Швея с Сардинии - Бьянка Питцорно Страница 40

Постыдная болезнь? Заражу? Я начинала понимать, и меня бросило в дрожь. Конечно, мне не раз приходилось слышать истории о молодых служанках, нанятых хозяйками в качестве отдушины для своих сыновей, – деревенских девчонках, среди которых тщательно отбирали самых наивных и неопытных. И, разумеется, девственниц, чтобы не принесли с собой подобных болезней. Так вот что значили слова дона Урбано в завещании! Бедная Кирика! Ей, наверное, было не больше пятнадцати, когда ее забрали из деревни. Как тут не влюбиться в хозяйского сынка? И как она плакала о нем пятьдесят лет спустя! Полвека прожив как рабыня, как «старая служанка», безропотно сносившая презрение и издевательства хозяйки. Принявшая и то, что после закона об обязательных медицинских осмотрах обитательницы закрытых заведений перестали представлять опасность и дон Урбано с разрешения матери (лишь бы только не женился) отправился искать себе отдушину в другом месте. Так вот, значит, где благородный синьор проводил ночи, когда не ночевал дома, об этом знала даже синьорина Эстер. Чудо еще, что бедняжку тогда не уволили, раз уж она стала не нужна. Теперь понятно, почему бабушка не осталась в этом доме: ей, женщине честной, невыносимо было каждый день наблюдать такой позор. А Ринучча? Интересно, знала ли Ринучча? Ее ведь наняли много позже, уже после эпидемии, когда все, что было между теми двумя, скорее всего, сошло на нет. Догадывалась ли она о чем-то? Открылась ли ей Кирика??

А?.. А?.. Мне вовсе не хотелось, чтобы эта мысль, это сомнение пятнало мою душу, но что я могла поделать? А знал ли Гвидо? Или, может, подозревал?

Мне показалось, что обитые красным дамастом стены пришли в движение. Я пошатнулась: чтобы не упасть, пришлось даже схватиться за спинку стула. Нет, Гвидо не знал, не мог знать! Он вырос не в этом доме, его отец давно рассорился с тещей и не позволял ей растить мальчика. Он дал ему другое воспитание, другие ценности. Гвидо меня уважал. И не отдал бы мне мамино кольцо, если бы думал, что может выкупить мое тело за жалованье служанки.

Эти мысли пронеслись в голове практически одновременно, будто молния. А донна Личиния все смотрела на меня, ожидая ответа.

– Ну же? Тебе не кажется, что это прекрасное решение? И всем нам будет гораздо спокойнее.

Я взяла в руки шаль. «Вы мне отвратительны», – хотелось выпалить мне, да помешали застенчивость и бабушкино воспитание. Оставалось только повторить:

– Как я уже сказала, меня это не интересует. Доброго вам вечера.

– Считаешь, у тебя есть выбор, глупая ты девчонка? Не понимаешь, что я могу тебя растоптать?

Не отвечая, я накинула шаль и пошла по направлению к двери.

– Подожди! Выслушай перед уходом, что я скажу.

Я замерла, вцепившись в дверную ручку.

– Значит, решила не принимать мое предложение мира, хочешь войны? Да что ты о себе возомнила?! Ты проиграешь. Разве не ясно, что я сильнее? У меня повсюду знакомства: в префектуре, в полиции, в суде. Именно эти люди заправляют в нашем городе. Так что будь осторожна: всего одно мое слово – и тебе конец!

– Я ни в чем не виновата.

– А это расскажешь полицейским, когда за тобой придут, потому что я объявлю тебя проституткой. Ты знала, что для этого довольно и анонимного доноса? Но зачем мне до этого опускаться? Я просто скажу, что ты несколько раз пыталась соблазнить моего внука – и тому есть свидетели. А потом найду еще мужчин, которые заявят, что ты приставала к ним на улице и делала им неприличные предложения…

– Неприличное предложение только что сделали мне вы, донна Личиния! И вам не стыдно?

– Замолчи! Предложение было прекрасное, и у тебя еще есть время его принять. Не хочешь? Что ж, святоша! В таком случае тебе придется объяснить, на что ты живешь, откуда берешь деньги и почему позволяешь себе всевозможную роскошь!

– Какую еще роскошь? Все знают, что я зарабатываю честным трудом!

