Ирина Грекова - За проходной Страница 7

Корреспондент писал статью со сноровкой, быстро, технично, почти без помарок:

"...Хмурый октябрьский денек. Деревья уже растеряли свои листья, на улице пасмурно. Но в 10-й лаборатории предприятия, где начальником т.N., светло. Светло особым светом духовности, напряженной работы..."

Слова скользят по теме, как перо по бумаге:

" - Отныне, - горячо сказал молодой, талантливый ученый, кандидат технических наук В.А.Климов, - нет невыполнимых задач, непосильных проблем. Наша электронная вычислительная машина, выполняющая восемь тысяч операций в секунду, одна может заменить целую армию вычислителей.

Климов говорит искренне, увлеченно. В его глазах..."

("Гм, его глаза... А все-таки: смеялся он или не смеялся?")

"...Гудит машина ("напрягая электронный мозг", вставил было корреспондент, но вычеркнул. Черт его знает, напрягается он или не напрягается?). Вспыхивают и гаснут лампочки умных приборов. У приборов люди в синих халатах. Ритмично, слаженно работает весь коллектив, начиная с директора и кончая вахтером.

- Нам, советским ученым, предоставлены все творческие возможности, сказал в дружеской беседе заведующий лабораторией, член-корреспондент Академии наук, заслуженный деятель науки и техники, профессор В.В.Лагинов. - Только твори, только дерзай.

Профессор уже не молод, но его глаза светятся юношеским задором, неуемной энергией..."

На миг перед корреспондентом снова мелькнуло живое, малиновое, с яркими глазами, усталое лицо человека за письменным столом, под странной обезьяной. Над этим стоило подумать, потом. К тому, что он делал сейчас, это не имело отношения. Он танцевал.

РАЗНОЕ

Проводив корреспондента, молодой талантливый ученый В.А.Климов вернулся в лабораторию. Ему почему-то было немного стыдно. И действительно, его осудили.

- И очень глупо, - сказала Зинка. - Зачем нужно было его разыгрывать? Ведь он тоже человек и не виноват, что никогда не видел машину. Может, его вообще направили сюда по ошибке, а он специалист по кукурузе... А ты: алгоритм. Хорош бы ты был, если бы он и правда попросил тебя извлечь корень. И не знаю, кто из вас хихикал, но только это было хулиганство.

- Хихикал я, - заявил Каюк, - и не раскаиваюсь. В самом деле, что он за специалист? По чему бы то ни было. Смешно даже. Мы сами не хуже его могли бы написать про себя в газете. Да что я: не хуже. Лучше, в миллион раз.

- А кто тебе мешает? Возьми да и напиши.

- Некогда мне.

- Все так говорят: некогда. А ты ночью попробуй напиши. Пари держу, что ничего не выйдет.

Женя Стрельцов молчал и думал. "Я могу, - думал он. - Я еще буду писать. Я о вас напишу, товарищи вы мои, чудесные мои люди. И все вас увидят, как я вас вижу, и все вас полюбят, как я вас люблю".

Все еще чувствуя себя не совсем ловко, Критик свистнул "молниями" и пошел в фоточулан за пленками. За столом кто-то сидел. Это оказался Вовка-умный.

- Чего ты? - спросил Критик.

Вовка-умный сидел, подперев лицо руками. В оранжевом свете лицо было особенно бледное, даже трагическое, и совсем черными были темные очки. Как черная полумаска на мертвом лице.

- Чего ты? - еще раз спросил Критик.

- Слушай, Володя, - нарочито-небрежно, даже как-то разухабисто сказал Вовка-умный, - у меня к тебе есть вопрос.

- Ну? Оформляй.

- Ну как бы это его оформить... Ну, в общем, я хотел спросить тебя про Клару. Какая она?

- Какая? Странный вопрос. Клара есть Клара.

- Тривиально. А есть А. Первый закон формальной логики. Нет, я не об этом. Я бы хотел получить информацию насчет... ну, наружности, что ли, сказал Вовка-умный, отвернувшись и барабаня пальцами по лабораторному столу. - Расскажи мне, какая она.

У Критика что-то дрогнуло внутри. Даже в носу защипало. Фу-ты, ерунда какая. Хорошо еще, что темно. Странно, ему сейчас не пришло в голову, что Вовка все равно не мог бы его видеть.

- Какая она? Вполне кондиционная. Красивая, светлая. Большая.

- "Клара" - это и значит "светлая", - глухо сказал Вовка. - Нет, все-таки ты подробнее. Опиши мне ее так, чтобы я увидел.

- Ну, как тебе ее описать? Она похожа на три... на три розы сразу.

Темный, черный, исхлестанный дождем вечер. После кровью отвоеванного десятичасового рабочего дня лаборатория N_10 расходится по домам. На пустыре большие лужи, огни редких фонарей дрожат в них и качаются. Последними уходят Зинка и Вовка-критик. На Зинке - дождевик с капюшончиком, под дождем она - как маленькая девочка. С капюшончика на короткий нос падают капли.

