Василий Катанян - Лоскутное одеяло Страница 54

Татьяна Алексеевна говорила о Цветаевой и Гончаровой, Бродском и Ахмадулиной, Марии Каллас и фон Караяне - ее знакомых и друзьях из разных эпох. В тот же вечер я подробнейше записал наш разговор - вернее, ее рассказ в ответ на мои вопросы. О Маяковском она говорила охотно, часто его цитируя недаром, по словам Романа Якобсона, поэта поражала в Татьяне ее редкая память на стихи.

- О Маяковском? Это было осенью двадцать восьмого года. У меня был бронхит, и я пошла к доктору Симону. Там в это время была его знакомая Эльза Триоле с Маяковским. Так мы с ним впервые увиделись. В стихотворении "Письмо Кострову..." он пишет: "Входит красавица в зал, в меха и бусы оправленная", но это образно, это впечатление. Я же вошла в гостиную к доктору с завязанным горлом, громко кашляя...

С первой же встречи все было так нежно, так бережно. В такси было холодно, и он, спросив разрешения, снял свое пальто, чтобы укутать мои ноги - такие мелочи. Когда на другой день мы обедали, все его внимание было сосредоточено на мне, и я вдруг поняла, что стала центром его внимания. Было неизвестно, во что это выльется, но что я стала центром его внимания - это факт. Помните в стихах:

Ураган,

огонь,

вода

подступают в ропоте.

Кто

сумеет

совладать?

Можете?

Попробуйте...

У него была такая своя элегантность, он был одет скорее на английский лад, все было очень добротное, он любил хорошие вещи. Хорошие ботинки, хорошо сшитый пиджак, у него был колоссальный вкус и большой шик. Он был красивый когда мы шли по улице, то все оборачивались. И он был чрезвычайно остроумный, обаятельный, излучал сексапил. Что еще нужно, чтобы завязался роман? Мы встречались каждый вечер, он заезжал за мной, и мы ехали в "Куполь", в синема, к знакомым или на его выступления. На них бывали буквально все артисты Монпарнаса, не только русская публика. Он читал много, но громадный успех имели "Солнце" и "Облако в штанах".

В моих глазах Маяковский был политическим поэтом по надобности, а по призванию - лирическим. Мы никогда не говорили о его убеждениях, это нам было совершенно не нужно. Он отлично понимал, что с моим туберкулезом я не выжила бы в Пензе и что в моем отъезде из России не было ничего политического.

Он уехал в Москву на несколько месяцев, и все это время я получала по воскресеньям цветы - он оставил деньги в оранжерее и пометил записки. Он знал, что я не люблю срезанные цветы, и это были корзины или кусты хризантем. Записки были всегда стихотворные, их лет через двадцать пять напечатал Роман Якобсон, у вас они тоже, кажется, известны? А в двух его стихотворениях, посвященных мне, есть строки, которые только я могу расшифровать. Больше никто! Вот это, например:

Пять часов,

и с этих пор

стих

людей

дремучий бор,

вымер

город заселенный,

слышу лишь

свисточный спор

поездов до Барселоны.

Вы можете мне объяснить, что за пять часов и что за поезд до Барселоны? А дело вот в чем. Я попросила Владимира Владимировича приехать на Монпарнасский вокзал к пяти часам, я провожала тетку, которая уезжала на гастроли с Шаляпиным в Барселону. А это в его глазах значило, что я знаю Шаляпина и Шаляпин в меня влюблен. Он думал, что тогда были все влюблены в меня, у него была такая "идефикс". А Федор Иванович и не смотрел в мою сторону, я для него была подругой его дочерей, мы с ними ходили в синема...

Или вот:

Не тебе,

в снега

и в тиф

шедшей

этими ногами,

здесь

на ласки

выдать их

в ужины

с нефтяниками...

Это были невинные вещи, старые нефтяники влюблялись и посылали мне розы, один из них - Манташев, друг нашей семьи. Мы все проводили у него уик-энды. Опять ревность Маяковского!

А что за "оскорбление" в строке "и это оскорбление на общий счет нанижем"? Я тогда отказалась вернуться с ним в Россию, он хотел, чтобы я моментально с ним уехала. Но не могла же я сказать родным, которые недавно приложили столько усилий, чтобы меня вывезти из Пензы, - "хоп! я возвращаюсь обратно". Я его любила, он это знал, у нас был роман, но роман - это одно, а возвращение в Россию - совсем другое. Отсюда и его обида, "оскорбление". Я хотела подождать, обдумать и, когда он вернется в октябре 1929 года, решить. Но вот тут-то он и не приехал. О его неприезде до сих пор говорят разное. Я и тогда не знала, что подумать - то ли ему ГПУ не дало визу, то ли он ее и не просил? Я предполагала и то и другое. Это трудно вам объяснить сегодня, полвека спустя. Я тогда думала, что он не хочет брать на себя ответственность, сажать себе на шею девушку, даже если ты и влюблен. Если бы я согласилась ехать, он должен был бы жениться, у него не было выбора. Я думала, что, может быть, он просто испугался? Я уже слышала о Полонской. Она была красива?

Поняв, что он не приедет, я почувствовала себя свободной. Осенью дю Плесси снова появился в Париже и начал за мной ухаживать. Я хотела устроить свою жизнь, иметь семью. Кстати, у вас писали, что я с ним развелась. Это опять неправда - он погиб в Сопротивлении у де Голля.

Но вас, конечно, интересуют письма Маяковского ко мне? О, я их держу в сейфе Гарварда, и они увидят свет только после того, как меня не станет...

P.S. 1997. Татьяна Яковлева умерла в 1991 году.

После моего отъезда из США мы начали переписываться с Геной, я выполнял просьбы относительно иллюстраций, проверки дат, уточнений имен, нужных для его книг. Пересылал ему старинные открытки с полногрудыми, жеманными, украшенными розочками солистками Его Величества и фотографии современных воздушных балерин в нейлоновых тюниках - все это нелегально, с оказиями, точно это были чертежи ракетодромов... Не надо забывать, что на дворе было начало восьмидесятых, цензура и перлюстрация процветали, а за общение с эмигрантом запросто можно было стать невыездным. Поэтому наши письма полны идиотских вопросов и жеребятины в ответах, пестрят дурацкими именами и обращениями. Не знаю, как цензуру, но меня его иносказания повергали часто в недоумение, и сегодня, 15 лет спустя, я с трудом понимаю who is who. Я - то кузен Понс, а Гена - тетя Эльза, то я Бумдиева, а он Чикабумский, Плисецкая - Леда Соломоновна, Петипа Петя Па, Ида Рубинштейн - "незабываемая Идуся из нашего золотого детства", Мария Каллас - Маруся, Барышников и Годунов - Мишка и Сашка (правда, он так звал их и в жизни).

Гена великолепно знал балет, судил о нем профессионально и вскоре от рецензий перешел к большим, серьезным исследованиям. С Нуреевым у него не наладились отношения, зато с Барышниковым он дружил с отроческих лет. Он писал о нем книгу, вскоре прекрасно изданную. Мне всегда были любопытны его суждения о Барышникове, а также о Годунове, который в это время бежал в США. Время от времени все это мелькало в его письмах, фрагменты из них я даже переписывал в свой дневник:

8 января 1981 г.

"Недавно по радио я долго рассказывал о Майе непросвещенным американцам что, мол, такой балерины свет не видывал. Твой фильм о ней опять шел на Бродвее - многие бегали смотреть и только ахали, говоря: куда всем до нее!! Я погнал смотреть баланчинцев, которые просто визжали от восторга".

24 августа 1981 г.

""Москва слезам не верит" идет с огромным успехом на 72 улице уже третью неделю. Я не видел, но все, кто удосужился, в бешеном восторге. Франсин, к примеру, даже рыдала. Мы с Таточкой пойдем смотреть в местный, сельский театрик. Напишу".

6 ноября 1982 г.

"Я провел 12 интервью о Каллас - завел массу нужных и приятных знакомств, привез две совершенно неведомые мне раньше записи - "Сомнамбулу" из Эдинбурга 66 г., "Норму" 52 г. из "Ковент-Гардена", видел личного фотографа Марии, который показал мне такие сокровища, что у меня помутнело в глазах. Теперь живу мыслью о поездке в Милан и Рим - столько надо повидать и столько надо "взять на пленку"". Каллас я запланировал на 85-й год - потому что еще в перерыве надо сочинить книгу о Кузмине и начале века в Петербурге. Так что до середины 83-го года я занят по уши - а на Каллас остается по меньшей мере два с половиной года - правда, заделы у меня громадные...

Марго Фонтейн открыла серию передач "Волшебство балета" по ТВ, и теперь она переехала в ХХ век, будут показаны фрагменты твоего фильма о Майе. Это приятно".

4 марта 1983 г.

"Из приятного (кроме новой квартиры): я начал делать пятитомник Кузмина избранное, разумеется, - 1 том поэзия, 2 тома повести и рассказы, 4-й том статьи, 5-й том - театр и дневник. Все на уровне Цветаевой, два тома которой ты уже имеешь. С гигантским предисловием и пр. В этой связи - нет фотографий Кузмина в архиве Л.Ю.? Ведь он ее любил, бывал у нее и проч. - не мне тебе рассказывать. Я хочу издание богато иллюстрированное".

6 февраля 1984 г.

""Москва слезам не верит" показывали в Коннектикуте под аплодисменты зрительного зала. Семейству моему очень понравилось, особенно Франсин - она помешана на феминизме. К тому же стилистика очень современная. Это хорошее развлечение, отнюдь не скучное, но к реальным проблемам имеет отношение по касательной. Но Леша Баталов замечательный, и героиня, и сцены в общаге, и пикник. Режиссер явно даровитый - нам ведь отсюда все иначе смотрится. А актеры играют в очень современной манере - сдержанной, простой, почти в традициях сегодняшнего неореализма. Это очень модно. Почему вы там окрысились на фильм? Он советский насквозь, но неплохой совсем. И в Нью-Йорке он пользуется бешеным успехом. Мишка Б. тоже видел и сказал, что после Дзеффирелли это ему показалось просто шедевром".