– Да уж конечно! Простая швея в платье из добротного английского сукна, живущая в отдельной квартире, еще и с внебрачной дочерью, которая не работает, а, видите ли, учится в школе… Глядишь, и украшения кое-какие найдутся… Я смотрю, Гвидо забрал из сейфа материны драгоценности – интересно, куда он их дел? Впрочем, не будем терять время. В полиции разберутся. Ты ведь законы знаешь? Придется сперва пройти медицинское обследование: отказаться нельзя, не то сразу признают заразной и занесут в реестр. Уж с врачом из полиции нравов я точно договорюсь. Удивлюсь, если у тебя под юбкой не найдут парочки бубонов. Потом полицейский реестр, желтый билет, дом терпимости… А через пятнадцать дней тебя вместе с другими шлюхами отправят в соседний город ублажать новых клиентов. Пара недель – и я от тебя избавлюсь. Внук, вернувшись, даже не узнает, где тебя искать!

Я едва не задыхалась от возмущения – и одновременно поражалась, до чего вульгарны слова, которыми плюется донна Личиния. Я не поверила ни одной ее угрозе. Она просто хотела меня напугать. Наверное, даже законов таких, о которых она упоминала, не существует. Да и потом, я ведь и вправду не сделала ничего плохого. «Не делай зла и ничего не бойся», – говорила бабушка. Так что я молча открыла дверь и вышла.

Снаружи меня встретила Ринучча: похоже, она подслушивала.

– Не сговорились? – поинтересовалась она. – Ну и зря. Теперь как пить дать поплатишься.

– Ты-то куда лезешь?

– Я, может, тебе добра желаю.

– Идите вы обе к черту: и ты, и твоя хозяйка! – выкрикнула я и, пробежав по коридору, выскочила через черный ход, захлопнув за собой дверь.

Я была вне себя. Не будь так поздно, непременно бросилась бы к синьорине Эстер выплакаться. Ладно, это подождет до завтра. Шагая в сторону дома, я снова перебирала, одну за другой, все услышанные мною угрозы, как высказанные напрямую, так и только намеки, успокаивая себя, что они совершенно абсурдны, что в них попросту никто не поверит. Подумать только: Ассунтина – моя внебрачная дочь! Да ведь все знают, что ее мать – моя соседка! Вот и учительница из школы засвидетельствует. А соседки вполне могли подтвердить, что вся лучшая моя одежда сделана из ношеных синьориной Эстер платьев и пальто, которые я распарывала и перешивала в более скромные, как это делала много лет назад еще моя бабушка. Да и соседкам я за гроши перешивала некоторые вещи из тех, что не были нужны мне самой.

Но все-таки что-то внутри меня зудело, назойливое, как комариный писк, вызывавший в памяти другой случай, другое имя… Я только никак не могла вспомнить, какое именно, – слишком уж неясным, слишком смутным было воспоминание. Или это я после столь насыщенного событиями дня слишком устала и запуталась, чтобы проследить эту связь.

Ассунтина уже накрыла на стол и теперь разогревала ужин. Она дулась на меня, словно понимала, что я собираюсь от нее избавиться и даже предприняла для этого кое-какие шаги. Увидев ее тонкие, будто крысиные хвостики, косички, которые она лишь недавно научилась заплетать по утрам и которыми так гордилась, я вдруг подумала, что в приюте их непременно отрежут. Мы молча поели и сразу улеглись спать. Она, как обычно, уснула мгновенно, я беспокойно ворочалась под простыней. Слишком уж многое случилось со мной за этот день, и все одно к одному, как на подбор: горькие открытия, душевные муки, необходимость сделать выбор – как тут успокоишься? Мне даже стало казаться, что Гвидо уехал давным-давно, а вовсе не сегодня утром. Что он исчез из моей жизни навсегда, оставив меня лицом к лицу с болью, с угрызениями совести, с бесконечными трудностями и бессильным гневом. Должно быть, сейчас он уже в Турине. Наверное, отужинал в хорошем ресторане в компании друзей-студентов или в гостях у какого-нибудь синьора, восседая за столом рядом с его элегантными, благовоспитанными дочерями, чьи руки гладки и нежны, а приданое так велико, что способно смягчить даже его бабушку. Может, ему успели наскучить и я, и проблемы, которые я могу ему создать или уже создала. Не исключено, что он уже жалел о своих обещаниях. И больше не вернется. Никогда. Я рыдала, пока подушка не промокла насквозь, а после, окончательно выбившись из сил, погрузилась в полудрему. Мне снилась бабушка. Она снова пыталась мне что-то сказать, совсем как в ночь смерти американки, мисс, но не успела я разобрать слов, как проснулась. Последнее, что я видела: