Зачем? - Людмила Бержанская Страница 4

4

– Па, ты опять пишешь статью?

– Я начал писать воспоминания.

– О чем?

– О жизни.

– С детства по сегодняшний день?

– Нет. Воспоминания о войне.

– Воспоминания или раздумья?

– И то, и другое. Размышления о том, что победа оказалась горькой, а поражение – не таким уж унизительным.

Из письма папы к сестре Зине.

Москва. 15.01.42 год.

…. Мне пришлось видеть выжженные деревни. Я был свидетелем пожара, которого никогда не забуду. Горела огромная деревня, подожженная со всех концов. Когда мы вошли в деревню, оставшиеся жители (женщины и дети) вылезли из подвалов и со слезами рассказывали о хозяйничании представителей “высшей расы”. Но слов не нужно было. Деревня, которая представляла собой огромный костер, была лучшим подтверждением и лучшим рассказчиком о только что минувшем.

Ты, Зина, не представляешь себе, что такое современная война плюс с немцами. Я говорю: плюс с немцами – потому что это не люди…….

– Ты, доченька, даже представить себе не можешь степень этой горечи. Ради чего больше 50 миллионов трупов? Это же территория огромной страны, уложенная телами голова к голове, ноги к ногам. Всех возрастов: от младенцев до дряхлых, девочки и паскудницы, донжуаны и импотенты, гениальные и тупоумные, удачливые и бездарные. Один к одному на сотни, сотни квадратных километров. Их не трудились считать. Но посчитать, мне кажется, можно. Из среднестатистического размера тела. Господи, кого там только нет! Французы и русские, немцы и англичане, американцы и поляки, украинцы и датчане, чехи и казахи, румыны и белорусы, итальянцы, греки – кто еще? Зачем они умерли? Что дала миру их смерть? Зачем человеку нужна смерть себе подобного? Зачем погибло столько миллионов? Еще нарожают? От кого? Сколько женихов погибло!

Папочка как-то опустил голову и замолчал. О чем он думал? Может, о том, во что выль ется планете Земля массовое убийство Разума? Интересно, сколько людей погибло во время всемирного потопа? Мне кажется, меньше. Природа, похоже, гуманней людей.

Я не мешала. Я понимала: говорит он о том, что болит до сих пор.

Не знаю, сколько длилось молчание. Пять, десять, двадцать минут – какая разница. Он не молчал. Он молча страдал. В воспоминаниях, в гневе, в боли, в тоске, в безнадежности.

– Понимаешь, остались одни мальчики.

– А ты? А твои сокурсники по университету?

– Да, что ты! Их по пальцам можно было посчитать. Но были еще и те, кто уехал в эвакуацию, кто остался в оккупации, те, кто руководил этим позором. Да, да, позором. Я говорю о тех, кто до войны, во время войны и после нее говорил и говорит: вы всегда и во всем будете зависеть от нас.

– Каким позором?

– Победой.

– Ну, и словечко ты подобрал.

– Дело, доченька, не в слове. Если путь к победе устлан миллионами трупов, рекой крови, неизвестно какой длины и ширины, то разве это дорога победы? Зачем нужны были трупы детей и женщин? Чью победу эти курганы из мертвецов приближали? Нашу? Фашистов? А если бы они остались живы? Тогда бы наша страна не победила? Зачем был нужен парализующий ужас? Чем он коснулся наших руководителей?

– Па, но в войнах вообще всегда погибает много мирных жителей.

– Я помню крик матери, потерявшей на войне сына. Я помню, что кричала эта обезумевшая женщина.

– Что?

– Она кричала правду.

– Какую?

– Ужасную. Для чего простые женщины рожают сыновей: для войны и работы. Мясо для войны и рабов для работы. Она кричала, она призывала всех женщин Земли не рожать сыновей, чтобы не бросать в пожар войны.

– Она так и кричала?

– Так и кричала: не рожайте детей!

…………………………………………………..

Л.С. Бержанский,

Москва, 17.03.1942 г.

Л.С. Бержанский, апрель 1975 г.

Прошло так много лет после моего путешествия по Польше. Но до сих пор в душе ужас Освенцима. Перед глазами огромные витрины: в одной – волосы, в другой – очки, в третьей – детская обувь. ЗАЧЕМ? Для чего это делалось? Зачем собиралось? Где можно использовать поломанные очки и стоптанную обувь? Почему не уничтожали вместе с несчастными? Что этим людям доставляло в жизни удовольствие? Чему они радовались? Какой представляли свою дальнейшую жизнь? Хотели ли они детей? Какой представляли их будущую жизнь? Говорят, есть психология убийцы. Но ведь никто не знает, что для человека естественней: состояние агрессии или состояние благодушия.

Помню фотографии тех, кто работал там. Меня потрясло лицо Эльзы Кох. Я никогда не видела таких лиц. У нее нет возраста, у нее нет выражения лица. Нет ни красоты, ни отвращения. Ни-че-го. Но главное – глаза: их нет. То есть, они физически присутствуют, они не слепые, они глядят, но ничего не видят. Не представляла, что бывают люди, у которых нет души. Это видно на фотографии – ее нет. Она не страшная, не ужасная, не отвратительная, не жестокая – ее просто нет! Кто их растил? Кто их воспитывал? Для какой жизни? ЗАЧЕМ? А может, их парализовал ужас за собственную жизнь? Что должно произойти с человеком, чтобы он спокойно вталкивал в печь живую беременную женщину? Для чего становиться врачом? Чтобы стерилизовать женщин без наркоза? Зачем губить в лагерях миллионы? Для скачка развития медицины? Чтобы спасти столько же миллионов? Может, логический ход мыслей гуманней? Даже если он дольше. Где эта грань? Может, после таких экспериментов газовые камеры были простым избавлением? И люди не зря не сопротивлялись? Что нужно делать с ребенком, чтобы он вырос ТАКИМ?

Никакие красоты Кракова и Варшавы, ни музыка тонкого Шопена не могли долгие годы заглушить в моей памяти и душе пережитый там ужас.

…………………………………..………………

– Чего ты замолчала?

– Вспомнила некоторые свои путешествия.

– Куда?

– Вообще-то, все путешествия в прошлое, – ответила я уклончиво.

– Может, в книге о войне стоит упомянуть о справедливости?

– Не знаю. Разве слова “война” и “справедливость” совместимы?

– Понимаешь, слова “жизнь” и “справедливость” очень редко совместимы.

– Ты будешь писать о Сереже Каирове?

– Буду.

– А о Зауре?

– Обязательно. Ведь у них во многом общая судьба.

– Разве у Сережи кто-то остался в Югославии?

– Кого ты имеешь в виду?

– Женщину.

– Не знаю. Этого я не знаю. Он никогда ничего не говорил.

Папа каждый раз, по-моему, с удовольствием рассказывал мне его историю.

Сережа закончил первый курс исторического факультета Харьковского Университета. А папа –