Натан Щаранский - Не убоюсь зла Страница 51

Вот показания девятилетней школьницы: "Папа и мама приводили меня после школы к тете Кате. Тетя Катя говорила нам, что Иисус Хри-стос учил любить всех людей: и хороших, и плохих. Она давала нам книжки и картинки. Мне нравилось у тети Кати больше, чем в школе. У нее никто не кричит, не дерется, все любят друг друга..."

Бедная девочка, рассказывающая дядям-следователям в присутствии школьного учителя -- чтобы все было по закону! -- о тете Кате... Она не понимает, что дает на добрую тетю свидетельские показания, которые помогут этим дядям посадить тетю Катю в тюрьму. А что чувствуют следователи, допрашивающие таких малышей?

-- Кого же вы из детей делаете? -- не выдерживаю я. -- Новых пав-ликов Морозовых?.. -- А чем это вам не угодил Павлик Морозов? -- удивляется Солонченко. -- Он герой, образец нового человека.

-- Религия, как сказал Маркс, -- опиум для народа, -- вмешивается Илюхин. -- Травить детей никому не позволим.

Следствие переходит к уголовному делу баптиста Серебрянникова, глубокого старика, который сидит за свои проповеди уже в четвертый или пятый раз. Каждый раз на суде он заявляет: "Я исполнял волю Божию и буду продолжать нести слово Божие людям". Серебрянников от-сиживает несколько лет, выходит на волю -- и снова за свое.

-- Ну хорошо, -- говорю я, -- пусть у нас с вами разные взгляды, в том числе и на религию. Но неужели у вас чисто по-человечески не вы-зывает уважения этот старик, так твердо стоящий на своем?

Следователь удивленно смотрит на меня, потом усмехается:

-- Ну ладно, Анатолий Борисович, к чему этот пафос! Не надо при-творяться, будто вы не понимаете, что это шизик!

-- Да почему же? Только потому что он верующий?

-- Слушайте, мы же с вами не дети! Сейчас даже специалисты-пси-хиатры признают, что религиозность -- не что иное как психическое от-клонение. Пока такой ненормальный не мешает окружающим, мы тер-пим, а начинает мешать -приходится изолировать его в тюрьме или больнице.

Солонченко говорит все это совершенно искренне, и я с особой остро-той осознаю: мы с ними -- из разных миров, и как бы КГБ не пытался отгородить меня от моего мира и вовлечь в свой, ничего из этого не вый-дет, ибо между нами -- стена, и нам никогда не понять друг друга.

* * *

В первые дни нового, семьдесят восьмого года мне вновь довелось по-бывать в карцере. На этот раз, правда, у администрации тюрьмы на-шлась причина посерьезней, чем заточенная зубная щетка. Как-то, ког-да мой сосед был на допросе, вдруг заговорила одна из стен камеры: кто-то пытался связаться со мной с помощью "бестужевки" -- кода, изобре-тенного знаменитым декабристом для перестукивания между камерами. Мне кажется, азбука Морзе, которой я пользовался впоследствии в пол-итических тюрьмах, гораздо удобней, однако бытовики почему-то пред-почитают "бестужевку". Морзянку они, как правило, не знают, а "бестужевка" проста: заполняешь прямоугольник в пять квадратов в шири-ну и шесть в высоту буквами в алфавитном порядке, и каждой из них будут соответствовать две цифры: номера квадратов по горизонтали и вертикали.

Зеком я был зеленым, азбуки Морзе еще не знал, а о "бестужевке" слышал и сразу же занялся расшифровкой. Получилось следующее: "Я москвич. Кто вы?" Я составил краткий ответ, перевел его на язык цифр, выбрал момент, когда, как мне казалось, вертухая у моей двери не бы-ло, и начал стучать. Немедленно открылась кормушка:

-- Прекратите перестукивание!

Через день пришло постановление: десять суток карцера. Моя первая и самая неудачная попытка межкамерной связи, первый "заслуженный" карцер.

В первый раз я сидел в карцере летом, а сейчас была зима. Теплее там от этого, естественно, не стало. Опять все то же: бессонные ночи, от-чаянные попытки как-то согреться, еда через день... Но у меня уже на-копился некоторый опыт, я знал, как "качать права", и на первом же до-просе заявил Илюхину протест:

-- Условия в карцере противоречат тому, что утверждают ваши свидетели. Где те восемнадцать градусов, о которых они говорят?

-- У вас там температура не ниже, -- хладнокровно ответил прокуpop.

-- Вы уверены? Даже надзиратели, которые сидят не в карцере, а в коридоре у теплой батареи, не снимают тулупы. Требую, чтобы при мне замерили температуру!

Когда я через несколько часов вернулся в подвал, вертухаи сидели без тулупов и, притоптывая, матерились. Но мне от этого теплее не ста-ло...

К вечеру я почувствовал, что заболеваю, и написал заявление: "Мое состояние сейчас таково, что я не могу участвовать в допросах и не смо-гу до тех пор, пока не выйду из карцера и не восстановлю полностью свое здоровье".

На следующий день в кабинете следователя я лишь повторил сказан-ное в заявлении.

-- Но мы не можем затягивать следствие из-за вас!

Да, я понимал, что следствие шло к концу и они торопились, но мне-то куда было спешить? Я положил голову на руки и задремал. Солонченко что-то там читал мне, пытаясь выполнить свою программу, но я в разговор с ним не вступал и подписывать что-либо отказался.

