Юля Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин Страница 47

...Эта Тимошенкова - эта богатая Бедная девушка, худосочная пизда "а ля Щапова", она все же не кукла, а на все жалкие 42 кг - живое человечье мясо. Внутри у ей, как положено, душа имеется. И вот он берет эту питерскую девочку с рабочей окраины, эту Охтенку с кувшином, женится на ней, втягивает ее в свою жизнь, в свой университетский мир, заставляет любить стихи, которые она в гробу видала; нюхать кокаин, с которого она потом еле слезет, для пущего декаденсу; и все это только ради того, чтобы сказать "ты" человеку, который его на 30 лет старше?

"ЭТО ЗВУЧИТ КАК СВОБОДА, НО ПАХНЕТ КАК МЫЛЬНЫЙ ПУЗЫРЬ..." - так Дедушка Койн написал.

Бедная Оля...

Разводиться они начали примерно через месяц после этого разговора.

Но остались его чудные стихи:

Как Ольга бровью поведет

Так ветер по полю пойдет...

Целая книга. Там в "Рюмке", на свадьбе, стали хвалить его стихи, а он отвечает:

Мне суждено было стать поэтом. В 16 лет у меня случилась первая женщина, первая любовь. И делить мне ее пришлось с Рейном...

Тут я перебиваю с живым интересом - неизвестная мне питерская сплетня непорядок:

У тебя была общая баба с Рейном? Кто это была? Что за блядь?

Антон смотрит на меня, потрясенный, он видит, что я не шучу:

Юля, ты что, с ума сошла? Ты это была...

Ну конешно! Забыла! Жизнь то моя в Русской Поэзии началась Евгением Рейном - и должна была кончиться - для концепту Евгением Евтушенкой. Но тут, только я собралась прикрыть лавочку и вывесить табличку "Ушла на базу", подошли еще разные СВОИ ребята. Уговорили - весь концепт испортили.

Антон был мой второй настоящий любовник. Если вообще можно применить это понятие к 16-ти летнему пионеру с толстыми розовыми щеками. Купилась на глаза его - бездонные голубые ...

А Рейн - был уж третья любовь. "А как третья любовь...", всем известно, "ключ дрожит в замке...."

... Ключ сломался у него прямо в замке и пришлось ехать на Васильевский в "Рыбий глаз", а потом на Смоленское кладбище - гулять. Мы упали прямо в траву. А когда очнулись, я расплакалась. Потому что нашла там какую-то конфету и старую игрушку. Мы упали на заросшую детскую могилку.

...Только ты красавица, умница, художница,

И тебя касается, то, что мне не можется

Вечерами летними, светлыми и хмурыми

Меж крестами ветхими, склепами, амурами

Встречами короткими и смертями долгими

На траве кладбищенской

С колосками колкими....

Почему ты не поставил мне посвящение? Родителей боишься? Мог бы буковки поставить.

О чем ты говоришь?! Какое посвящение, когда ясно сказано " Умница, красавица, художница! Всей планете известно, что УМНИЦА КРАСАВИЦА, ХУДОЖНИЦА - ЭТО ТЫ!

Эх, Дядя Женя, Дядя Женя...

Антон из ревности нарисовал карикатуру - мерзкая волосатая - носатая горилла и подпись " Д. Ж. РЕЙН."

"Д. Ж." - означало "Дядя Женя". Я привыкла его так звать. С тех пор как он принес меня из родильного дома - лично. Они пошли встречать нас с мамой целой компанией - и особо близким доверяли меня немножко понести.

Как же ты мне помог, Дядя Женя, когда в очередной раз нечем было платить рент, и я отнесла этот стишок, написанный твоей рукой - в одно место, где такое покупают. Кузьма снес туда письмо Бродского и купил на эти деньги пулемет.

Правильно - всякие такие вещи должны быть у коллекционеров, в специальных рамочках. А ты - просто оставляешь себе на память хороший ксерокс.

Здорово, что ребята прославились. Бродский бы точно развеселился от идеи пулемета.

Антон вот - ни хера не прославился. Он звонил мне в Питер из Нью-Йорка по краденной телефонной карточке и читал:

...Я из далекого Пуэрто-Рико,

Шлю вам привет, прекрасная, морями...

А мне слышалось:

...Шлю вам привет, прекрасная Марьями...

Так даже и красивей. Не прославился. А стихи его я люблю. Мне даже нравится, что их мало кто знает. Малоизвестный поэт - если он тебе нравится - то это такая личная ценность. Ну как пишут в протоколе: изъяты ЛИЧНЫЕ ЦЕННОСТИ...

НАША АХМАТОВА.

Я стала знаменитой и начала потихонечку задаваться.

