнена в семьдесят пятом году и его встрече с Лунцем -- у каждого из них, сообщает Цыпин, был свой список, и Лунц вносил в драйненовский изменения и уточнения.

Я вспоминаю, как привел отца Драйнена, с которым мы на удивле-ние быстро подружились, к Саше Лунцу и как в разгар нашей беседы явился Цыпин. Никаких дел у него к Саше не было, он посидел, попил чаю, послушал и ушел. Вспоминаю о таких же внезапных его появлени-ях и во многих других случаях -тоже без особых на то причин, но всег-да во время визитов известных иностранцев. А ведь мы его уже тогда по-дозревали, почти не сомневались, что он стукач, но почему-то не гнали от себя.

О денежной помощи из-за рубежа семьям отказников и Липав-ский, и Цыпин говорят много и с нескрываемой завистью; оба утверждают, что есть какой-то специальный фонд, но толком ничего не знают. Цыпин считает, что я имел к этому фонду прямое от-ношение, Липавский же докладывает, что я от участия в распре-делении денег отказался.

Об организации демонстраций Цыпин говорит долго и подробно. Еще бы, ведь он с семьдесят второго года в течение трех с лишним лет, пока не утратил наше доверие, являлся одним из самых активных "хунвейбинов", был даже их "споуксменом". По его словам, мы действовали в со-ответствии с инструкциями ЦРУ, от которого получали указания, когда и где демонстрировать .

Несмотря на то, что в показаниях Цыпина полно вранья, память на детали у него удивительная. Описывает он, к примеру, наши встречи в семьдесят четвертом году на квартирах Лунца и Владимира Давыдова, где мы обсуждали разные вопросы, в том числе о демонстрациях и о по-ездках по стране для сбора информации о положении отказников. Как всегда, самое главное мы не говорили вслух, а писали: даты, адреса, на-звания городов, имена и тому подобное. Цыпин абсолютно точно пере-числяет всех присутствовавших, вспоминает порядок выступлений и безошибочно излагает их содержание. "Я бы, пожалуй, так не смог", -- с завистью думаю я, но тут же соображаю, что Цыпин, скорее всего, по свежим следам составлял свои донесения, а сейчас, через четыре года, попросту зачитывает их для протокола допроса.

Иногда у Солонченко появляется возможность подтвердить, показа-ния тандема каким-нибудь документом, в таких случаях он заметно оживляется. Вот он кладет на стол письмо, изъятое у Лунца осенью семьдесят четвертого года во время его поездки в Дербент.

-- Читайте! -- торжествует следователь. -- Это перевод с английско-го. Некий Джо призывает Лунца искать новые способы для сбора и пере-дачи информации, с помощью которой можно было бы потребовать от СССР дальнейших уступок. Теперь видите, на кого вы работали? Мо-жет, хотите узнать, в какой организации работает Джо?

-- Хочу, -- говорю я серьезно, но при этом с трудом сдерживаю смех и прикусываю язык, чтобы не сболтнуть лишнее, как в случае с Захаро-вым.

-- Со временем узнаете, -- многозначительно говорит Солонченко. -- Это все друзья вашего Тота.

Бедняга! Он не знал, что его подвел переводчик, который не смог правильно прочесть слово "Lou" -- "Лу" -- сокращение от имени Луис. Так звали Розенблюма, физика из Кливленда, одного из первых, начав-ших в Америке борьбу за советских евреев. Если бы КГБ это знал, то обрадовался бы, может, еще больше. А так им пришлось шантажировать меня несуществующим Джо, делая вид, что за этим именем скрывается некто из ЦРУ.

Впрочем, сверив перевод письма с подлинником, я обнаруживаю ве-щи посерьезнее. В ожидании принятия поправки Джексона Лу Розенблюм призывал нас собирать информацию, с помощью которой можно было бы проверить, как СССР соблюдает договоренность, достигнутую в ходе переговоров Киссинджера и Громыко. Но при переводе с английского слова "full compliance with" -"полное соблюдение" -- преврати-лись в "дальнейшие уступки".

-- Вот в чем была ваша цель! Даже если бы мы согласились на требо-вания Джексона, вы вместе с вашими американскими сообщниками со-бирались требовать дальнейших уступок!

