Бабушка, которая хотела стать деревом - Маша Трауб Страница 49

никого не осталось. Кто-то же ухаживал за могилой. Но я знала, что задавать маме вопросы бессмысленно. Не ответит. Она после похорон на могиле бабушки не была ни разу. Впрочем, как и на могилах своих мужей – мама вдова официально трижды, а неофициально я даже знать не хочу сколько. Впрочем, этот статус позволяет ей вести себя неразумно. Когда она пытается прорваться без очереди в аптеку, например. Гордо объявляет, что она трижды вдова. Очередь расступается. Ну так, на всякий случай. Мало ли, может, это передается как вирус. Я бы тоже не стала связываться.

Последний мамин поклонник, которого она предупредила, что у него есть все шансы умереть раньше нее, объявил, что готов.

– Зато я умру счастливым, – заявил он.

Но мама отказалась выходить за него замуж. Ей нужен драматизм, а не розовые единороги. Кажется, историю с кремацией она придумала, чтобы добавить в свою и заодно мою жизнь каких-то эмоций – волнений, переживаний, споров, криков. Мама не может жить в состоянии покоя. Никогда не могла.

– Рано или поздно тебе придется столкнуться с тем, что тебя все предадут и ты останешься одна. Придется научиться выживать самостоятельно, принимать решения, – твердила она мне с детства. Тебе придется делать то, се, пятое, десятое. Но она имела в виду не бытовые трудности, финансовые проблемы, сложности переездов, а исключительно эмоции. Сжечь мосты и построить новые – это ведь так увлекательно. Переехать в другой город и жить во времянке, бытовке, а не в московской квартире – это же так интересно. Для мамы, но не для меня. Когда она однажды сказала, что моей дочери, ее любимой внучке, придется научиться готовить, я чуть не задохнулась. Не могла говорить. Меня трясло. Да, мне еще в детстве пришлось научиться отрубать курицам головы, промывать бараньи кишки, готовить из ничего. Но я ни за что в жизни не пожелала бы такой судьбы своей дочери.

– Ей не придется, и я все для этого сделаю, – сказала я тогда маме.

– Зато ты все умеешь, разве это плохо? – удивилась она.

Да, я умею делать уколы, ставить капельницы на швабре, складывать рубашки, как в магазинах, завязывать галстуки разными узлами, клеить обои, шпаклевать, класть плитку и перетягивать мебель. Шить, вязать, штопать, вышивать крестиком тоже могу. Но не хочу. Меня жизнь заставила этому научиться. Но своим детям я такого опыта ни за что не пожелаю.

– Мам, почему ты все-таки решила, что нужна кремация? – спросила я.

– Не хочу, чтобы ты ко мне таскалась и тем более внуки, – ответила мама. – Ты же ответственная, будешь приезжать, цветы сажать, зачем тебе? Ты должна работать, делом заниматься. А проведешь полдня на кладбище, потом еще три лежать пластом будешь. Я знаю, еле бабушкины похороны перенесла. Думала, сама рядом лягу. Ты маленькая была, не на кого было тебя оставить. Вряд ли помнишь.

Я помнила, и очень хорошо. Мы тогда жили на Севере в только строящемся городке. Помню нескончаемый холод, свои отмороженные руки, пальцы, похожие на сосиски, примерзшие к ногам колготки. Вечно пьяную учительницу музыки и руководительницу хора, оказавшуюся шизофреничкой. Впрочем, все об этом знали. Никто не удивился, когда ее забрали прямо с урока. Мама вдруг сообщила, что уезжает. Я не удивилась – она так поступала всегда. Я осталась на попечении соседки по квартире: нам довелось жить в подобии коммуналки – мы с мамой в одной комнате, в другой – тетя Галя.

Тетя Галя вспомнила, что должна за мной вроде как приглядывать, когда пришлось вызывать сантехника – унитаз засорился. У меня началась менструация, я думала, что умираю. Мама со мной никогда об этом не разговаривала. Кажется, она думала, что я должна знать обо всем с рождения. Простыню я кое-как застирала, а разрезанное на куски полотенце смыла в унитаз. Про менструацию мне рассказывала не тетя Галя, а сантехник дядя Леша – отец трех дочерей. Как он говорил, у него все время над головой тряпки в доме висят. Он показал, как складывать марлю, как вкладывать вату. Как и чем лучше стирать – именно холодной водой и хозяйственным мылом. Только не горячей. Он же строго велел тете Гале дать мне вату и марлю – мол, мать приедет, с ней и рассчитаетесь. Дядя Леша же научил сворачивать вату аккуратно, заматывать в туалетную бумагу и после этого выбрасывать. Рассказал про цикл, велел обводить в календаре дату начала менструации, следить за регулярностью и обильностью. Я была в шоке, по-другому и не скажешь. Узнать от мужчины-сантехника то, что должна была узнать от матери, – это точно удивительный опыт.

Дядя Леша заходил в дом часто – то в одном подъезде прорвало трубу, то в другом засорилась раковина. Всегда поднимался к нам в квартиру и спрашивал, как я себя чувствую. Расспрашивал про менструацию, есть ли боли, насколько обильные выделения. Однажды разговор подслушала тетя Галя и решила, что дядя Леша – маньяк. Рассказала моей маме про тот случай, когда она была в отъезде. Мама тут же оправилась в милицию, и дядю Лешу вызвали на допрос. Он со всем соглашался: да, интересовался, да, спрашивал. Почему? Потому что на Большой земле работал врачом-гинекологом. Был уволен с «волчьим билетом». Умерла его пациентка, больнице не нужны были проблемы. Он не был виноват. Переехал на Север, чтобы заработать. Гинекологи в новом поселении пока не требовались, а сантехники оказались очень нужны. На меня он обратил внимание, потому что выделения были слишком обильные и нехарактерные. Я была бледной, явно страдала от боли. Требовались анализы. Проверить. Риск геморрагического шока. Во время родов – огромной кровопотери. Какой резус-фактор? Какой семейный анамнез? Есть ли случаи срочных родов? Все это дядя Леша спрашивал у моей мамы в ледяном подвале, который временно приспособили под тюремную камеру.

Дядю Лешу я вспоминала часто. Он во всем оказался прав. Роды были срочные, и первые, и вторые. Но я настаивала на госпитализации заранее, за любые деньги, под любым предлогом, что списывали на нервное состояние. Резус-фактор – отрицательный, то есть еще и резус-конфликт. После первых родов мне делали переливание крови, после вторых еле восстановили, велев больше не показываться на пороге роддома. Не выходят. Меня. Я до сих пор сижу на гормонах.

Надо отдать должное моей маме. Дядю Лешу тогда отпустили, и, когда в поселке, быстро получившем звание «городского типа», появилась больница, он стал заведующим гинекологическим отделением. Спас много жизней – и младенцев, и женщин. Требовал оборудование, скандалил. С