Божий контингент - Игорь Анатольевич Белкин Страница 47

Дверь лишь легонько водило из стороны в сторону от редких дуновений. Митревна, отчистив и скинув калоши, зашла в сени и заперлась на крюк. На подоконнике лежали уснувшие ещё с осени пчелы, и хозяйка задумалась о том, что лежать, как лежит высохшее, скрюченное тельце насекомого – это и есть покой. Внешне – все как при жизни: панцирь с жёлтыми и черными полосками, крылышки, даже жало торчит, а внутри – пустота, и никакой суеты, плоти и крови там уже нет. Ткнёшь пальцем, хрустнет форма, – и останется один прах. Как от казачинской церкви – с тех самых пор, когда обрушились купол и кровля, ощерились рёбрами стены, а изнутри растащил всё до последней щепки ухватистый люд.

Опять что ли ветер подул – снова звенит стёклышко? Нет. С той стороны окна жужжит, играет на весеннем солнце, силится пробиться внутрь и, видно, продолжить жизнь отроившийся пчелиный молодняк…

Скоро Пасха. Надо и правда Васеньке бабёнку какую подыскать…

Только подумала – как сынок вмиг нарушил благостный настрой.

– К Струнихе сходи за поллитровкой! – сквозь злой кашель донеслось из избы, когда она отворила сенную дверь – С пенсии-то…

И сразу всё в ней опало, переменилось; сердце зачастило, облилось горькой желчью нутро.

– Мухота, – пробормотала Митревна, будто и не слыхала, что сказал сын, – Откуда успела налететь…

Запямятовав, где видела последний раз мухобойку, сняла с крючка волглое полотенце и стала ходить с ним по комнате. Ждала.

– Слышь, чё говорю-то, – донимал Василий с табуретки.

Она делала вид, что не обращает внимания. С треском шмякала вафельной тканью по столу, по заправленной койке, по занавескам – везде, где садилась воображаемая муха.

– Ты мать или нет?

"Вот оно! Сейчас!" И от души стеганула родную кровинушку по ушам. Сын осёкся, вздрогнул, побледнел. Потрогал мочку уха пальцами и, часто-часто моргая, опустил ресницы:

– Ма-а…

"Так и есть – без порток сидит…Кобель колчелядый! "

– Позорить меня перед людьми не смей. Терпежу нет? Ты б ещё красоту свою в окно высунул, паразит! Баба понадобилась?! А ты не заслужил ни бабы, ни вина! Ты вообще не заслужил в живых остаться после всего!

И белоснежное вафельное полотенце вновь взметнуло мелкую солнечную пыль с поседевшей Васькиной шевелюры.

По ту сторону дороги в светло-зеленом ветёльном мареве утопали корпуса казачинской сельской больницы. Пять лет назад сына Митревны Ваську туда привезли из тюрьмы. Выпустили по условно-досрочному освобождению, увечного и парализованного, – помирать. Видно, думали, не жилец уже. И жена его тогда тоже так решила, а уж тем более не горевал по отчиму чернявый, непохожий ни на кого в роду Азер. Чужая кровь! Сколько Васька-Василёк, будучи в молодых силах, этого темноглазого волчонка пытался приручить – и лаской, и заботой! Сколько он пасынку о Казачке историй поведал, водил его с собой всюду, показывал, как цветёт, как медовым разнотравьем разливается широкая степь, и к сельскому труду приохотить мечтал. Не вышло: в степи Азеру скучно – горы что ли ему подавай, а полоть, косить, выгребать за скотиной – всё из-под палки, всё в принудиловку. Характером Василий был вспыльчивый, но с пасынком себя сдерживал. Знал, что злобой только напортит, и всё пытался найти к пацану другие подходы . Танька в загул уйдёт, а он мальчонку с собой на рыбалку, чтоб на мать не серчал шибко, или строительство курятника затеет, или бани, а Азера, шутя, "архитектором главным" к себе приставит. Нет! Впустую! Дикий был, дикий и остался Митревнин внук – сам по себе, только на конюшне ему нравилось – часами выстаивал у загона, у конюхов просился дать ему верхом на вороном жеребце прокатиться. И тут Василёк – лишь бы мальцу угодить – дошёл до конокрадства, увёл как-то в ночь жеребёночка из соседнего совхоза. Да не успел пасынка порадовать – нагнала милиция ещё по дороге – и всё, тюрьма…

Митревна вспомнила, как Вася, укрытый простынёй, лежал в палате на койке, дёргался и бешено мычал, когда она одна суетилась вокруг него с судном. Всегда был вертлявый, с детства, и даже в больнице, в параличе, обездвиженный тридцатипятилетний мужик, – в конце концов умудрился перевернуться и голышом грохнуться на пол. Тогда-то она и увидела, что с ним сделали на зоне. Хозяйство его мужское свисало как бесформенная вчетверо рассечённая культя. Митревна сначала даже не поняла что именно это было, крепилась, не хотела лишний раз огорчать сына слезами, бессильной материнской молитвой, но как глянула повнимательней – заплакала навзрыд. Ей рассказала всё санитарка – подслушала, как те, кто его привёз, шептались с врачом.

Сел Васька за кражу жеребёнка, и первые два года прошли в тюрьме спокойно, пока не прибыли этапом новые паханы. И придираться, видно, стали и обижать. Чем-то её сын им пришёлся не по нутру. Ну да, он же вертля, задиристый, промолчать, где надо, не сможет…

Хотели, говорят, из него "петушка" сделать, да он не дался, и тогда его избили, огрели чем-то тяжёлым по затылку, а когда потерял сознание – взяли нож и крест-накрест разрезали сзади, а потом и спереди…

Санитарка, делая жалостливое лицо, добавляя в голос дрожи, показывала эти ножевые удары, рассекая воздух перед лицом Митревны маленькой бледной ладонью: "Вот так воткнули, а потом так!"

Дура!

…Не выдержал всего, наверно, Васенька, и ударил его инсульт. А там что ж лежачего инвалида держать на казенном обеспечении… Вот и вывезли на родину, а то, чего доброго, помрёт в медбараке, а тюремное начальство – отвечай.

Из больницы она его забрала к себе, в родной избе выходила, с ложечки кормила, как малютку, стирала из-под него, как из-под грудного, и уже через два месяца Вася ходил на костылях и заново научился говорить, правда, больше матюками. А через полгода – ещё с палочкой ведь ковылял, ногу подтягивал – напился и обворовал с дружками магазин. Видно, совсем на себя рукой махнул мужик, после того, как понятно стало, что ни Таньке, жене своей шалавной, ни пасынку немощный он не нужен. Его, верно, и здорового-то лишь терпели – пока работал да деньги носил.

Много присудили ему на второй раз, не посмотрели, что инвалид… Горе… горе… И вот недавно снова выпустили. На этот раз вообще без ног – оттяпали под корешок из-за гангрены, иначе схарчился бы. Да лучше бы и схарчился! А то каждый божий день одно и то же: "Ма-ать, сходи к Струнихе, купи выпить. Ма-ать, найди мне бабу, хоть шмару какую на один раз!" Потащился раз в центр на каталке своей,