Алексей Писемский - Тысяча душ Страница 54

- Подите туда, барышня сейчас выйдет, - произнесла она, вешая пальто и совсем уж ласковым тоном.

Калинович вошел. Единственная стеариновая свечка, горевшая перед зеркалом, слабо освещала комнату. Гардины на окнах были спущены, и, кроме того, на них стояли небольшие ширмочки, которые решительно не давали никакой возможности видеть с улицы то, что происходило внутри. Над маленьким роялино висела гравюра совершенно гологрудой женщины. Мебель была мягкая. Бархатом обитый диван, казалось Калиновичу, так и манил присесть на него с хорошенькой женщиной.

Вошла Амальхен. Она была в небрежно надетом капоте. Руки ее были совсем обнажены и, точно из слоновой кости выточенные, блистали белизною и представляли прелестнейшие формы. Лицо было как-то еще идеальнее.

- Здравствуйте, - проговорил Калинович, подходя к ней и беря ее за руку.

- Да!.. Здравствуйте! - отвечала Амальхен и опустилась именно на соблазнительный диван.

Калинович сел около нее.

- Вот я и приехал к вам, - начал он.

- Да, вижу, приехал... - произнесла она, кидая лукавый взгляд; потом, помолчав немного, начала напевать довольно приятным голосом:

Galopaden tanz ich gern...

Mit den jungen hubschen Herr'n*.

______________

* Я люблю танцевать с молодыми, красивыми господами (немецк.).

- Что такое? - спросил Калинович.

- Mit den jungen hubschen Herr'n! - повторила Амальхен и затем вдруг крикнула: - Маша!

В дверях показалась сердитая женщина.

- Звощик здесь?.. Тут? - спросила Амальхен.

- Здесь, барышня, дожидается, - отвечала та.

- Зачем вам извозчик? - спросил Калинович.

- Так, я хочу кататься, - отвечала жеманно Амальхен и опять запела:

Mit den braven Officier'n

Ganz besond'rs mit Kirassier'n*.

______________

* С храбрыми офицерами, в особенности с кирасирами (немецк.).

- А мне можно с вами? - спросил Калинович.

- Да.

- Ну так ступайте одевайтесь!

- Да, - подхватила Амальхен и, запев:

Galopaden tanz ich gern..

Mit den jungen hubscnen Herr'n,

ушла в свою спаленку. Через минуту она возвратилась в дорогом салопе и в шляпе с черной блондовой вуалью.

У подъезда их ожидал фаэтон парой.

- Куда ж мы поедем? - спросил Калинович.

- А, да, далеко поедем; я хочу... - отвечала Амальхен.

- Поезжай куда-нибудь подальше, - приказал Калинович извозчику.

Тот сначала вывез их на Адмиралтейскую площадь, проехал потом мимо Летнего сада, через Цепной мост и выехал, наконец, в Кирочную.

- Куда ж еще? - спросил он.

- Домой, я думаю, - сказал Калинович.

- А, да! Il fait froid, - отвечала Амальхен.

- Домой! - крикнул Калинович.

У подъезда квартиры Амальхен первая выскочила из фаэтона.

- Что ж, барышня, когда же деньги-то? - спросил извозчик, обертываясь.

- Деньги завтра, - отвечала Амальхен, стоя уже в дверях и опять напевая:

Galopaden tanz ich gern...

- Как же завтра? Помилуйте, хозяин с нас спрашивает! - вопиял извозчик.

- А завтра! - повторила Амальхен.

- Сколько тебе? - спросил Калинович.

- Двадцать пять рубликов, ваше благородие, сделайте божескую милость. Что ж такое? Нас ведь самих считают.

- Какие же двадцать пять рубликов? Проехал три переулка... - возразил Калинович.

- Какие три переулка! Пятые сутки здесь дежурим. Хозяин ведь не терпит. Помилуйте, как же это возможно?

- Что ж, отдать ему? - спросил Калинович.

- А, да, - разрешила Амальхен и убежала.

Калинович отдал извозчику.

"Черт знает, что я такое делаю!" - подумал он и вошел за хозяйкой.

Чрез несколько минут они снова уселись на диван. Калинович не мог оторвать глаз от Амальхен - так казалась она мила ему в своей несколько задумчивой позе.

- Маша, чай! - крикнула Амальхен.

Та подала красивый чайный прибор с серебряным чайником и графинчиком коньяку.

Чашку Калиновича Амальхен долила по крайней мере наполовину коньяком.

- Я не пью, - проговорил было тот.

- О, нет, пей, - сказала она.

- В таком случае пей и ты, - подхватил Калинович и, налив ей тоже полчашки, выпил свою порцию залпом.

- Послушай, - начал он, беря Амальхен за руку, - полюби меня!

- О, нет!

- Отчего ж нет?

- Так... - отвечала она и запела:

Galopaden tanz ich gern...

- Замолчи ты со своим Galopaden!.. Отчего ж нет? - воскликнул Калинович, ероша свои волосы.

- Так: у меня есть старик... он не хочет этого.

- Ну, к черту старика! - проговорил Калинович и обнял ее.

- О, нет; он мне денег дает, - отвечала Амальхен.