Меня снова отвели в карцер, но поздно вечером вернули в камеру "по состоянию здоровья".

В последующие годы мне придется провести в карцерах более четырехсот суток; будут головокружения, воспаление легких, потери сознания -- но по состоянию здоровья меня оттуда больше никогда не выведут.

* * *

В начале февраля я уже не сомневался: следствие завершилось ? Именно тогда состоялся допрос, на котором на стол были выложены главные козыри -последние, самые серьезные, по мнению КГБ, дока-зательства моей "изменнической" деятельности.

Мне были предъявлены индивидуальные характеристики на амери-канских дипломатов: Левицкого, Прессела, Натансон, Белусовича, -- подписанные начальником спецуправления КГБ СССР генерал-майо-ром Расщеповым и составленные примерно по такой форме: "N родился тогда-то, еврей (все, кроме Белусовича), образование получил там-то, владеет такими-то языками, до приезда в СССР работал в таких-то странах. В посольстве США в СССР занимает такую-то должность с та-кого-то года. N -- разоблаченный агент ЦРУ, занимается сбором под-рывной информации. Одним из основных преступных контактов N был гражданин СССР Щаранский А.Б.". Далее описывались обстоятельства наших встреч.

В характеристике на Прессела говорилось: "Тайные встречи прохо-дили обычно на квартире Прессела, а также у станции метро "Красно-пресненская" или на Калининском проспекте". Чистая правда, между прочим. Я звонил Джо на работу, прекрасно зная, что телефон его про-слушивается, и мы встречались с ним то у станции метро, то напротив ресторана "Арбат" -- в зависимости от того, откуда я ехал.

Бывал я у Прессела и дома. Но что значит "тайно"? Чтобы попасть к дипломату, надо пройти с ним под ручку мимо хмуро смотрящих на те-бя милиционеров и людей в штатском. Если ты рискуешь идти один, те-бя попросту задержат и отведут, в ближайшее отделение милиции.

Об Элен Натансон была такая фраза: "Одна из конспиративных встреч состоялась поздно вечером такого-то числа в ноябре 1976 года у нее на квартире и продолжалась более четырех часов". Мне не пришлось особенно напрягаться, чтобы вспомнить, о чем идет речь: Натансон при-гласила нас, человек пятнадцать друзей-отказников, на просмотр аме-риканского фильма по мемуарам Хрущева.

Пожалуй, единственное конкретное обвинение, упомянутое в этих характеристиках, было выдвинуто против Мелвина Левицкого: "Левиц-кий на квартире Рубина завербовал Липавского для работы на ЦРУ". Предположим, что это так, но какое отношение это имеет ко мне?

Далее шли характеристики на корреспондентов, "с которыми Ща-ранский поддерживал преступную связь", подготовленные оперативным отделом КГБ Москвы и Московской области и подписанные его началь-ником -- полковником Новицким: на Альфреда Френдли, Джорджа Крымски, Кристофера Рена, Дэвида Шиплера, Филиппа Торта, Фи-липпа Капутто. Завершались эти характеристики так: "Пользуясь ин-формацией, полученной от Щаранского, N опубликовывал на Западе клеветнические антисоветские статьи, наносившие ущерб интересам СССР. В советской прессе публиковались данные, свидетельствующие о принадлежности N к спецслужбам США".

О каких данных идет речь, оставалось пока неясным, но содержание одной из характеристик было куда более конкретным. Это был материал на Роберта Тота. Его подготовили не осенью семьдесят седьмого, как на остальных, -- на нем стояла гораздо более ранняя дата: одиннадцатое марта. То есть характеристика была составлена за четыре дня до моего ареста и в день официального начала дела.

Она гласила: "Роберт Ч.Тот, 1938 года рождения, еврей венгерского происхождения (Боб был не единственным неевреем, "обращенным" КГБ в иудаизм, -- и он, и Шиплер, и Френдли, и Крымски, и Капутто должны были иллюстрировать сионистский характер антисоветского за-говора). Получил дипломы таких-то университетов по таким-то специ-альностям. В 1948 году служил в армии. Был корреспондентом "Лос Анджелес Таймс" в Лондоне и Вашингтоне, а также в Москве, куда приез-жал во время визитов Никсона в СССР в 1972-м и 1974-м годах. Посто-янно работает в СССР в качестве корреспондента этой газеты с августа 1974 года. Владеет методом визуальной разведки. ("Что это такое?" -- спросил я Солонченко. "А это вам надо было у своего приятеля узнать".) "Постоянно проявляет интерес к местам, закрытым для иностранцев. Осведомлен в вопросах оборонного и экономического характера. Прово-дит опросы советских граждан по закрытой тематике. В этих преступ-ных контактах Тоту особую помощь оказывает гражданин СССР Щаранский А. Б. Компетентные органы располагают инструктивным пись-мом Тоту от руководства РУМО США, где в частности говорится, что руководитель РУМО генерал Вильяме на оперативных совещаниях ре-комендует своим сотрудникам обратить особое внимание на материалы Роберта Тота. Из письма также следует, что у Тота были встречи с ко-мандующим объединенными вооруженными силами НАТО генералом Хейгом и что очередные такие встречи должны состояться в будущем".