Игорь Свинаренко - Москва за океаном Страница 49

Пока что в их Ньюфаундленде население меньше, чем на гавайском островке, всего 5 тысяч. Некоторые, вот странно, ездят каждый день на работу в Нью-Йорк, а это два часа пилить без пробок! А утром и вечером как раз самые пробки! Это такие медленные самоубийцы. Они не сразу кончают с собой, а укорачивают жизнь на четыре часа в день. За год набегает два месяца, хороший, кстати, темп.

— Мы еще романы сочиняем.

— Вы пишете романы — вместе?

— Нет, — отвечают они хором. И она дополняет:

— Это единственное в жизни, что мы делаем порознь.

— А вы много написали?

— Мы ни одного еще не докончили, — говорит она бесстрастно. — Мы написали вместе… Сколько вместе написали книг?

— Пять книг, — подсказывает он.

— Пять книг, — повторяет она. — Про путешествия и про компьютеры. Две про путешествия и три про компьютеры.

— Она прекрасный фотограф, — опять хвалит жену Дэниел.

— Спасибо, — отвечает та весело.

Но все равно она от него безнадежно отстает: она всего в 80 странах была, а он в 105, и уж не догнать, они ведь теперь только на пару путешествуют.

— Я не жалею ни о чем, что с ним было до меня, ни даже о его первом браке, ни о его прежних любовях. Но когда мы познакомились и поженились, я сказала ему — если он куда поедет, то я с ним, потому что новые путешествия изменят его, а я не хочу, чтоб он менялся один, без меня, я хочу меняться с ним… Мы будем путешествовать вместе, хотя… у меня нет больше такого желания. Мы наездились. Сейчас мы изучаем наш внутренний мир. Что внутри нас, внутри близких нам людей? (Вы, конечно, узнаете термины, которые часто применяют артистические дамы в любимых ими разговорах на возвышенные темы… — Прим. авт.) После того как мы поездили, можно уже осесть. Мы были почти везде. Самая большая правда, которую я узнала в путешествиях, — что люди везде одинаковы. Чтоб их знать, не надо путешествовать. Я хочу быть тут, это место, где я хочу умереть.

Выходит, остановись, мгновенье?

Лишние люди

Нет, пока что не время, потому что у меня остался последний к ним вопрос:

— Отчего ж у вас нет детей?

Глаза Дэниела расширяются от ужаса.

— Если б ты побывал в Калькутте, ты б так не спрашивал… Калькутта — это катастрофа, это страшное место… Там миллионы нищих и несчастных, и убогих, они сидят на головах друг у друга и умирают в грязи и мучениях… А еще Шанхай и Мехико! Это будет со всем миром, если мы не ограничим рост населения.

— То есть ты в первых рядах, личным примером?..

— Да, это моя философская позиция… И все-таки сожалеем ли мы об этом? Иногда, иногда…

Глава 33. Американский художник Кулагин

Из Филей художник Игорь Кулагин эмигрировал в Подмосковье. Только там он, собственно, и состоялся. Потому что русское искусство, по наблюдениям Кулагина, в Америке страшно ценится. Однажды ему посчастливилось за выходные продать этого высокого искусства на три тысячи долларов.

Жить в Америку Кулагина увезла из Москвы американская жена по имени Ким…

Он бросил пить, а она — троцкистскую партию, и теперь оба живут в Америке долго и счастливо. У них приятная работа, две машины и на носу покупка собственного домика.

Жизнь удалась.

А ведь, по всему, не должна же была удаться!

Прежде чем стать преуспевающим американским художником, Игорь Кулагин сначала был киевлянином, после чего стал москвичом и занимался тоже важными делами: крепил оборону СССР, служил в МИДе, охранял окружающую среду и воспитывал подрастающее поколение.

Оборону он крепил в комендантском взводе: облагораживал кистью Ленинские уголки в войсковых частях Реутова и Одинцова. В МИДе он трудился не на Смоленской, а на улице Василисы Кожиной (там мидовская автобаза): писал на траурных лентах поминальные слова, если кто помирал за рубежом. Среду Кулагин охранял в Филевском парке, вырезая лавки. А детей воспитывал дома, в Москве, пока с той первой женой не развелся.

А как развелся, выпил однажды с ребятами и едет домой в метро. Там сидит девушка и рыдает: ограбили! Ни денег, ни документов, и ночевать негде. Кулагин пожалел прибалтийку со смешным акцентом и повел к себе домой ночевать, а сам строго пошел к другу на диван. Прибалтийка утром оказалась американкой, но при Горбачеве американок уже было можно… И вот ночная гостья как-то постепенно стала у него жить.