Во-первых наступило самое подходящее время для игры в Нашу Ахматову. Песни мои, на самом деле, все полюбили. Дальше оставалось только отточить образ. Челка - была своя. Больше, собственно говоря, ничего не было. Длинный нос - не защитывается - у нее он был красивый, как у Дантэ, а у меня смешной, как у Пульчинеллы.. Первым делом надо было изгнать опасные зачатки идеи, что я - Наша Цветаева, поскольку мне было ясно, что это - путь беды. А уже началось - пару раз меня обозвали Поющей Цветаевой - дамы критикессы. Я вообще - со своими невнятными кудряшками, повышенной эмоциональностью и истерично-гордой независимостью ( "Спасибо. Не надо. Все есть") - четко вписывалась в анналогию именно с ней. Не по степени таланта - для меня это Башня, но совершенно ясно, что по типу личности, я стою у подножия именно этой Башни.

Так и простою, подняв голову. И никогда не напишу об этом стихов. Потому что не скажешь лучше, чем сказала Марине - Вероника:

... От твоего пламени

Все мои искры...

А я - так и не написала песню о Марине. В голове крутились две строчки:

...Обними, сохрани и спаси...

Нет, уже - помяни.

Это Дольние Мокрые Псы

Ах, как лают они!

Отпоют и отлают они

Твои дни...

Но никуда дальше - не докрутились.

А сама Марина писала Анне:

...Чем полосынька твоя

Нынче выжнется

Чернокосынька моя

Чернокнижница...

И еще:

...Не отстать тебе,

Я - острожник,

Ты - конвойный, судьба одна...

(Да, как говорят американцы, " Ю виш ту...")

Анна ей написала только мертвой и только когда уже было ясно, что Марина - это не хуй собачий.

Тогда она написала:

...Ты кричишь из Маринкиной башни

Я сегодня вернулась домой!...

А Беллу Ахмадулину она по-настоящему ненавидела. За то, что та молодая. И красавица. И татарка - настоящая. И - поэт. Тяжелый случай, что и говорить.

Белла - моя Наша Ахматова. Живая! Любимая с детства и встречаемая периодически по всему миру. Вообщем на Бедную Девушку Ахматову я в обиде, и за Марину, и за Беллу, еще заодно и за Лидию Чуковскую. За их неразделенную любовь. К Красоте, гениально играющей Значительность. Это настоящий русский Энди Ворхелл, не Маяковский ( у которого да - были охуенные стихи! ) и не Африканец, который, в результате ничего не сыграл, кроме светского денди-боя. А она - сыграла. И Музу Плача и Хлыстовскую Богородицу, и все шло в продажу: муж в могиле, сын в тюрьме...

(Какой на хер муж, когда она его бросила за много лет до его героической гибели?)

А все равно сыграла и стала - этим - и Музой и Богородицей, тогда, когда всамделишные музы молчали, по причине непрерывного говорения пушек, и всамделишная Богородица отвернула от Росссии лицо - чтоб не видеть, как распинают ее сына во второй раз.

Когда вспоминаешь об этом - стыдно ругать ее.

Но сыграть ее в моей комической скоморошьей жизни под названием "Феллини Северной Пальмиры" - было совсем не стыдно и очень даже весело.

Челка стало быть есть. Теперь косу - просто и недорого. Пятнадцать баксов в магазине париков на 42-й. Щеки - это конешно завал. Со щеками хуй сыграешь Ахматову. Но по мере ухудшения финансового положения и постепенного отказа от курицы, и замены ее коричневым рисом - щеки как-то опали сами собой. Появилась элегантная худоба и тут самое главное было не колоться и каждому, кто, походя, говорил тебе:

- Юлька, ты похудела. Чудно выглядишь!

Отвечать, опустив глаза, якобы от стыда за сытое человечество,

Конешно, я похудела. Уж дня три как в доме еды ни крошки...

А на дружеское замечание:

Везет тебе, Юлька - вон у тебя зубы какие хорошие.

Говорить, наоборот, внимательно глядя в глаза собеседнику:

Да зубы у меня хорошие. Мне ведь не часто приходиться ими пользоваться...

Все это происходило в Нью-Йорке 1998-го года и, вероятно, нужен был если не гений, то большой талант, чтобы люди хоть на какую то секунду поверили, ощутили вокруг что-то вроде Москвы 18-го.

Между тем - они начали смотреть на меня испуганно и с уважением. Самые добрые начали пихать мне в руку смятые десятки и двадцатки.

В этом случае, мне не надо было, возвращаясь из " Самовара", проводить часа полтора в ночном сабвее, где нет ничего страшного - просто моча и крысы, поезда ходят по ночам раз в сорок минут, сидишь себе в "самоварном" бальном платье на бетонном полу и вспоминаешь опять Валеру Попова:

" ... По болоту пробираются, задрав макси-пальто, потом на вокзале часами мерзнут, а все для того, чтобы надменно выпить чашечку кофе в кафе..."

Про меня, все про меня... Это я - Бедная девушка с Окраины. Конешно смятая десятка - все сразу меняла - на такси-то оно сподручнее в бальном платье. Но люди понимают только про еду.

Голодающая поэтесса - это привычный, и оттого - правильно найденный образ. Иногда бывало стыдно - когда Каплан говорил:

Поешь. Ты ведь голодная.

И ставил передо мной много всяких вкусных маленьких тарелочек. И что я должна была ему объяснять? Что я, конешно, не голодная, потому что ем рис и гречневую кашу. А еще лук, черный хлеб и кофе с яблоками.