Натан Щаранский - Не убоюсь зла Страница 67

-- Согласен с вашим вопросом. Для кого? Ведь хотя идиш и противо-поставлен в СССР ивриту -- основному еврейскому языку, он не препо-дается ни в одной школе страны, даже в так называемой Еврейской ав-тономной области. Неудивительно, что средний возраст читателей этого журнала -- шестьдесят с гаком.

Большинство моих ответов, несмотря на их очевидность, для Соло-нина неожиданны. Он, похоже, не знает, что идиш в Биробиджане не преподают, что советским журналистам не разрешают ходить на пресс-конференции к диссидентам, что Декларация прав человека гарантиру-ет возможность не только выезда из страны, но и возвращения в нее... Удивляться этому не приходится, ведь даже министр внутренних дел Щелоков в порыве великодушия говорил мне: "Будь моя воля, я бы всех вас выпустил. Но назад, конечно, -- никого!" Так или иначе, каждый раз после моего ответа Солонин поспешно меняет тему, не затевая дис-куссий.

В конце концов прокурор задает мне такой вопрос:

-- Был ли заключен ваш религиозный брак с соблюдением всех тре-бований иудаизма?

Услышав положительный ответ, он оглашает справку, полученную в московской синагоге, где говорится: "Распространяемое на Западе не-коей Натальей Штиглиц брачное свидетельство, якобы выданное равви-ном еврейской общины города Москвы, -- фальшивка". Я думаю всту-пить в спор, но вовремя спохватываюсь: не хватает мне только обсуж-дать с ними наши семейные дела!

Первый день работы суда подошел к концу. Судья объявляет, что за-втрашнее заседание будет закрытым. Я иду к выходу, неотрывно глядя на брата, и уже оказавшись в коридоре, слышу его громкий, на весь зал, голос:

-- Шалом от Авитали, Толя!

Меня быстро проводят мимо почетного караула кагебешников к во-ронку, запирают в "стакане". Машина резко набирает скорость, делает вираж, железная дверь под действием центробежной силы приотворяет-ся, и в мою душегубку проникает дневной свет. Я смотрю в образовав-шуюся щель и сквозь лобовое стекло водительской кабины вижу кусок асфальта, а затем -- колеса, бамперы и номера автомобилей, мимо ко-торых мы проносимся. На белом фоне жестяных табличек -- черные буквы и цифры: К-04, К-04, К-04... Белый цвет указывает на то, что ма-шины принадлежат иностранцам, буква К -- иностранным журнали-стам, цифры 04 -- корреспондентам из США. Мои "сообщники", стало быть, ждут у дверей суда результатов. Сейчас выйдет Леня и все им рас-скажет. Я чувствую страшную усталость и в то же время глубокое об-легчение. Даже то, что завтрашнее заседание будет закрытым, не омра-чает моей радости.

"Крепко, видно, допекла их Наташа, если они вынесли вопрос о на-шей хупе на суд!" -- думаю я с удовлетворением.

В камере я сразу же прошу дать мне "Правду", но дежурный отвеча-ет:

-- Сегодня не было.

-- Врет! -- комментирует сосед. -- Я слышал, как в другие камеры давали.

С дежурным спорить бессмысленно, но на следующее утро я требую у судьи объяснений, почему мне перестали выдавать единственную до-ступную в Лефортово газету -- "Правду". И уже через несколько часов начальник тюрьмы Поваренков сам приносит мне вчерашний номер. В нем одно под другим два сообщения: первое -- об открывающемся в Вер-ховном суде СССР слушании дела по обвинению в шпионаже Филатова, второе -- о слушании в Верховном суде РСФСР дела по обвинению в из-мене Родине Щаранского...

Кто такой Филатов, я не знаю, но сразу же предполагаю, что это на-стоящий шпион. Смысл этого хода КГБ очевиден: связать в сознании людей два дела и потом говорить о шпионах Щаранском и Филатове так, будто мы работали на пару. В определенной степени им это, кстати говоря, удалось: даже через много лет в лагере меня спрашивали о моем подельнике Филатове...

* * *

Второй день суда. Зал пуст, если не считать двух человек у стола с аппаратурой, на которую я вчера не обратил внимания: будут вести за-пись процесса.

Прокурор начинает спрашивать меня о списках отказников, но я де-ржусь своей линии:

-- Я готов отвечать на все ваши вопросы на открытом заседании су-да.

-- Вам же хуже: там я этих вопросов не задам, -- сухо говорит он.

Начинается допрос свидетелей. Официально этот день отвели для рассмотрения обвинения в шпионаже, однако, как вскоре выясняется, под этим предлогом решили выслушать всех тех свидетелей, в поведе-нии или качестве подготовки которых власти были не вполне уверены.

Первый, конечно, -- Липавский. Опять он не смотрит на меня. Впро-чем, теперь ему это удается без особого труда: он стоит ко мне боком, лицом к суду. На первые же вопросы: адрес, место работы -- он отвечает уклончиво:

-- Живу в Москве, работаю по специальности.

