Триллион долларов. В погоне за мечтой - Андреас Эшбах Страница 44

– Маленков, – сказала мать. – Кароль Маленков. Но он был поляк.

– Маленков, точно. Он выиграл в лотерею два миллиона долларов, как мне кажется. Водитель автобуса. Как бы там ни было, он бросил работу и стал просто гулять. Я часто видел его из маленького окна в мастерской, вместе с собакой. А спустя полгода я услышал, что он умер. Его жена сказала, что лень не пошла ему на пользу. В какой-то момент его сердце настолько разленилось, что перестало биться.

– Богатство усложняет жизнь, – добавила Элен. – Возможно, ты этого еще не осознаешь. Но сейчас у тебя есть большая вилла, машины, яхта, слуги… И обо всем этом тебе нужно заботиться. Это стоит времени – времени, которого у тебя не остается для себя. Спроси себя, может быть, твои владения владеют тобой?

– Что ж, – осторожно произнес Джон, – раньше я целый день развозил пиццы, чтобы оплачивать квартиру. И у меня времени на себя было еще меньше.

Он не мог сказать прямо, что они понятия не имеют о том, каково это – быть богатым.

– Но телохранители! – воскликнула Элен. – Боже мой, я готова делать все, что угодно, только чтобы рядом постоянно не было телохранителей.

– Иметь триллион долларов – дело сложное, я признаю, – заметил Джон.

– Нет, нет. Каждый доллар, который у меня есть, я заработала сама. И я потеряю это чувство независимости, если приму твои деньги.

Джон пожал плечами.

– Как хочешь.

О Чезаре речь не шла вообще, ведь так?

По пути в кафе, где их отец сделал предложение матери, Элен спросила его, почему он просто не раздаст деньги различным благотворительным организациям.

– А десять миллионов можешь оставить себе и жить на проценты, как ты и говоришь. Тогда тебе не придется беспокоиться ни о бедности, ни о богатстве.

– Я беспокоюсь о другом, – признался Джон.

Солнце светило так ярко, в этом свете весело блестели почтовые ящики и подвески фонарей. Движение было оживленным.

Их родители шли рука об руку немного впереди, и Джон рассказал брату и его жене о пророчестве, связанном с наследством их предка, об ощущении того, что он должен сберечь деньги для дела, которое можно свершить только с помощью больших денег, и о том, что он пока еще не знает, какого именно.

Владелец кафе, как и каждый год, накрыл определенный столик.

– Вот тут я сидела, – с меланхоличной улыбкой рассказывала мать, – а ваш отец – там. Точно на том стуле.

– Конечно, сегодня это уже не тот стул, – проворчал отец, засопев и стараясь не показать смущения.

– Мы пили капуччино.

– А не кофе con latte?[36]

– И мы были в кино на Пятой авеню, в том кинотеатре с голубыми башенками, который потом снесли. На фильме с Кэри Грантом.

– «Поймать вора». Так он назывался.

– Я помню, что еще думала о фильме. И тут он меня спрашивает, выйду ли я за него замуж! Вы себе только представьте!

– Я боялся, что если не спрошу сейчас, то не спрошу никогда.

– Он тогда был немного похож на Кэри Гранта, ваш отец.

– Да ну…

– И я сразу сказала «да», не раздумывая ни секунды.

Он взял ее руку в свои ладони, истерзанные работой, на которых уже появились первые старческие пятна.

– Ты вышла бы за меня снова, если бы могла повернуть время вспять?

Она обняла его.

– Конечно.

Они поцеловались и тут же снова отпустили друг друга, как будто это было запрещено, и рассмеялись, когда поняли, насколько старомодна их реакция.

Потом все заказали капуччино – только Элен захотела эспрессо – и пирог. Джону показалось, что он заметил на лицах брата и его жены некоторое напряжение. Наблюдение за этой сценой, которая примерно в тех же деталях повторялась каждый год, похоже, не заставило их почувствовать себя влюбленными.

На обратном пути, к его удивлению, Чезаре вовлек его в разговор о футболе, что показалось Элен скучным, и она присоединилась к свекрови и свекру. Джону подумалось, что Чезаре нарочно увеличивает расстояние, разделяющее их.

– Еще раз по поводу денег… – вдруг сменил тему Чезаре, но запнулся, как будто не знал, что сказать.

– Да? – попытался подбодрить его Джон.

