Михаил Салтыков-Щедрин - Современная идиллия Страница 42

- У мещанина Презентова маховое колесо посмотреть можно... в роде как perpetuum mobile {}, - подсказал секретарь. - Сам выдумал.

- Нечего, нечего смотреть. Только время терять да праздность поощрять! - зачастил Пантелей Егорыч. - Так вот что, господа! встаньте вы завтра пораньше, сходите в собор, помолитесь, потом, пожалуй, старичка навестите, а там и с богом.

- Пантелей Егорыч! позвольте perpetuum mobile посмотреть!

- Вот вы какие! И охота вам, Михал Михалыч, смущать! Ах, господа, господа! И что такое вам вздумалось! В дождик, в сырость, в слякоть... какая причина? Вот если б господин исправник был в городе - тогда точно... Он имеет на этот предмет полномочия, а я...

Он имел доброе сердце и просвещенный ум, но был беден и дорожил жалованьем. Впоследствии мы узнали, что и у исправника, и у его помощника тоже были добрые сердца и просвещенные умы, но и они дорожили жалованьем. И все корчевские чиновники вообще. Добрые сердца говорили им: оставь! а жалованье подсказывало: как бы чего из этого не вышло!

Вечное движение.

- Пантелей Егорыч! деточки у вас есть? - спросил Глумов, вдруг проникаясь жалостью.

- То-то... шесть дочерей. Невесты.

- Так мы завтра... чем свет...

- Ах, что вы! я ведь не к тому... - вдруг застыдился он. - Отчего же не посмотреть - посмотрите!

- Нет, уж что же, ежели...

- Ах нет, я не в том смысле! У нас ведь традиции... мы помним!.. Да, было времечко, было! Собор, старичка... ну, пожалуй, perpetuum mobile... Только вот задерживаться лишнее время... Ведь паспорты у них в исправности, Михал Михалыч? как вы скажете... а?

- Вполне-с.

- Ну, что ж, и с богом. Вы не подумайте... Прежде у нас и в заводе не было паспорты спрашивать, да, признаться, и не у кого было - все свои. Никто из чужих к нам не ездил... А нынче вот - ездят!

Представление о жалованье вновь смутило его. Он пытливо взглянул на нас и силился что-то угадать. Но ничего не угадал.

- Михал Михалыч? - вопросительно-тоскливо обратился он к секретарю.

- Думается, что ничего...

- Ну, так с богом! полюбопытствуйте! - сказал он решительно и, обратившись к Фаинушке, прибавил: - И вы, сударыня?

- И я-с.

- Вам-то бы... А впрочем, отчего же... нынче мода на это... Акушерки, стенографистки, телеграфистки... Дай бог счастливо, господа!

Он благосклонно пожал нам руки, вручил паспорты и отпустил нас.

На другой день, только что встали - смотрим, два письма: одно от Перекусихина 1-го к меняле, другое от Балалайкина к Глумову {Пусть читатель ничему не удивляется в этой удивительной истории. Я и сам отлично понимаю, что никаких писем в Корчеве не могло быть получено, но что же делать, если так вышло. Ведь, собственно говоря, и в Корчеве никто из нас не был, однако выходит, что были. (Прим. М. E. Салтыкова-Щедрина.)}. Перекусихин подавался. Он сознал, что первоначальные его претензии были чрезмерны, и соглашался убавить их наполовину. Балалайкин уведомлял, что по обоим порученным ему делам он подал прошения в интендантское управление. Мысль о заравшанском университете была всеми интендантами встречена сочувственно, а проект учреждения общества обязательного страхования жизни - даже с восторгом. Но Балалайкин должен был "пообещать". После слова "пообещать" он поставил целую строку точек и затем прибавил: грустно, а делать нечего!

- Вот ведь прохвост! - без церемоний выругался Глумов, скомкав письмо.

В самом деле, всем показалось удивительным, с какой стати Балалайкин с вопросом о заравшанском университете обратился в интендантское управление? Даже в корчевское полицейское управление - и то, казалось, было бы целесообразнее. Полицейское управление представило бы куда следует, оттуда бы тоже написали куда следует, а в дороге оно бы и разрешилось. Но такой комбинации, в которую бы, с пользой для просвещения, могло войти интендантское управление, даже придумать никто не мог.

Один Очищенный не разделял наших недоумений.

- А я так напротив думаю, - объяснил он. - По-моему, всякое дело, ежели его благополучно свершить желают, непременно следует с интендантского управления начинать. Ближе к цели.

- Чудак! да что же у интендантства общего, например, с университетом?

- Общего нет, а привышные люди в интендантстве служат - вот что. Зря за дело не возьмутся, а ежели возьмут, так сделают.

- Как же они подступятся к делу, коли оно даже не ихнего ведомства?

- Так и подступятся. Напишут. А ежели долго ответа не будет, опять напишут. Главное дело, разговор завести. А может быть, и интендантские науки какие-нибудь придумают - тогда и без переписки, промежду себя, дело оборудуют.