Как Ким занесло в Москву? А потому что здесь духовная родина революционеров. Ким же как раз состояла в партии под названием worker's world, это такая социалистическая рабочая партия троцкистского толка, стоящая на позициях 4-го Интернационала; надеюсь, вы не из тех, кто путается в номерах интернационалов, и все замечательно поняли.

Странно вообще, как это американская девушка из хорошей семьи (у нее папа был профессор математики) попала в такую подозрительную компанию?

Она охотно рассказывает об ошибках молодости — о том, как пристрастилась к левацким делам:

— Я училась, можно сказать, на советолога. В Мичиганском университете, город Анн Арбор (кажется, половина самиздата была оттуда; этот "Анн Арбор" часто стоял в выходных данных. — Прим. авт.) У них большой факультет русского языка и литературы. У меня степень магистра по изучению России и Восточной Европы. Я интересовалась историей политики.

А где ж политика интересней нашей? Вот она и влипла, и начала вязнуть. Пошла в ООН работать — а там, пожалуйте, курсы русского как рабочего языка. Дальше и вовсе стажировка в Ленинграде, ну и пошло-поехало. До Москвы добралась… Долго искала работу и таки нашла.

А что ж страна победившего коммунизма, духовная родина? Сурово обошлась она с духовной дочкой: на ней Ким сразу ограбили, и при этом еще сильно поколотили, поскольку она по приобретенной в свободном мире привычке противилась произволу. Далее Кулагин, который приютил ее в Филях. Он с легким злорадством вспоминает приключения своей жены в стране коммунистов:

— Как идешь от моего дома к метро, так там по пути как раз винный, на Малой Филевской, и его как Бастилию брали… А там с утра такие ребята торчали! Она сначала удивлялась — отчего ж у них такие румяные рожи. После насмотрелась всякого — там и лужи крови, и драки бывали. Для нас это нормальное явление, как бы комедия… А у нее такой вот создался страх перед русскими. Она думала, что там, в России, труба дело — там все пьяные ходят…

В Москве Ким пыталась понять жизнь и специально встречалась с анонимными алкоголиками, с пролетариями — представителями революционного класса и "лучшими" людьми — коммунистами; очень удобно было то, что иногда все три ипостаси соединялись в одном лице.

Ну и какой был вывод? — спросите вы. А какой может быть вывод после общения с такой публикой?

Ким страшно расстроилась и во многих своих идеалах разочаровалась:

— Мне видно, что любой нормальный умный человек, порядочный в моих глазах, который имеет какие-то принципы, — такой человек не будет в русской компартии.

И я тут что, с ней спорить буду?

— Так коммунисты — они и есть коммунисты, какой с них спрос…

— В Америке — это другое, — обижается она. — У нас даже в компартии США были принципиальные люди! И рабочие у нас чувствуют, что они могут что-то делать. А в Союзе рабочий — бессильный. Если он не получает зарплату, он не будет протестовать, он просто будет без денег. Это какая-то рабская психология! — Дальше она меня берется утешать: — У нас такая психология тоже есть у негров от исторических причин, потому что они рабами были. И поэтому сейчас у них нет такого самоуважения, как у белых. Они не могут поднимать себя, они пользуют наркотики. Большинство негров нищие…

Будущее России Ким представляется прекрасным:

— Я надеюсь что у вас забастовок будет еще больше. А то большинство страдает и бедствует, а мафиози правят страной.

Это жестокое триединое разочарование в коммунистах, рабочих и алкоголиках могло бы сломить Ким, если бы она не нашла утешения в Кулагине. Он был всем хорош: во-первых, беспартийный, во-вторых, не пролетарий, а художник, а в-третьих, пить фактически бросил. А душевность одинокого художника, с которой он по пьянке бескорыстно спас несчастную девушку, была и вовсе беспример-ной.

И она сделала ему предложение, от которого он не смог отказаться:

— Она мне говорит, пойдем женимся, в смысле я замуж выхожу. Ну, за меня.

Узаконили они свои международные отношения. И стали жить-поживать и добра наживать.

— Помню, были у нее какие-то французы, я им матрешек с Горбачевым налепил, а они мне телевизор цветной и палас подарили. — Кулагину приятно про такое рассказывать. — Стал я подниматься, подниматься… Я в Америку жить и не собирался. Мне и в Москве было хорошо. Думал, жена — американка, даст мне престиж какой-то.

А престиж точно появился: