Джозеф Д’Лейси - DARKER: Рассказы (2011-2015) Страница 6

Это не было произведением человеческого искусства — этот скелет некогда был во плоти, и ходил, и говорил, и жил. Это невозможно для костей из чистого золота, говорил человеку его помутившийся разум.

Орхидеи качались под сенью деревьев. Храм лежал в пурпурных и черных тенях. Человек склонялся над костями и удивлялся. Как мог он знать о магии древнего мира, достаточно могущественной для того, чтобы бессмертная ненависть создала вещество, не восприимчивое к бегу Времени?

Он положил руку на золотой череп. Смертельный крик расколол тишину. Человек в храме отпрянул, вскрикнул, сделав нетвердый шаг, и упал головой вперед, извиваясь на переплетенном лианами мраморном полу.

Орхидеи пролились на него чувственным дождем, и его слепые сжимающиеся руки разрывали их на причудливые куски, пока он умирал. Опустилась тишина, и гадюка медленно выползла из-под золотого черепа.

Перевод Дмитрия Квашнина

Элджернон Блэквуд

«Насилие»

Что такое безумие? Почему люди, страдающие этим психическим недугом, так покорны и слабы? Эти вопросы не раз задавал себе Лайделл. Ответы же на них он вскоре получил от доктора Хэнкока.

DARKER. № 3 июль 2011

ALGERNON HENRY BLACKWOOD, «VIOLENCE», 1913

— Но что мне кажется странным и ужасно жалким, так это то, что люди не оказывают сопротивления, — произнес Лайделл, внезапно вступая в беседу. Напряженность его тона поразила всех; такая страсть, несмотря на оттенок мольбы, заставила женщин ощутить некое неудобство.

— Как правило, скажу я вам, они охотно покоряются, хотя…

Он заколебался, смутился и опустил взгляд на пол. Нарядная женщина, привлекая внимание, заглушила его слова.

— Ну вот, — смеялась она, — вы постоянно слышите о каком-нибудь человеке, на которого надели смирительную рубашку. Я уверена, он в нее не влез бы, собираясь на бал!

Она непочтительно взглянула на Лайделла, чьи небрежные манеры вызвали ее возмущение.

— Люди постоянно находятся под ограничениями. Людская натура этого не признает. Здоровая людская натура, верно?

Но почему-то никто не принял во внимание ее вопрос.

— Да, полагаю, это так, — пробормотал вежливый голос, пока сидевшие за чаем в клубе на Дауэр-стрит повернулись к Лайделлу, чье интересное предложение все еще не было закончено. Он мало говорил до этого, а молчаливым людям всегда приписывалась мудрость.

— Вы остановились на «хотя», мистер Лайделл? — помог ему тихий маленький человечек из темного угла.

— Я хотел сказать, что хотя человек в таком состоянии рассудка не безумец, — заикаясь, продолжил Лайделл, — но какая-то часть его разума с благодарностью следит за его поступками и приветствует защиту от самого себя. Это кажется отвратительно жалким. Однако… — он снова смутился и запутался в словах, — э-э-э… Мне кажется странным то, что это медленно приводит к навязанным ограничениям вроде смирительной рубашки, наручников и всего остального.

Он поспешно осмотрелся, с долей подозрительности оглядел лица в кругу и снова опустил глаза к полу. Он вздохнул и облокотился на спинку кресла.

Никто не заговорил, и он добавил очень тихим голосом, почти говоря самому себе:

— Не могу этого понять. От них скорее можно было ожидать отчаянного сопротивления.

Кто-то упомянул известную книгу «Разум, нашедший себя», и разговор перешел в серьезное русло. Женщинам это не нравилось. Поддерживали беседу лишь молчаливый Лайделл со своим приятным меланхоличным лицом, внезапно включившийся в разговор, и маленький человечек напротив него, наполовину невидимый в темном углу. Он был ассистентом одного из виднейших врачей-гипнотизеров Лондона и мог рассказать интересные и ужасающие вещи. Никто не удосужился прямо спросить его, но все надеялись на откровение, может быть, о людях, с которыми были знакомы. В действительности, это было самое заурядное чаепитие. И этот человек сейчас говорил, хоть и не на желанную тему. Несмотря на разочарование леди, он заметил Лайделлу:

— Я думаю, что ваши рассуждения, вероятно, верны, — учтиво сказал он, — для безумия в его привычной форме это просто потребность сознания в распределении правильных и приличных отношений с окружающим миром. Большинство сумасшедших безумны лишь в одном, а в остальном они так же нормальны, как я или вы.

