Натан Щаранский - Не убоюсь зла Страница 52

Тут же оглашается справка КГБ о том, кто такой Хейг и что такое НАТО.

-- Как видите, ниточка тянется от вас к командованию НАТО. На юридическом языке это называется шпионажем.

Да, это уже любопытно. Я еще раз перечитал характеристику на То-та, вспомнил, что с Хейгом Боб хорошо знаком по работе: когда он был корреспондентом своей газеты в Вашингтоне, то часто посещал Белый дом, где Хейг возглавлял штат президента Никсона. А что это еще за РУМО? О такой организации я вообще слышал впервые. В характери-стике, впрочем, сказано весьма неопределенно, о каких материалах То-та идет речь. Об отчетах в РУМО? Тогда он, должно быть, действитель-но шпион. А может, имеются в виду просто-напросто его статьи, кото-рые безусловно заслуживают внимания специалистов по СССР? Я ска-зал себе: если бы речь шла о чем-то большем, чем статьи, они бы навер-няка объяснили, что имеют в виду. А главное -- меня-то в чем КГБ мо-жет обвинить? Какие материалы я передавал для Хейга?

Ответ не заставил себя ждать: мне предъявили краткий список от-казников с указанием мест их работы. Это один из документов, "най-денных" Захаровым. Я стал внимательно изучать его. Вроде бы здесь приведены те самые примеры, которые Боб использовал для своей статьи. Или нет? Их для него подбирала Дина, но отпечатала ли она этот список на машинке, я не помню. А может, это вообще липа -- фальшивка КГБ, куда включены какие-то действительно секретные сведения?

Тут до меня, наконец, дошло, что я снова иду у них на поводу, пута-ясь в предположениях и играя в угадайку. Не было в наших списках ни-каких секретов!

Так я и заявил следователю в ответ на его вопрос, знаком ли мне этот документ. И тут последовал решающий удар: мне прочли заключение экспертной комиссии, гласящее, что в наших списках отказников "со-держатся сведения о дислокации и ведомственной принадлежности ряда предприятий оборонных отраслей промышленности, об их режимах сек-ретности, о иных предприятиях, связанных с оборонными объектами, что в совокупности является государственными секретами и в целом со-ставляет государственную тайну Советского Союза".

"В совокупности является.., в целом составляет..." -- формулировки малоубедительные. Что ж, если суд будет открытым, постараюсь эту де-магогию опровергнуть.

И все же я чувствовал себя подавленным -- сам не знаю почему, ведь в конце концов ничего нового не произошло. КГБ лишь оформил на юридическом языке те обвинения, которые выдвинул в самом начале, почти год назад. Однако читать все эти скрепленные подписями и печа-тями бумаги, в которых говорилось о сведениях, составляющих государ-ственную тайну, о шпионаже в пользу НАТО и загадочного РУМО, бы-ло жутковато.

Пугала меня, как я теперь понимаю, та простота и легкость, с кото-рой было состряпано обвинение. Все одиннадцать месяцев следствия я подсознательно ожидал, что вот-вот всплывет на поверхность какой-то айсберг и выяснится, что я стал жертвой провокации КГБ, впутавшего меня в настоящую шпионскую историю в духе дешевых советских де-тективов. И вот -- шпионская деятельность налицо, а никакого айсберга не существует. Конечно, есть какие-то неясности с захаровскими наход-ками, непонятные детали в характеристике на Тота -- но ведь основ-ной-то упор следствие делает на наши списки отказников, которые мы составляли и распространяли совершенно открыто! Где же тайная дея-тельность, которой занимается всякий нормальный шпион?

Тут на помощь КГБ приходит, естественно, Липавский, который по-казывает, что вся наша работа по сбору информации об отказниках ве-лась в строгом секрете.

-- А как же со списками, которые я лично передавал в ЦК КПСС, министру внутренних дел, самому Брежневу через американских сена-торов? -- спросил я Солонченко.

-- Ничего этого не было. Это вы придумали уже на следствии.

Его замечание сразу расставило все по своим местам: следователь в очередной раз напомнил мне, с кем я имею дело, снова показал, что бес-смысленно апеллировать к их здравому смыслу. Логики для КГБ не су-ществует. Они создают свою "реальность", а мне надо жить в своей. Я сразу успокоился и уже без особых эмоций продолжал слушать.

К тандему наконец-то присоединились новые осведомители: Иголь-ников из Минска, Раслин из Киева, Рябский из Москвы.

Первого из них я по его показаниям вспомнил, хотя и с трудом: когда мы с Натанчиком Малкиным были в Минске, Игольников вез нас в своей машине к отказнику полковнику Ефиму Давидовичу. С нами ехал еще один минский полковник, активист алии Лев Овсищер. Сейчас мне зачитывают наш разговор с ним в пересказе Игольникова. Ничего конк-ретного: Овсищер сообщил Щаранскому клеветническую информацию, Щаранский заверил, что у него есть каналы для передачи ее на Запад, -- и тому подобное.