– Несколько месяцев назад мне дали совет по поводу акций. Выглядело довольно заманчиво, верное дело. Поэтому я подумал, что стоит рискнуть. – Чезаре колебался. – Элен ничего об этом не знает. Конечно же, все пошло не так, и суть в том, что сейчас у меня проблемы с оплатой дома и…

– Все ясно. Тебе нужно только дать мне номер своего счета.

– Ты же знаешь, налоговый инспектор ничего сверху не заработает, поэтому я подумал, если ты – я имею в виду, ты предлагал…

– Чезаре, не нужно оправдываться. Элен ничего не узнает, я обещаю.

Брат огляделся по сторонам, словно хотел удостовериться, что его лучшая половина ничего не заметила, сунул Джону в руку записку, которую нацарапал, должно быть, в туалете.

– И, Джон, пожалуйста, только не десять миллионов.

– Почему?

Подбородок Чезаре странно задергался.

– Я же говорил, придется оплачивать налог на дарение, а это от Элен не скроешь.

– Понимаю. Сколько ты хочешь?

– Десять тысяч долларов в год налогом не облагаются. Если бы ты перевел десять тысяч сейчас и десять тысяч в следующем году…

– Двадцать тысяч? Не больше? Ты серьезно?

– Только чтобы покрыть растрату. Потом я справлюсь.

– Ну, что ж. Сделаю, без проблем.

– Спасибо. – Чезаре вздохнул. – Я бы не справился с десятью миллионами, честно. Не знаю, как собирается справиться с этим папа. А ты? Не понимаю, как у тебя еще не сдали нервы!

Джон пожал плечами.

– Все еще может быть.

Элен и Чезаре пришлось сесть на вечерний рейс до Чикаго, потому что Чезаре дали только один выходной; они попрощались со множеством объятий и поцелуев, теперь не без участия Джона и не без материнских слез. Они махали вслед такси с обочины, а оба телохранителя стояли за спинами, словно тени, один в дверях дома, второй – рядом с фонарем.

Потом они вернулись обратно в гостиную, и отец открыл кьянти.

– Знаешь, Джон, – произнес он после первого глотка, – я счастливый человек. Ну, я, конечно, так не выгляжу – можно быть счастливым и иногда забывать об этом, вести себя, словно остолоп, да. Но когда я в своем уме, то осознаю, что счастлив. Не только потому, что женился на твоей матери, и потому, что у нас счастливый брак, хотя это, конечно, очень важно. Но в первую очередь я счастлив потому, что люблю свою работу. Знаешь, можно любить жену, и это прекрасно, но как часто и сколько ты видишь жену на протяжении дня? Час, может, два. А вот работу ты выполняешь восемь часов и больше, и поэтому, уже только из-за времени, очень важно, нравится она тебе или нет. А я люблю свою работу. Я люблю кожу – на ощупь, на запах, я люблю резать кожу, протыкать шилом дырки; люблю стук молотка, когда прибиваю каблук, люблю пришивать машинкой новые подошвы. Хорошо, я не самый лучший сапожник в мире. Совершенно точно. В основном потому, что давно уже не делал ботинок, я их только чиню. Вот, свои ботинки я сшил сам, но это было бог знает когда. Лет десять назад? Скорее пятнадцать. Ладно, не важно. Но я хочу сказать, что чувствую себя хорошо, когда стою в мастерской, где висят на стенах инструменты, среди всей этой обуви, старых машинок, пахнущих маслом, баночек с ваксой. Время от времени приходят люди, тогда можно поболтать, потом снова остаешься один, можно подумать о своем, а старые руки работают сами по себе. – Он сделал еще глоток и с наслаждением причмокнул. – Ты теперь понимаешь, почему я не хочу прекращать работать? Мне это нравится – так почему я должен завязывать с этим только потому, что это называется «работа»?

Джон кивнул.

– Да. Но деньги примешь.

– Да, я ведь сказал. Можешь сделать это для меня, и я буду рад, что не нужно больше беспокоиться. Знаешь, что меня тревожило? Я всегда переживал, что заработка в мастерской не хватит и я буду вынужден пойти на одну из фабрик. Счастье, что я давно купил и выплатил деньги за дом, потому что если бы мне пришлось оплачивать по нынешним ценам, мне не хватило бы. Не знаю, как будет обстоять дело дальше с маленькими фирмами, ну да ладно, я в этом ничего не понимаю, пусть об этом думают другие.

– Дай же мальчику хоть слово сказать, – одернула его жена. – Ну, расскажи же, Джон, – что у тебя там за печали в Италии?

Джон взял бокал вина обеими руками, как шарик