Григорий Свирский - Бегство (Ветка Палестины - 3) Страница 54

- Так, может быть, они и правы, - осторожно заметил Аврамий Шор.

Саша вздохнул: - Может быть... Моя настойчивость вызвана не только тем, что он гений... Папа и мама у него без работы. Куда ему деться? В шароновский "караван"? Там крыша, как решето, стенки сырые и ни куска хлеба?.. Для ешивы подобные соображения - не резон... А тут еще я Льва Гиршевича к ним привел. Ему в Лоде национальность не вписали. Обрыдло Гиршевичу быть национальным меньшинством. Тоже понять можно.

Дов взглянул на Льва Гиршевича. Похудел Лев, посерел, скулы в обтяжку.

- Работы нет, Лев? Тот кивнул, сказал тихо: - В "Совке" мы к чему привыкли? Шея есть, хомут найдется. А тут? Жена вчера обозвала меня "никчемушником", бездарыо. Как мне ее винить? Трое детей у нас. Веню жалко. Услышал, как меня честят, разрыдался. Сказал горько: "Уедем отсюда, папа". Я ему: "Куда там! Мы в долгу, как в шелку. Пока не откупимся..." Вечером к нам Саша заглянул. По моим делам. Я представил его: "... Бывший узник Сиона". Веня поднял бровь: - А теперь мы узники Сиона, да?"

Наступило тяжелое молчание. Чем поможешь?.. Аврамий Шор взглянул искоса на отощавшего Льва Гиршевича. В стариковских слезившихся глазах Аврамия стыло беспокойство за судьбу бакинца. Впрочем, не только за его судьбу. Что будет с такими, как Лев Гиршевич? В Союзе были "опорным столбом" семьи, в Израиле стали "приживалами". Перерезают себе вены, выбрасываются из окон именно такие волы-работяги, ставшие в собственных семьях "никчемушниками".

"Сюда бы в палаточку Переса с Шамиром, - яростно думал Дов, глядя на Гиршевича и думая о том, куда бы его приспособить. Что б не рехнулся парень. - Ломают, сволочи, семьи. Дети и через тридцать лет не простят государству того, что оно творило с их отцами..."

- Мне в России, бывало, кричали "жид", - снова заговорил Лев Гиршевич вполголоса. - Но это ничто по сравнению с тем, во что я тут превращен. Скоро забуду, что был старшим инженером, уважаемым человеком... Я тут вроде советского лимитчика... - Васильковые глаза его наполнились слезами, он вскочил и выбежал из палатки.

Саша бросился за ним. Вернулся мрачнее тучи. - Дичь какая-то, - тяжело сказал он. - А никому и дела нет. Евсей Трубашкин написал о геноциде русского еврейства в Израиле. Дали ему отпор. Неделю во всех газетах объясняли, что такое геноцид. Философы! О сути, о том, что ученых и инженеров из России превратили в дворников, и они убирают мусор год-два-три, пока сами не станут мусором, об этом никто ни слова. В газетах лишь вздохи, да цифирь социологов.

Дов рот раскрыл: обидел, пацан, Аврамия. Не хватает еще, чтоб вся головка "амуты" перессорилась.

- Сашка! - заорал он. - Ты что, слон в посудной лавке?! Выражайся осторожней!

Аврамий остановил его предостерегающим жестом, сказал с улыбкой: Давно известно, наши недостатки - это продолжение наших достоинств.

Тут и Саша понял, что обидел старика Аврамия. - Господи, какой я идиот! - воскликнул он, и все успокоились, заулыбались. Извинившись перед Аврамием, Саша продолжал о том, что, казалось, его мучило больше всего: Подумать только, Гиршевич сравнил себя с советской "лимитой"... Да разве сравнишь? Московские лимитчики у себя дома. Язык - родной. Человек может объясниться с кем угодно. Хоть в милиции, хоть где... Выгнали с работы, поедет в свой колхоз. Там родня, знакомые. А здесь все чужое. В семье раздор, -в петлю полезешь. Как открыть на это глаза людям? Нашей прессе? Американцам?

Замолчали. Аврамий Шор стал доставать что-то из кармана дешевой полосатой рубашки. Вытянув оттуда розовый конверт, объяснил:

- От Эсфири Ароновны, из Штатов. Эсфирь Ароновна разыскала журналиста, который ей помог. Тот подготовил статью о бедах русских евреев в Израиле, да только ее сняли с полосы, начертав поперек нее "несвоевременно..."

- Правда всегда несвоевременна, - горестно улыбнулся Аврамий. - Похоже, на всех континентах... - Достал платок, обтер дрогнувшие губы, щеки, - как бы смахнул с лица горестную улыбку. - А у нее самой, слава Богу, все хорошо. Создали при ней группу. Журналист этот, его зовут Сэмом, до поездки в Израиль был в Чернобыле. На реакторе. Все облазил, в специальном костюме, конечно, со всеми разговаривал. А я, старый дурак, раскрывал ему глаза на советскую власть, на русский народ, Есть эта черта у нас, бывших советских учим, указуем, открываем глаза! Ибо все знаем "изнутрЯ". Да что мы понимали, уносясь неведомо куда, как царевич Гвидон, в засмоленной бочке?