Тут уж я промолчать не мог и написал заявление, в котором указал на явное искажение смысла письма и потребовал исправить перевод. От-вет гласил, что следователь английского языка не знает, а к концу след-ствия документ будет еще раз проверен переводчиком. Все это не поме-шало КГБ приобщить письмо к делу неисправленным и упомянуть о нем в приговоре в доказательство моей и моих "сообщников" изменнической деятельности.

Целью научных семинаров ученых-отказников, по показаниям тан-дема, было то же, ради чего мы составляли списки: перекачивание со-ветских тайн на Запад. На эти семинары, по их словам, приезжали под видом ученых представители тамошних спецслужб и увозили с собой со-бранную для них секретную научную информацию.

Я выслушивал всю эту мешанину фактов и домыслов, фамилий ре-альных людей и поручиков Киже и думал: так что же опасней, что хуже -- попытки впутать меня в какой-то пошлый детектив или извращенное толкование нашей деятельности? Если в первом случае КГБ надо про-явить определенную изобретательность, то во втором и придумывать ничего не надо: заявления мы писали, списки составляли, на демонстра-ции ходили, в семинарах участвовали. Десятки московских, ленинград-ских, рижских, кишиневских, минских евреев уже сегодня могут быть обвинены в том же, в чем и я.

А почему, собственно, "могут" -- наверняка уже обвиняются! Пусть даже пока никто не арестован, но, без сомнения, идут допросы, на лю-дей оказывают давление, их шантажируют. На это указывали и темы, которые Солонченко поднимал на допросах в августе и сентябре.

Обычно, покончив с чтением показаний тандема, следователь начи-нал рассуждать о том, какой размах приняла наша деятельность, сколь-ко людей по всей стране было вовлечено в нее.

-- Я, конечно, понимаю, -- говорил он, -- что вы не могли быть главной фигурой во всем этом, однако нет ничего странного в том, что и Липавский, и Цыпин, и другие свидетели отводят вам в движении цент-ральную роль. Допрашиваем-то мы их по вашему делу, а человек так уж устроен: всегда пытается переложить ответственность с себя на дру-гого.

Затем следователь, как правило, пересказывал различные эпизоды из жизни алии последних четырех-пяти лет, проявляя при этом нема-лую осведомленность. Цель его очевидна: внушить мне, что один из мо-их коллег -- трус, другой -бабник, третий -- стяжатель, четвертый -- честолюбец... Должен признаться, что в его характеристиках не все бы-ло взято с потолка: стукачи свое дело знали, да и подслушивание велось вполне квалифицированно.

Я же в описании следователя выглядел на фоне остальных чуть ли не ангелом: и в материальных дрязгах отказывался участвовать, и к друзьям относился лучше, чем они того заслуживали, и умен-то я, и добр, и вообще, если бы не мои ошибочные взгляды, то был бы я отличным ма-лым. Никогда не приходилось мне получать от КГБ столько комплимен-тов, как в эти недели, но я прекрасно понимал, что льстят они мне не-спроста.

Вывод, к которому подводил меня Солонченко, был следующим; гре-шили все, кто больше, кто меньше, но главные злодеи теперь продолжа-ют наслаждаться жизнью в Израиле и в Москве, а мне одному придется за них держать ответ -- экая несправедливость! Это давление оказалось куда более слабым, чем предыдущий натиск, но зато было длительным и нудным. Лихая атака захлебнулась; противник избрал тактику осады моих позиций, подвергая их интенсивному, но не слишком опасному ар-тобстрелу.

План КГБ, судя по всему, был прост: заставить меня усомниться в друзьях, ослабить мою внутреннюю связь с ними, а затем, уловив мо-мент, когда одиночество и ощущение безысходности станут угнетать ме-ня особенно сильно, вновь предложить мне искать выход в сотрудниче-стве с ними.

Но у КГБ был свой сценарий, у меня -- свой, у них свои цели, у меня -свои, у них своя игра, у меня -- своя, так успешно начатая двадцать пятого июля. И чем больше я увлекался ею, тем меньше было у меня времени и желания размышлять над аргументами Солонченко и компа-нии.