История одного супружества - Эндрю Шон Грир Страница 49

Лишь много позже, узнав его историю до конца, я полностью поняла, что он имел в виду, сказав: «Я могу уехать». Жизнь в одиночестве, к которой он мог бы вернуться. Историю своей боли, которую он мне в конце концов рассказал. Я сказала, что боль многое проясняет и иногда без нее не получается разрушить одиночество. Открыть ненадолго окошко, выглянуть из самого себя в чью-то другую жизнь.

В последние дни эксперимента, рассказал Базз, его сны грабили его же воспоминания, превращая их в кошмары. Его мозг проигрывал знакомые сцены, например путь в Миннесоту, только теперь Базз был каннибалом, рыскавшим по вагонам. Даже воспоминания не уцелели, голод добрался и до них. Это было лучше провалов, которыми страдали другие: они теряли из памяти по полдня. Возвращались к себе, и не могли объяснить, где были, и приходили в ужас от того, что могли натворить. Они не действовали, они обезумели. Один воровал фрукты с прилавков и потом ничего об этом не помнил. Другой ел из мусорных баков, третий часами глазел на посетителей ресторанов. А одного пришлось вовсе исключить из программы. Это был Базз.

Была весна 1945 года, приближался мир, хотя мальчики в Миннесоте об этом не знали. «Мы почти забыли о войне, – сказал он мне. – Нам говорили, что она почти кончилась и что мы поможем тем, кто выжил, но об этом было очень трудно думать». Шесть месяцев прошли, и этап экспериментального голодания наконец завершился. Волосы выпадали, губи и ногти посинели, кожа была серая и складчатая, как у забитого скота. Но они выжили. Они называли себя «палочниками» и смеялись бы, если б могли. И еще «солдатами-зомби». Разум Базза вновь засиял, хоть и слабо, при мысли о том, что он кончился. Голод. Все эти месяцы он оставался стойким, надежным объектом исследования, во многом идеальным, и никто не догадывался, что он вот-вот сойдет с ума.

Это случилось в день, когда объявили о прибавлении рациона. Не все будут получать еду поровну, сказали доктора. В этом эксперименте, объяснили они, ищут не лучший способ вернуть человека к жизни, хотя им раньше так говорили. А самый дешевый. Европейские города наводнили миллионы голодных беженцев, и деньги на их спасение нужно расходовать максимально экономно. Ведь так много ртов! Нужно определить, сколько еды будет достаточно, а сколько – слишком мало. И кому-то стали давать большие порции, кому-то – поменьше, кому-то – еще меньше, а некоторым – почти столько же, сколько они ели до того. Когда Базз узнал, что он в последней группе, это было как пуля в мозг. Очевидно, что, когда кормишь голодающего, нельзя ждать от него благодарности. Это выяснилось в ходе эксперимента, а потом в концентрационных лагерях. Умирающий человек будет рычать над своей тарелкой. В этом смысле мы не поддаемся дрессировке.

Несколько раз в день, во время кормежки, он кричал, задирал тех, у кого в тарелках лежало в два или три раза больше, чем у него, иногда вообще отказывался от еды, швыряя ее на пол в ярости, которую потом не мог объяснить. Но он был хорошим объектом исследования, он брал себя в руки. Он говорил себе, что скоро все кончится, что это не настоящая жизнь. Это просто война, и эта жизнь рано или поздно останется в прошлом. Все силы уходили на то, чтобы сидеть за столом и есть то, что ему давали, хотя бы чтобы не умереть.

«Я не помню, что в итоге со мной произошло», – сказал он мне. Около двух недель он покорно принимал эту систему кормления и, к удивлению врачей, начал терять вес, а не набирать, хотя даже этот скудный рацион включал в себя на четыреста калорий больше, чем он получал ранее. Его снова начали раздражать доктора и другие пациенты. Он ни с кем не говорил, не читал книг, даже не слушал радио с прежними друзьями. Он наливал в тарелку воду и мешал ее, как молочный коктейль, поглядывая на других, словно подначивал их сделать что-нибудь. В конце концов он съедал воду ложкой. Никаких своих поступков хуже этого он не помнил. «Мне рассказали, что однажды после обеда я пропал, не явился на медосмотр, не оставил никакой записки, что ушел в город или куда-то. Видимо, у меня случился провал в памяти, как у других. Я не помню. Я не могу объяснить».

Он не помнил, как его нашли в гараже. И что на полу рядом с ним, посреди каких-то металлических обломков, лежал сияющий топор, а сам Базз прятался за верстаком, чем-то занятый. Только подойдя ближе, заметили, что из его левой руки струей льется кровь, и с ужасом увидели, что он любовно, нежно поедает крошечные кусочки собственного мяса.

Это история о войне. Она должна была быть о другом. Она начиналась как история любви, история супружества, но война налипла на нее со всех сторон, как осколки битого стекла. Это не обычная история о мужчинах на войне – она о тех, кто на войну не пошел. О трусах и уклонистах, о тех, кто позволил ошибке в документах воспрепятствовать исполнению долга, кто это увидел и не сказал, кто встал и отказался воевать, даже о тех, кто был слишком мал и не знал, что, когда придет его время воевать, он, как мой сын, сбежит из родной страны. История об этих мужчинах и о женщине в окне, которая могла только смотреть.

Все это я видела. Вот Холланд Кук – силуэтом в темном убежище и годы спустя на сером пляже, смотрит в море, которое его поглотило. Вот Уильям Платт в военной форме возвращается из Вирджинии, к нему бежит жена, а он отдает честь единственной рукой. Вот Базз Драмер, потирающий обрубок мизинца, и он же, убитый горем, в белом свете кинопроектора, приветствует возвращение своего безумия. Голос Сыночка по телефону, годы спустя, в день, когда ему пришла повестка. Увидев