С Раслиным я вообще не знаком, хотя он, в отличие от Игольникова, был довольно известным в Киеве отказником. Киевские активисты дав-но уже подозревали Раслина в том, что он стукач, а за несколько меся-цев до моего ареста это подозрение сменилось уверенностью. Так что его появление среди свидетелей обвинения меня не удивило. Главным в показаниях этого человека было следующее утверждение: "Со слов ряда киевских отказников (тут перечислялись фамилии) мне известно, что они регулярно передавали через Щаранского и Браиловского враждеб-ную или секретную информацию в американское посольство". И опять -- никаких конкретных фактов.

Наконец, третий свидетель -- Валерий Рябский. Его имя я слышал впервые. Тем не менее уже в самом начале он назвал своими близкими знакомыми десятка два евреев -- отказников и диссидентов, -- в том числе и меня. Далее следовало длинное, на несколько страниц, "разоб-лачение деятельности сионистов". Можно было подумать, что все это он переписал из газетной передовицы или антисионистской брошюры. В заключение был сделан такой вывод: "В итоге я убедился, что главной целью преступной деятельности Щаранского и его сообщников является борьба с существующим в СССР строем, инспирируемая и финансируе-мая империалистическими государствами, а также сотрудничающими с ними международными сионистскими организациями через посольство США в Москве, заезжих эмиссаров и иностранных корреспондентов, на явную связь которых со спецслужбами США указывает круг проявляе-мых ими интересов и характер интересующих их вопросов".

Эти слова, как резюме моей деятельности, вошли впоследствии в приговор, потому-то я их наизусть и запомнил -- ведь копия приговора гуляла со мной по ГУЛАГу до самого освобождения.

Но где основания для таких глобальных выводов? В длинном тексте этих показаний, не считая демагогических определений, есть лишь один-единственный конкретный эпизод. Я внимательно слушал рассказ о нем и одновременно пытался вспомнить, кто же такой этот Рябский.

Время действия: четвертое июля семьдесят пятого года. Место дейст-вия: квартира Рубиных. Действующие лица: хозяин дома, его гость, американский профессор-историк Ричард Пайпс, я и Рябский. Свиде-тель рассказывает, что "советник американского правительства" Пайпс передал мне инструкции по активизации враждебной деятельности про-тив СССР, в частности, путем разжигания национальной розни, в чем, по словам Пайпса, влиятельные круги США видели мощный катализа-тор, способствующий дестабилизации советского общества. Затем Пайпс указал на необходимость объединить усилия сионистов и дисси-дентов под предлогом борьбы за претворение в жизнь решений, приня-тых в Хельсинки. Впоследствии, выполняя указания Пайпса, Рубин и я вошли в специально созданную для этого Хельсинкскую группу...

-- Так вот как была создана ваша организация! -- с пафосом воск-ликнул Илюхин. -- Вот через кого вы получали указания!

...Тот день я помню прекрасно: ведь это была первая годовщина на-шей свадьбы. Вечер сложился удачно: мне удалось дозвониться до Авитали, мы поздравили друг друга, вспомнили хупу, помечтали вслух о том, как будем встречать в Израиле следующую годовщину. После раз-говора с Наташей я позвонил Лунцу и предложил ему вместе навестить Виталия и Инну.

У Рубиных были гости: Ричард Пайпс с женой и человек пять моск-вичей -я не очень разобрался, кто они такие, ибо всеобщее внимание, естественно, сосредоточилось на Пайпсе. Совсем недавно по "Би-би-си" читали отрывки из его фундаментального труда по истории царской России. Книга показалась мне незаурядной, чем-то она напоминала ра-боты Ключевского. Именно о ней и шла беседа. Потом Пайпс рассказал о своем посещении Израиля. "Там совершенно семейная армия!" -- го-ворил он, и в его словах чувствовались одновременно сентименталь-ность еврея, умиленного созерцанием своего дома, и снисходительность туриста, гордого своей принадлежностью к мощнейшей державе мира.

Других гостей я почти не запомнил и определить сейчас был ли среди них человек по фамилии Рябский не мог. Так или иначе, его версия имела мало общего с реальностью. К показаниям Рябского трудно при-драться, их сложно опровергать ввиду почти полного отсутствия факти-ческого материала. Но был момент, когда что-то резануло мне слух, ка-кое-то противоречие, и я попросил Солонченко прочитать мне отрывок о встрече с Пайпсом еще раз. Когда следователь дошел до кульминаци-онного момента -- инструкции диссидентам и сионистам объединиться под предлогом борьбы за выполнение Хельсинкских соглашений, -- я вдруг сообразил: да ведь эта встреча произошла за месяц до совещания в Хельсинки! Еще вообще не было ясно, состоится оно или нет, и уж тем более никто не знал, какие соглашения будут на нем достигнуты! Что ж, и этот ляпсус пригодится на суде.