Вовка идет рядом, засунув руки в карманы кожаной куртки. Темная гладкая голова не покрыта, под дождем он не ежится, не сутулится - идет прямо, будто и нет дождя.

- Слушай, Зина, - говорит Вовка, - я хочу сказать тебе нечто неоригинальное.

- Я знаю, Вова, - серьезно и спокойно отвечает Зинка. - Не надо говорить.

- Ну, ладно. Не буду говорить. Ты сама мне одно слово скажи.

- Одно слово? Ну, "нет".

Тут они помолчали. Снова заговорил Вовка:

- Я все понимаю, Зинка. Мы все догадывались, что у тебя что-то в прошлом. Но, может быть, когда-нибудь?..

- Дело не в прошлом, а в настоящем.

- Зинка, ты любишь кого-нибудь?

- Ну, да.

- Зинка, я знаю, что не имею права спрашивать кто и что. Я сам назову имя. А ты только скажешь - да или нет. Просто Вовка?

- Ну, да.

"Просто Вовка, просто Вовка", - думал Критик по пути домой, по привычке обходя лужи, по привычке не сутулясь под дождем. А сейчас ему хотелось именно сутулиться. Он шел и все спрашивал себя: почему именно просто Вовка? Губы шевелились и шептали: почему именно просто Вовка? Но, в сущности, он знал. Именно потому, что "просто". Не щеголь, не скептик, не критик. Просто Вовка.

Просто Вовка - не кандидат, даже не инженер, а техник. Из себя невидный, худой паренек с якорьком на руке. Золотые руки. Когда его что-нибудь просили сделать, он улыбался и говорил: "Это можно". И улыбка у него открытая-открытая, как открытая дверь. Входите, это можно.

Зинка и просто Вовка. Он их часто видел вместе - и не догадывался. Никто не догадывался. Просто Вовка всегда собирал и налаживал Зинкины схемы, а она стояла рядом, объясняла, покусывая от нетерпения смуглые пальцы. Серьезная-серьезная.

Сегодня, идя домой под дождем, Вовка-критик, пожалуй, впервые почувствовал, что он не совсем настоящий. Зинка и просто Вовка. Это больно, но справедливо. Ничего, он еще будет настоящим.

БОЛЬШОЙ ДЕНЬ

В жизни каждого человека бывают большие дни. Дни с большой буквы. И в жизни каждого коллектива (если он человек). Настал такой день и для десятой лаборатории. Большой день. Даже не будет преувеличением сказать: великий, хотя здесь и не любят таких слов.

В этот день никто по-настоящему не работал. Только ходили из угла в угол, собирались кучками и говорили почему-то полушепотом. Сегодня им официально разрешено было оставаться на работе сколько угодно. Хоть на всю ночь.

Все были на местах, кроме Чифа. Чиф уехал куда-то засветло, кажется, на кошачью выставку - выставлять кота. Никто не удивлялся. Чиф - всегда особняком.

Женька-лирик весь этот день писал стихи: марал, перечеркивал, переписывал, а когда к нему подходили - судорожно переворачивал листок. То, что ему нужно было сказать, он видел - отчетливо, словно написанное черным по белому, но не мог прочитать, не мог записать на бумаге. Он бился, как жук об оконное стекло, - стукался и падал.

"Никто - и все. Вас было слишком много..." - писал он и зачеркивал. Не то.

"Никто - и все. Имен не знают ваших..."

И снова - не то. Снова вычеркивал.

В углу возился с приемником просто Вовка, налаживал, проверял. Приемник уже был давно налажен, а он все крутил рукоятки, переезжая через свист с одной волны на другую, время от времени ловя резкое чириканье морзянки, и тогда все почему-то вздрагивали.

Вовка-критик, более задумчивый, чем обычно, стоял, тыкая наугад в кнопки счетной машины и уже несколько раз вогнал ее в бесконечность. Ужасно медленно тянулся день. А Женька все писал: "Вы, физики, Вы лирики, поэты..." Плевался и зачеркивал.

Наконец, отчаявшись, испробовав десятки вариантов, решился и переписал, к черту, один. Может быть, даже наверное, не самый лучший. Но он больше не мог.

Он сам не знал, что у него получилось. Хорошо это или плохо. Скорее всего, плохо. Но все равно. Сегодня ночью, после "того", он прочтет стихи товарищам. Пусть смеются.

И вот - ночь.

Еще рано. По радио передают музыку. Странно, что в такую ночь передают музыку как всегда. А впрочем, отчего же. Ведь никто не знает. Почти никто. Завтра узнают все. Если только...

Нет, никакого "только"! Сигнал должен оборваться, должен. Оборвется значит, попали, куда надо.

Теперь уже скоро. Полчаса до срока.

Просто Вовка, глядя на часы, крутит рукоятку. И вот в тишину врезались сигналы. Словно птица попискивала: "пи-пи-пи-пи" - тонко и мерно. Четверть часа до срока.

Все встали с мест и стеснились у приемника. Четверть часа. Как их пережить, как переждать? А может быть, ничего не будет? Нет, невозможно.