Слова прозвучали в полной тишине. Лайделл выразил согласие лишь поклоном, не произнося ни слова. Женщины были взволнованы. Кто-то сделал шутливое замечание о том, что большинство людей так или иначе безумны, и беседа перешла на более легкую тему о скандале в семье политика. Все разом заговорили. Засветились огоньки сигарет. Уголок вскоре возбудился и даже стал шумным. Чаепитие имело большой успех, а оскорбленная дама, больше никем не игнорируемая, принимала всю полемику на себя. Она была в своей стихии. Лишь Лайделл и маленький невидимый человечек в углу не принимали в этом особенного участия и вскоре, воспользовавшись приходом новых посетителей группы, Лайделл поднялся, чтобы попрощаться, и ускользнул едва замеченным. Доктор Хэнкок спустя минуту последовал за ним. Двое мужчин встретились в холле. Лайделл уже был в шляпе и пальто.

— Я еду в Уэст, мистер Лайделл. Если вам по пути, и вы склонны прогуляться, мы могли бы пойти вместе.

Лайделл повернулся к нему. Его взгляд встретился с другим, алчным, с жадно ищущим, голодным блеском. Он на мгновение заколебался, а потом двинулся навстречу к нему, словно зазывающему. Вдруг странная тень пробежала по лицу человечка и исчезла. Это одновременно внушало и умиление, и ужас. Губы дрожали, и он будто говорил: «Ради Бога, пойдемте со мной!» Но слова были беззвучны.

— Сегодня приятный вечер для прогулки, — мягко добавил доктор Хэнкок. — Под ногами чисто и сухо. Я возьму шляпу и через секунду присоединюсь к вам.

И в этой фразе прозвучал намек, легкий признак власти в его голосе. Этот оттенок стал его ошибкой. Нерешительность Лайделла улетучилась.

— Простите, — резко произнес он, — но, боюсь, мне придется взять такси. У меня назначена встреча в клубе, и я уже опаздываю.

— О, понимаю, — ответил тот с доброй улыбкой. — Тогда не смею больше вас задерживать. Но если у вас будет свободный вечер, не зайдете ли вы отобедать у меня? Вы найдете мой номер телефона в справочнике. Я хотел бы поговорить с вами о вещах, упомянутых за чаем.

Лайделл вежливо поблагодарил его и вышел. Память о приятной симпатии и понимании маленького человечка ушла вместе с ним.

— Кто это был? — спросил кто-то, когда Лайделл покинул чайный столик. — Определенно это не тот Лайделл, который несколько лет назад написал ту ужасную книгу.

— Да, «Пучина тьмы». Вы читали?

Пять минут они обсуждали книгу и ее автора, подавляющим большинством решив, что это книга, написанная безумцем. Все согласились, что тихие, неприличные люди всегда где-нибудь находят отдушину. Молчаливость неизменно считалась нездоровой.

— А вы заметили доктора Хэнкока? Он глаз с него не спускал. Вот почему он последовал за ним. Вот бы узнать, о чем он думал!

— Я хорошо знаю Хэнкока, — сказала дама с уязвленным тщеславием. — Я спрошу его и узнаю.

Они поболтали еще, кто-то упомянул о непристойной игре, и разговор переключился на другие поля, пока чаепитие должным образом не подошло к концу.

А Лайделл тем временем, решив не брать такси, пешком направлялся к парку. Внушение того человека оказало на него влияние. Он слишком легко ему поддавался. Глубоко засунув руки в карманы пальто и свесив голову между плеч, он бойко шагнул в парк через небольшие ворота. Он пошел по влажному дерну, избегая тропинок и людей. Февральское небо светилось на западе, где над домами проплывали прекрасные облака, словно линия сияющего берега детства, которое он когда-то знал. Он вздохнул и погрузился в мысли, исследуя себя. Самоанализ, этот старый, заклятый демон, поднял свой голос, интроспекция снова взяла поводья. Казалось, он не мог развеять напряжение, охватившее его сознание. Мысли мучительно кружились. Он сознавал, что это было нездорово, отвратительно, это был результат долгих лет трудностей и стресса, оставивших столь глубокие отметины на нем, и всю свою жизнь он не мог избавиться от овладевшего им страшного проклятия. Одни и те же старые мысли бурили путь к его сознанию, как жгучие сверла, оставляющие одни и те же вопросы, на которые нет ответов. От этих мучений он не мог спастись даже во сне. Если бы у него был товарищ, все могло бы быть иначе. Вот, к примеру, доктор Хэнкок…

Он рассердился на самого себя из-за того, что отказал ему. Он был в ярости. Это была та гнусная, фальшивая гордость, воспитанная долгим одиночеством. Человек проявил к нему симпатию, дружелюбность, поразительное понимание. Он мог свободно общаться с ним и найти утешение. Его интуиция подсказывала, что маленький доктор может быть тем единственным человеком из десятка тысяч. Зачем он так быстро отклонил его вежливое приглашение? Доктор Хэнкок знал, он разгадал его ужасную тайну. Но как? Чем он себя выдал?