Григорий Свирский - Бегство (Ветка Палестины - 3) Страница 46

Наум и Дов переглянулись. Другие времена на дворе. Летят на Еврейский конгресс, а, когда покидали Россию, даже за песни и танцы у синагоги давали "семерик" со строгой изоляцией. Гулю за иврит швырнули в читинские лагеря.

Наум приложил руку к борту пиджака. Колотится сердчишко как после марафона.

Неожиданная мысль обожгла его. Раввины везут в Москву Тору. Свою древнюю культуру. Чтоб утвердилась в законных правах еврейская жизнь. А евреи, в то же самое время, бегут из России, не оглядываясь.

"Загадка, Наум?.. Назовем ее ПАРАДОКС ГОРБАЧЕВА и исследуем..." Наум задержался возле одного из юнцов в черной кипе, заглянул через его плечо в молитвенник: любопытно, что они бормочут перед полетом в гостеприимную Россию? Окликнул брата, и с усмешечкой: - Дов, иди, повторяй за нами, евреями! - По движению нарочито выпяченных губ понял ответ Дова. - Бога ты не боишься, - продолжал Наум с деланной серьезностью. - Без Бога в душе живешь. Как был каторжником, так и... - Он шутил многословно, скрывая свою почти паническую тревогу, свою нахлынувшую вдруг острую озабоченность, из-за которой потерял сон и решился, вопреки запрету докторов, лететь в Москву. В свое время острил: Брежневу ничего не стоит доконать Израиль. Пойти навстречу безмозглым израильским царям, - отпустить сразу миллион русских евреев, тут Израилю и конец. Утонет, как перегруженный паром... И вот, доострился: "поддиванные" снялись вдруг, как птичья стая... Такого в России еще не бывало. Даже во времена кроваваых погромов, при Николае 2-ом, в эмиграцию уезжало в год сто-сто пятьдесят тысяч максимум. Да только ли в России не бывало? Гитлеровская "Хрустальная ночь" не вызывала столь огромного оттока. Какие нужны силы, к тому же хорошо скоординированные, чтобы сорвать с места и швырнуть в неизвестность треть русского еврейства?.. В Лоде опустились полмиллиона. А если завтра рванет еще миллион?.. Начнется такая Ходынка, что евреи предпочтут Россию с ее нищетой и "Памятью" солнечному Израилю... Чья это политика? Какие цели ставит? Э, да кто здесь об этом думает? Наши "цари" не думают ни о чем...

- ...Бубновый бы туз тебе на спину, - бросил Наум брату, продолжая свою привычную пикировку. - Тебе, да еще кой-кому.

Дов не ответил, разглядывая необычную пару. Чего только не увидишь в международном аэропорту! И ей, и ему лет по семьдесят пять. На них белые футболки с надписями крупными буквами "Just married" (Только что поженились). Девушки в синей униформе аэрослужбы суетятся возле молодоженов, предупреждая каждое их желание.

Пассажиры постарше начинают улыбаться молодоженам издалека. Юные граждане вначале раскрывает от удивления рот, затем торопливо присоединяются к приветствующим. И лишь один пассажир, прочитав вслух без улыбки "Just married", добродушно бухнул на плохом английском: - В который раз, отец? Дов, поравнявшись с ним, спросил: - Do you speak Russian? - А как же! ответил бывший соотечественник. Дов потоптался возле него, и, неожиданно для самого себя, поинтересовался:

- А если бы рядом с ним была, с той же надписью, девчушечка лет восемнадцати, прижег бы словечком?

- Спрашиваешь! - воскликнул незнакомец.

В эту минуту Наум оглянулся и - невольно шагнул к брату. Губы Дова плотно сжаты. Глазищи, как раскаленные угли. Таким лицо Дова бывает лишь тогда, когда он из последних сил удерживает в себе "косматое словечко", как называли в семье Гуров лагерную матерщину.

В Москву прилетели вечером. Когда приземлялись, Дов посмотрел на брата, сидевшего рядом. Лицо у Наума взмокло, припухлый нос подрагивал, как у зверя, почуявшего опасность.

- Ты что, брательник, в волнении?

Наум спросил глазами: "А ты?"

- А ежели возьмут у трапа? - пробасил Дов, и они разом засмеялись.

Простились с пассажиром, с которым говорили всю дорогу. Он был в штатском, а теперь натянул шинель с генеральскими погонами. Братья переглянулись настороженно: тот всё рассказывал о некоем Бардюшкине, лишенном перестроечного авантюризма, за которого он будет голосовать на пленуме обеими руками.

"Кто такой Бардюшкин?" - шопотом спросил Наум молодого парня в очках, сидевшего позади: новых советских политиков он не знал.

- Зверь из бездны, - так же шопотом ответил парень.

- Вроде Егора Лигачева?

- Что вы?! Егор Лигачев - прошлогодний снег, певец колхозов. Теперь пришли такие мальчики... - И он сжал руку в кулак.

- А-а... - Наум бросил на генеральскую спину насмешливый взгляд. И пояснил Дову тоном самым серьезным: - Политинформация - мать интуиции. Не презирай.