Саша покраснел, хотел что-то сказать, но тут ввалился в палатку, пригнув голову, Петро Шимук с арбузом. Шимук и так рослый, грудь колесом, а в палатке кажется просто Гулливером. На Гулливере безрукавка и шорты. Сильные руки и ноги со светлым пушком золотятся на солнце. Саша прыгнул к нему на грудь. Дружки постояли, обнявшись, похлопывая друг друга по спине.

- Я БОМЖ, - произнес Шимук. - То есть, БОМЖ, как есть -крыши нет, бродяга... Пришел к тебе в палатку, не откажешь?

Дов поднялся пружиной.

- Сашок! Корми бомжа! Расспросы потом.

- Я сыт, пьян и нос в табаке...

- И бомж? - строже спросил Дов.

- Сегодня я на коне. Вскочил, правда, по чистой случайности. Не Саша ли помог? Но, как есть, бомж...

- Тогда усаживайся! И все по порядку... Господин профессор, не примите за труд, нарежьте арбуз.

- Что мне говорить? Перевод времени, - Шимук опустил голову. - Расскажу лучше о своем хозяине, который взял меня фрезеровщиком. Росс Пауэл его имя, воевал в Корее, попал в плен, оказался в Восточной Сибири. В пятьдесят первом вывел, перебив охрану, пленных американцев и русских, пятьдесят восьмую статью, из лагеря и добрался с ними до Южной Кореи. Вот судьба, так судьба. Что я, по сравнению с ним? Щенок!

- Не темни! - жестко произнес Дов.

Петро Шимук поглядел на солнечный проем, в котором светились пылинки, и поведал, как жил последнее время в Тверии. В Тверии, где арабская часть отгорожена колючкой, постоянно идет патрулирование. И поскольку он, Шимук, там поселился, прибыл в каптерку, где патрулям выдают оружие. Лежат автоматы, допотопные ружья "чехи". Выбрал себе ружье. Приложил к плечу. Ружье тут же отобрали, а его отправили обратно. "Русским не выдаем", говорят... Я им: "Так я ж не русский, я хохол, с примесью Чингизхана. Пять веков опыта. У меня не только террорист, мышь не просочится". Смеются. Я раз появился у них, оружия не дали, второй. А в третий и сам не пошел... И тут уж находит одно на другое: записался к Щаранскому. Просил о двух вещах. У меня очки сломались, приладил спичкой. Хорошо бы помогли купить новые. И чтоб Танах дали на русском: Танах раздают всем. Вот уже год, как жду.

- Да плюнь ты на него! - Дов взорвался - Я тебе Танаха привезу целый самосвал.

- Это я перенес, - продолжал Шимук, - Хотя позже они не позвали меня и на фильм, который американцы сняли в лагере. Там сидели Казачков, Лубман и я. Забыли про меня, вроде... А недавно приехала дама, из наших, российских, раздавать Тору. Дошла до меня, и снова - за здорово живешь: "Русским не даем!" Не смейтесь, ребята. Это стало последней каплей. Уехал я из Тверии. В Хайфу. Росс Пауэл дал мне сарайчик. Я там и забаррикадировался.

- Завоняло что-то у нас местечковым говном густо, - сказал Дов. -Завтра поедем в общество узников Сиона, примем тебя по всем правилам.

- Ну, нет! Еще плевок получать?!.

Дов зубами заскрипел, знал, что Петро Шимук опасается не без оснований.

- Да, не повезло вам в Израиле, - заметил профессор Аврамий, раскладывая по бумажным тарелкам ломти арбуза.

- В Израиле?! - вскинулся Шимук. - Мой Израиль - Танах.

А то, что вижу здесь - суета сует и всяческая суета. Для одних рваная палатка не по карману, другой отгрохает себе виллу в полмиллиона долларов. Это Израиль?! Стал я, Саша, мизантропом...

- Вот это меня волнует больше всего! - Ида вскочила с табуретки. - У людей опускаются руки. Среди моих подопечных много русских, украинок. Дети у них от еврейских отцов, потому примчались сюда. Еврейские матери на что-то надеятся, а русские твердят, что хода им все равно не будет и - не ищут работы, сидят на пособии. И дети привыкают к тому, что работать не обязательно. От пятилетнего карапуза услышала: "От работы лошади дохнут"... И концов не найдешь...

- Концы видны, - отозвался Саша. - Государство безмозглое. Я, ребята, не преувеличиваю. Безмозглое и бессердечное... Выработало закон о возвращении. Имеет право репатриироваться тот, у кого отец еврей. И даже дед. Гуманно? Гуманно! А право решать, кто еврей, оставили, умники, раввинату, а у того еврей только по отцу -вообще  не еврей... Что, Дов? Раввинат тут не причем. Естественно! У раввината... вот уже три тысячи триста лет закон - Галаха... Бен Гурион этого не знал, что ли?

- Это правда, но - применительно к нашей алии не вся правда, - заметил профессор Аврамий, раскладывая по бумажным тарелкам ломти арбуза. - В России зарплата - не зарплата. А массовый велфер. Пособие на бедность... Одним днем не искоренишь... А что это за конь, Петро, о котором вы обмолвились. Мол, сегодня вы на коне.