Петр Оленин-Волгарь - В чужой шкуре Страница 5

— Василиск этот, — повествовал он бесстрастным тоном летописца, — первейший, ежели хотите знать, варвар-с… То есть, такого аспида поискать. Он в тебе и человека-то не признаёт, а как бы животное. И чем выдвинулся? Наш же брат был, писаришка-с… Сумел в начальники пролезть… Первое — за женой тысчонки три взял, да на место повыше пересел… Ну, а там и пошло… Был у нас тут инспектор один… Так, «празднослов», ни больше, ни меньше. Так он, василиск-то, ему юбилей устроил. Альбом с крышкой поднесли служащие за десятилетие… Как же: прослезился даже… при всех василиска обнял… А, ведь, из кровного нашего жалованья по трёшнице на этот альбом удержать приказали… Пуще всего его опасайтесь… Есть и другие начальники… ну, в тех такого ехидства нет… Только очень о себе много понимают… Кабы и в деле столько же, так Компания-то, чего доброго, озолотилась бы… «Сам»-то только важность имеет, а смыслу очень мало-с… Да и откуда?.. Из гвардии он-с… Там эфтой нефти не обучают… И все они такие! Не будь нашего брата-с, истинно говорю, — делу пропасть надо бы. На нас ездят, ровно на лошадях упряжных. Мы день-деньской в труде, на гроши перебиваемся, лба перекрестить некогда-с… Ну а те что: их дело совсем особь-статья. Придумал, приказал написать, — вот и всё-с… Живут весело… Да и не мудрено: экие тысячи получают… Главная причина, отдыха у нас нет. Праздника Божья не знаешь… Ну летом, я не говорю: летом праздновать по нашему делу нельзя… А зимой? На зиму-то ведь кое-кого и вовсе увольняют или на половинное жалованье переводят… для экономии-с… Себе-то, небось, не убавят… Но зато даже и зимой-то праздновать всё же не полагается. Вот, например, лавочные приказчики… о тех дума позаботилась: отдых им дали… А мы, «пишущая братья», так обделены и остались. Позабыли-с… В прошлую зиму в газете здешней было пропечатано на счёт этого-с: внимание думы на нас, грешных. обратили… насчёт праздничного отдыху… Так что же-с: одного из наших писцов, Надеин по фамилии, тут же и уволили… А и писал-то вовсе не он, а другой… В правление не раз по почте анонимно посылали-с… и тут не вышло… Разве они, в Питере-то, понимают? Одно название, что директора… А так… тоже «празднословы», ни больше, ни меньше… Где им о пишущей братии думать!..

Андрей Иванович столько нового узнал в первый же день, что расстроился совсем. Покончив в «Свидании друзей», сослуживцы отправились, несколько пошатываясь, на квартиру Вавилова, где Андрей Иванович очень скоро заснул, невзирая на клопов, на жёсткость постели и не слушая нравоучений Мавры по адресу Вавилова, по-видимому державшей сего старца в руках.

Так как Андрей Иванович сделал в Петербурге распоряжение относительно пересылки в Энск своей корреспонденции, то через месяц получил письмо от главнозаведующего, гласившее, что он, главнозаведующий, «с удовольствием исполнил просьбу уважаемого Андрея Ивановича» и дал его протеже место писца, но что этот протеже, к большому огорчению его, главнозаведующего, по отзывам лиц компетентных, оказался малоспособным к занятиям, довольно тупым и кроме того, по частным сведениям, употребляет спиртные напитки, что едва ли может быть терпимо на службе Компании. В заключение, главнозаведующий свидетельствовал Андрею Ивановичу своё душевное почтение и просил «принять уверение в совершенной преданности и полном уважении»…

На хозяйских харчах

Андрей Иванович служил уже второй месяц в конторе Компании и вёл свои «входящие и исходящие». Несмотря на то, что занятие это ему опротивело донельзя, он выдерживал характер и утешал себя мыслью, что делает, между работой, ценные наблюдения, полезные для него, как директора.

Сначала его страшно бесило отношение «компанейских особ» к мелким служащим. Мало того, что они их совершенно игнорировали как людей и смотрели только на их «работоспособность», но и как с «рабочей силой», особы обращались со служащими крайне надменно, не признавали в них ни человеческого достоинства, ни человеческих потребностей и слабостей. Тон, который преобладал в сношениях «особ» с «мелкотой», был высокомерен или же пренебрежителен. Особы относились к служащим, как к вещи. «Сделайте то»… «Перепишите это»… «Где вы шатаетесь?..» «Пошевелите мозгами, если они у вас есть»… — вот что обыкновенно слышали служащие. В этом обращении никто даже и не видел ничего ненормального, и очень многие, милые, приличные, гуманные сами по себе и в обществе «особы», входя в контору, забывали все свои положительные качества за её стенами.

Андрей Иванович очень скоро испытал на себе такое обращение. «Посмотрел бы я на тебя, — думал Андрей Иванович в то время, когда в первый раз „Василиск“ придрался к нему, — как бы ты заговорил, если б знал, кого ты распекаешь, если бы подозревал, что перед тобой не обыкновенный писец, а директор твоей же КR, которому ничего не стоит завтра же вышвырнуть тебя вон… Воображаю, какая мокрая курица вышла бы из тебя, надутый индюк».

Так как Андрей Иванович мог только думать так, а не говорить, то ему пришлось выслушать здоровую «распеканцию».

— Это что за почерк! — сказал «Василиск», подойдя к столу, за которым сидел Андрей Иванович. — Встать!.. Порядку не знаете?.. Я вам не товарищ!.. Чего вы туг напутали? Такого пустого дела не понимаете… Как у вас записано?.. А зачем здесь ять?..

— По Гроту… — начал было Андрей Иванович, затронутый за живое упрёком в безграмотности (он-то считал себя на что уж грамотным!).

— Не разговаривать!.. Я не посмотрю, что вы «протеже»!.. Мне нужны работники, а не лодыри… Можете с вашим Гротом отправляться куда угодно!.. Здесь я — Грот! Сказано, чтобы не было тут «ять»…

Довольный тем, что пробрал «новичка» и показал ему, с кем он имеет дело, «Василиск» важно ушёл в кабинет, а обескураженный Андрей Иванович предался грустному размышлению. «Это я-то, кандидат прав, неграмотный! Это меня-то распёк, как мальчишку, какой-то нахал, сам пишущий „сапоги“ через „Фиту“… Однако, ничего-то мы, в правлении, не знаем о здешних порядках. Положительно, моё маскарадное приключение для меня очень назидательно»…

Однажды, в конце второго месяца, Андрея Ивановича «кликнули» в кабинет, и он очутился опять пред лицом того самого «господина», который назначил его на службу.

— Я вами недоволен, — начал изящный господин, слегка кивнув на почтительный поклон Андрея Ивановича, — вы изволите лодырничать… ваш начальник аттестует вас неодобрительно…

— Позвольте узнать, в чём моя вина? — спросил Андрей Иванович.

— Извольте. Во-первых, вы запустили свой журнал.

— Мне дали, кроме него, ещё массу дела, которое я признал более спешным…

— Я вас взял не для того, чтобы вы рассуждали, — перебил господин, — для другого дела у вас есть вечера… у лентяев всегда есть отговорка… Затем, оказывается, что вы не можете относиться сознательно к возлагаемым на вас поручениям, то есть, я хочу сказать, что вы до сих пор с делом не освоились, как следует, да вряд ли и освоитесь.

— Но…

— Я вас позвал не для рассуждений… Тупиц мне не надо… Компания не может тратить деньги непроизводительно… Таких пустяков вы не можете выполнять. Я вижу в этом ваше нежелание работать… Стыдитесь: вы компрометируете достойное лицо, давшее вам рекомендацию, уважаемого нашего директора, Андрея Ивановича… Я уверен, что он дал вам рекомендательное письмо исключительно по своей доброте, не зная вас достаточно.

Бедный Андрей Иванович, оказавшийся «незнающим самого себя», окончательно опешил. Он даже покраснел, как школьник, не выучивший урока.

— Даром жалованье платить я вам не могу: это было бы недобросовестно с моей стороны по отношению к Компании… Единственно, что я могу ещё для вас сделать, это «попробовать» вас на другом деле. К письменным занятиям вы не годитесь… Я назначу вас помощником кого-нибудь из приказчиков… там особой сообразительности не надо… Если же и там вы окажетесь неспособным, то прошу извинить… Я уже доложил об этом Ивану Яковлевичу, и он, кажется, написал в этом духе Андрею Ивановичу… Можете идти: я сделаю распоряжение… Постойте… Я должен вас предупредить, что о вас ходят нелестные слухи.

— Обо мне? Нелестные слухи? — возмутился Андрей Иванович.

— Да-с! Мой принцип — невмешательство в частную жизнь. Я знать не хочу, как живут мои служащие, но я требую… слышите: я требую, чтобы о них не говорили, будто они пьянствуют!.. Одним словом: вы поняли?

— Позвольте мне оправдаться… Действительно перед обедом…

— Извольте идти… вы получите распоряжение…

Таким образом Андрей Иванович попал на новую должность. «Хорошо ещё, что жалованья не убавили! При таких порядках и этого можно было ожидать», — думал он. Самым неприятным для него было то, что приходилось уехать с квартиры Вавилова. Андрей Иванович привык к этому симпатичному старичку, привык даже к его ворчливой Мавре, к русским щам её приготовления, к каше и похлёбке. Правда, в первое время, Андрей Иванович лакомился потихоньку кое-какими «деликатесами», покупаемыми на остатки от взятых из Петербурга ста рублей. Покупал сыр, копчение, масло, омары, потом перешёл на ветчину и наконец на варёную колбасу. Сто рублей растаяли очень скоро, и Андрею Ивановичу поневоле пришлось приучаться к стряпне Мавры.