Стали рассуждать: могут ли существовать интендантские науки? - и должны были сознаться, что не только могут существовать, но и существуют. Наука о печении солдатских сухарей - профессор Коган; наука о мясных и винных порциях - профессор Горвиц; наука о выдаче квитанций за непоставленный провиант - профессор Макшеев. Это только для начала, а ежели дальше перечислять, то, пожалуй, и в глазах зарябит. Десяти факультетов мало, и, что всего важнее, наверное, ни одна кафедра никогда вакантной не будет. Конечно, такой характер университета не вполне будет соответствовать мысли жертвователя, но для начала и это хорошо. Университет, да еще заравшанский... ведь это что? А за свою кафедру Очищенный не боялся. Без восточных языков в заравшанском краю обойтись ни под каким видом нельзя, а митирология - это ведь и есть самый коренной восточный язык.

Что же касается до обязательного страхования жизни, то хотя этот предмет никоим образом в пределы интендантского ведомства не входит, однако, подумавши, и об нем "написать" можно. Что бы, например, написать? да просто: "признавая необходимым, в видах успешнейшего продовольствия армий и флотов..." А потом оно уж само собой пойдет. И чтобы было вернее, непременно нужно написать не туда, куда следует, а куда-нибудь вбок. А оттуда опять вбок напишут. И все кругом зажужжат. Зажужжат почты и телеграфы, зажужжат финансы, пути сообщения, иностранные исповедания... Тогда уж и настоящему ведомству волей-неволей придется зажужжать. Смотришь, ан дело и в шляпе.

Поэтому мы решили: ожидать от Балалайкина дальнейших подвигов.

Что же касается до Перекусихина, то об нем мы совсем не имели суждения, предоставив его участь усмотрению моршанского меняльного корабля.

Был уж одиннадцатый час утра, когда мы вышли для осмотра Корчевы. И с первого же шага нас ожидал сюрприз: кроме нас, и еще путешественник в Корчеве сыскался. Щеголь в гороховом пальто {Гороховое пальто - род мундира, который, по слухам, одно время был присвоен собирателям статистики. (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)}, в цилиндре - ходит по площади и тросточкой помахивает. Всматриваюсь: словно как на вчерашнего дьякона похож... он, он самый и есть!

- Глумов! смотри! вчерашний-то дьякон... вон он! - воскликнул я в испуге.

Но Глумов, вместо того чтоб ответить на мое восклицание, в свою очередь встревоженно крикнул:

- Смотри! смотри! вон туда! в тот угол!

Смотрю и не верю глазам: в углу площади - другой путешественник гуляет. И тоже в гороховом пальто и в цилиндре. Вот так штука!

Помелькали-помелькали и вдруг в наших глазах исчезли, словно сквозь землю провалились.

Инстинктивно мы остановились и начали искать глазами, нельзя ли спрятаться где-нибудь в коноплях. Но в Корчеве и коноплей нет. Стали припоминать вчерашний день, не наговорили ли чего лишнего. Оказалось, что в сущности ничего такого не было, однако ж...

- Однако, брат, ты завел-таки нас! - малодушно укорил я Глумова.

Но он уж и сам сознавал свою ошибку. Сконфуженно смотрел он на Фаинушку, как бы размышляя: за что я легкомысленно загубил такое молодое, прелестное существо? Но милая эта особа не только не выказывала ни малейшего уныния, но, напротив, с беззаветною бодростью глядела в глаза опасности.

- Положим, что мы ничего такого не сделали и не сказали, - продолжал я приставать, - но ведь этого недостаточно. По нынешним обстоятельствам, теплота чувств нужна, деятельная теплота, а мы ее-то и прозевали...

Тем не менее бодрость Фаинушки на всех подействовала восстановляющим образом, так что меня уж не слушали. Как-то разом все сознали себя невиноватыми, а известное дело, что ежели человек не виноват, то ты хоть его режь, хоть жги - он все-таки будет не виноват. Удивительно, как окрыляет это сознание, какую-то смелость и гордость вливает. Даже меняло - и тот почувствовал себя до такой степени невиноватым, что тут же дал обещание, что ежели теперь благополучно пронесет, то он сполна отвалит Перекусихину просимый им куш.

Разумеется, Глумов только того и ждал. По его инициативе мы взяли друг друга за руки и троекратно прокричали: рады стараться, Ваше пре-вос-хо-ди-тель-ствоо! Смотрим, ан и гороховое пальто тут же с нами руками сцепилось! И только что мы хотели ухватиться за него, как его уж и след простыл.

XVIII

Собор оказался отличный: просторный, светлый. Мы осмотрели все в подробности, и стены, и иконостас, и ризницу. Все было в наилучшем виде. Прекраснейшее паникадило, массивное Евангелие, изящной работы напрестольный крест - все одно к одному. И при этом везде оказался жертвователем купец Вздошников.