Каждый из братьев вез по два огромных чемодана подарков. Наум, к тому же, телефакс для сионистской организации. С опаской вез, боясь,  отберут на "шмоне".В лучшем случае, ополовинят чемоданчики.

"Шмона" на границе нс было. Таможенники расхаживали у своих пустых "шмональных" столов, улыбаясь приезжим. Словно родных узрели. Непостижимо!

Наум накинул на себя меховую кожанку, приотстал, поискав взглядом багажную коляску. Спросил службу, где найти? Тот уставился на Наума, словно служивого спросили, есть ли жизнь на Марсе? Другой показал на бегу куда-то в сторону, где вилась длинная очередь...

- О-ох, узнаю тебя, великая родина, - произнес Дов устало. Узнал он ее, впрочем, с первого шага, увидев над будочками пограничников надпись на двух языках: "ПАСПОРТНЫЙ КОНТРОЛЬ. ПРЕДЪЯВИТЕ ПАСПОРТ И ВИЗУ". А ниже "Passport and viza, please".

Дов усмехнулся не без горечи: иностранцам "please" - пожалуйста, дорогой гостюшка; своему: "Ксиву на стол, сука! И не шевелись..." Как не ведала государева служба слова "пожалуйста", так и поныне..."

Во всех международных аэропортах народ течет мимо полицейского контроля, как вода через сито. А здесь - толчея. "Россия без давки - не Россия..." Когда вдруг погас свет, Наум почему-то развеселился:

- Тьма египетская. Все, как в Торе.

Подъехало такси. - Американы? - поинтересовался шофер.

- Почти-и, - протянул Наум на родимом русском. - Не удержался, добавил со смешком: - Из страны полузрелого социализма.

Шофер дал газ и исчез мгновенно. Дов обругал Наума, показал второму водителю зелененькую бумажку - помчались пулей. Наум потянул носом.

- Дов, может быть, у меня галлюцинации на идейной основе, но, по моему, воняет.

- Воняет и безо всяких идей. Загазовано, да еще чем-то травят.

Наум повернулся к шоферу: - Шеф, а почему у вас в столице воздух, как на помойке. Вонь.

- Вонь? - удивился шофер. - Не чую. Принюхался должно быть.

Вечерняя Москва выглядела неухоженным рабочим поселком, занесенным снегом. Грязные сугробы горой. На улицах полутемно.

- Что у вас, светомаскировка, что ли? - спросил Дов шофера.- Война, вроде, давно кончилась.

- Светомаскировка, - ответил тот сквозь зубы. - Сталина на них нет! Наум поглядел на шофера с любопытством. Мужик в годах.

-Шеф, а коль Сталин покинул нас, бедных, кого бы ты хотел видеть у кормила?

- Бордюшкина!

Наум взглянул на него оторопело. "Ты-то, в засаленной ушанке, почему?.." Не спросил, лишь головой мотнул, да, выбираясь из такси, пробормотал усмешливо: - Дов, умом Россию не понять!

Вышел из машины у подъезда дома, где жил приятель, организатор Конгресса, и лишь утром отправился к Дову, в гостиницу "Националь". Дов торопливо добривался, сообщил, что его увозят из Москвы по делам дня на три-четыре. И чтобы Наум перебирался сюда, полулюкс оплачен... Запах беспокоит? Это химия, выводили клопов. Я уже забыл об их существовании...

Оставив вещи в "Национале", Наум начал обход города. Полвека в нем прожил, на войну отсюда уходил. От подмосковных Химок аж до Кенигсберга "сорокопятку" свою толкал. Он пытался идти маленькими улочками, по которым в юности бегал в библиотеку. Тротуары были не расчищены, лед не сколот. Грохнулся так, что с трудом поднялся. Только теперь разглядел: асфальт вздыблен, искрошен - сам черт ногу сломит. Хотел выбраться на улицу Горького, там, наверное, тротуар лучше, ноги сами свернули на бульвар, к Арбату. Вот и дом Полярников, где жила Гуля. Почувствовал, глаза увлажнились. Присел на скамейку, напротив дома. Здесь все, как было. Мальчишки лепят снежную бабу. На саночках везут детей. "Волга" стоит у подъезда. А вот Гульки нет. Кажется, только вчера катили с ней на электричке в зимнюю Малаховку с "Письмом 39-ти". Скрывались от лубянских "топтунов". Не было на свете праведнее Гульки: "Мы выедем все или все погибнем." И погибла, - кто мог это предвидеть? - в Иерусалиме.

Ветер льдистый, с густым бензиновым смрадом. В Израиле розы цветут, а здесь... Поежился, застегнул кожанку.

Дышать стало труднее, и он кинул под язык крупинку нитроглицерина, почмокал. Свернул к центру. Какие-то чудеса в Москве. На Пушкинской толпы. Отнюдь не демонстрация трудящихся, никто не суетится, не орет: "Разобраться по пятеркам!" Никто никого не торопит. Крик, смех. Какой-то человек в зимней шапке с развязанными болтающимися ушами взобрался на скамейку, сипит пропитым голосом:

- С коммунистами что делать?!. По моему, так: приговорить всех к расстрелу. А потом помиловать.