- У меня денег больше! Я тебе больше дам! Сколько хочешь? Возьми еще двадцать пять?

- Да... нет... этого нельзя.

- Отчего же нельзя? Сколько же тебе?

- Мне много надо.

- Сколько же? - повторил Калинович. - Хочешь пятьдесят?

- Фи, нет! - возразила Амальхен.

- Пятьдесят, - повторил Калинович и, как бы шутя, загасил свечку.

- Шалун! - сказала Амальхен.

III

Проводить время с Амальхенами было вовсе для моего героя не обычным делом в жизни: на другой день он пробирался с Гороховой улицы в свой номер каким-то опозоренным и расстроенным... Возвратившись домой, он тотчас же разделся и бросился на постель.

"Боже! До какого разврата я дожил! Настенька, друг мой! Простишь ли ты меня?" - восклицал он мысленно, хотя мы знаем, как постоянно старался он уверить себя, что эта женщина для него не имеет никакого значения. Часам к пяти, наконец, нервы его поуспокоились. Калинович невольно заглянул в свой бумажник и усмехнулся: там недоставало ровно двухсот целковых. "И это в один день!" - подумал он и с ужасом вспомнил, что в восемь часов к нему обещалась приехать Амальхен. Чтоб спасти себя от этого свидания, он решился уйти на целый вечер к Зыкову, который был действительно его товарищ по гимназии и по университету и единственный друг его юности. Во время студенчества они жили на одной квартире, и если этот человек в самом деле полный распорядитель при журнале, то все для него сделает.

Зыков жил на дворе в четвертом этаже; на дверях его квартиры вместо медной дощечки был просто приклеен лоскуток бумаги с написанной на нем фамилией; но еще более удивился Калинович, когда на звонок его дверь отворила молодая дама в холстинковом платье, шерстяном платке и с какой-то необыкновенно милой и доброй наружностью. Догадываясь, что это, должно быть, жена хозяина, он вежливо спросил:

- У себя господин Зыков?

- У себя; но он болен, - отвечала дама.

- Меня он, может быть, примет; я Калинович, - назвал он себя.

- Ах, да, вероятно! - подхватила дама.

Калинович вошел вслед за ней; и в маленькой зальце увидел красивенького годового мальчугана, который, на своих кривых ножонках и с заткнутым хвостом, стоял один-одинешенек. Увидя, что мать прошла мимо, он заревел.

- Перестань, Сережа, перестань; сейчас возьму, - говорила та, грозя ему пальцем и уходи в дверь направо.

"Неужели у них даже няньки нет?" - подумал Калинович.

Дама назвала его фамилию.

- Будто?.. Не может быть! - послышался задыхавшийся от радости голос Зыкова.

Калинович не утерпел и вошел, но невольно попятился назад. Небольшая комната была завалена книгами, тетрадями и корректурами; воздух был удушлив и пропитан лекарствами. Зыков, в поношенном халате, лежал на истертом и полинялом диване. Вместо полного сил и здоровья юноши, каким когда-то знал его Калинович в университете, он увидел перед собою скорее скелет, чем живого человека.

- Яша, здравствуй! - говорил он, привставая и обнимая гостя.

Калинович почувствовал, что глаза Зыкова наполнились слезами. Он сам его крепко обнял.

- Ну, садись, Яша, садись, - говорил тот, опускаясь на диван и усаживая его.

- Что, ты болен? - спросил Калинович.

- Да, немножко, - отвечал Зыков, - впрочем, я рад, что хоть перед смертью еще с тобой увиделся.

- Почему ж перед смертью? - проговорила дама, возвратившись с дитятей на руках и садясь в некотором отдалении. Все мускулы лица ее при этих словах как-то подернуло.

- Ну, когда хочешь, так и не перед смертью, - сказал с грустной улыбкой Зыков. - Это жена моя, а ей говорить о тебе нечего, знает уж, - прибавил он.

- Да, я знаю, - сказала та, ласково посмотрев на Калиновича.

- Где же, однако, ты был, жил, что делал? Рассказывай все! Видишь, мне говорить трудно! - продолжал больной.

- Ты и не говори, я тебе все расскажу, - подхватил с участием Калинович и начал: - Когда мы кончили курс - ты помнишь, - я имел урок, ну, и решился выжидать. Тут стали открываться места учителей в Москве и, наконец, кафедры в Демидовском. Я ожидал, что должны же меня вспомнить, и ни к кому, конечно, не шел и не просил...

Зыков одобрительно кивнул ему головой.

- Однако не вспомнили, - продолжал Калинович, - и даже когда один господин намекнул обо мне, так ему прямо сказали, что меня совершенно не знают.

Зыков горько улыбнулся и покачал головой. Мальчуган между тем, ухватив ручонками линейку, что есть силы начал стучать ею по столу.

"Постреленок!" - подумал Калинович с досадою.

- Ну, рассказывай, - повторил ему больной.

- Что рассказывать? - продолжал он. - История обыкновенная: урок кончился, надобно было подумать, что есть, и я пошел, наконец, объявил, что желал бы служить. Меня, конечно, с полгода проводили, а потом сказали, что если я желаю, так мне с удовольствием дадут место училищного смотрителя в Эн-ске; я и взял.