Судья на уточнении не настаивает. "Неужели Саня покушения боит-ся?" -думаю я. Через много лет мне стало известно, что незадолго до суда один из наших общих знакомых встретил его в сопровождении те-лохранителей. Похоже, кагебешники запугали сами себя сказками о си-онистском заговоре.

Липавский достает из кармана какую-то бумажку и, как первокласс-ник, читающий стихотворение, -- старательно, с выражением, -- дает те же показания, что и пять месяцев назад, только теперь они заметно короче. При этом он буквально ест глазами судью, отрываясь от этой трапезы лишь для того, чтобы заглянуть в свои записки.

-- Вы были завербованы ЦРУ и работали на них, верно? -- спраши-вает судья.

-- Да-а... -- врастяжку говорит Липавский, напряженно что-то сооб-ражая. -- Рассказать, как меня вербовали?

-- Нет, не надо. Скажите, а когда вы жили в одной комнате со Щаранским, вы уже работали на ЦРУ?

-- Ну да, конечно, давно работал! -- восклицает Липавский. В его голосе такое облегчение, что мне становится ясно: он страшно боится неправильно понять судью и дать ошибочный ответ.

-- Так! -- удовлетворенно отмечает судья и зловеще смотрит на ме-ня. -Скажите, товарищ Липавский, -- вновь обращается он к свидете-лю, -- а кто был ближайшим другом Щаранского среди дипломатов?

-- Прессел.

-- Он был связан с ЦРУ?

-- Безусловно. Я ему несколько раз жаловался на связных, которые не забирали из тайников донесения, предупреждал, что мне придется все шифровки уничтожить. По реакции Прессела было ясно, что он зна-ет, о чем идет речь.

-- Что ж, картина ясна, -- удовлетворенно хмыкает судья и обраща-ется к прокурору, предлагая задавать вопросы свидетелю.

-- Было ли задание составить список отказников получено из-за гра-ницы?

-- Да, конечно. Я сам присутствовал на встрече с представителями Конгресса, когда они предложили Лернеру и Щаранскому найти что-нибудь новое. Затем Лернер при мне изложил Виталию Рубину перед отъездом того в Израиль идею тотального давления на СССР.

-- Так это была идея Лернера?

-- Нет-нет! Она принадлежала Щаранскому! -- воскликнул Липавский, окончательно похоронив тем самым первоначальную версию "группового преступления". -- Потом мы получили от Рубина три пись-ма с заданием изготовить список.

-- Как Щаранский переправлял материалы на Запад ?

-- Через Прессела и Тога. Мне это известно со слов самого Щаранского.

Прокурору этого недостаточно, ему нужно непосредственное свиде-тельство.

-- А по телефону Щаранский передавал при вас данные об отказни-ках?

Липавский растерян. После напряженного раздумья он решительно отвечает:

-- Нет, что вы! Ведь эта работа делалась в глубокой тайне!

Ну, Саня, это ты ляпнул! Ведь в обвинении сказано, что я передавал списки отказников и по телефону, и хозяйки квартир, откуда мы гово-рили, это подтвердили. КГБ-то нужны прямые свидетельства передачи мною на Запад секретной информации!

-- У вас есть вопросы к свидетелю? -- обращается ко мне судья.

-- Ходатайствую о вызове Липавского на открытое заседание.

-- Мы ваше ходатайство рассмотрим, только имейте в виду: там мы не позволим вам задавать вопросы, касающиеся обвинения в шпионаже.

Я понимаю, что могу больше Липавского не увидеть, и мне жаль упустить возможность продемонстрировать, как топорно работает КГБ. Поэтому я спрашиваю его:

-- Когда были в Москве сотрудники Конгресса Попович и Доде?

-- Я точной даты не помню, -- подумав, отвечает он, глядя куда-то в пространство между мной и судьей.

-- А когда уехал Рубин?

-- В семьдесят шестом году.

-- В каком месяце?

-- Не помню точно.

-- А что было раньше -- визит Поповича и Додса или отъезд Рубина? Липавский пожимает плечами.

-- Вам же свидетель сказал, что точно не помнит, -- вмешивается судья. -- Он не обязан держать в голове все даты. Следующий вопрос!

-- Даты он, конечно, зубрить не обязан, но я напомню ему: Рубин уехал в июне, а конгрессмены приезжали осенью семьдесят шестого. Однако Липавский утверждает, что Доде и Попович подсказали идею, которую Лернер затем изложил Рубину накануне отъезда того в Изра-иль, -- то есть следствие на четыре месяца опередило причину! Тут я вправе усомниться не только в памяти свидетеля...

Липавский краснеет. Он смотрит в свою бумажку, складывает ее, снова разворачивает -- и так несколько раз. Судья, похоже, тоже не-сколько смущен и поспешно говорит: