Геннадий Николаев - Вещие сны тихого психа Страница 7

- Люди - полная копия муравьев, это знает даже товарищ Баржуков! Самодержавие, разделение на классы и касты. Борьба за власть, обряды и тэ дэ и тэ пэ. Важнее другое: "...И муравья покой тогда покинул, все показалось будничным ему, и муравей создал себе богиню по образу и духу своему"! То есть я - тебя!

- Но, но! - Галя шутливо ткнула меня под ребро. - Не из этого ли ребра?

- Помилуй! "И в день седьмой, в какое-то мгновенье, она возникла из ночных огней", так что, пардон, не пересчитывай мои ребра. Я боюсь щекотки! Лучше послушай, пока я добрый, поучительную историю про двух братьев, живших во-он там. - Я вытянул руку в сторону далекого, в синей дымке, противоположного берега Байкала. - Хочешь, расскажу?

- Давай, давай! Вижу, тебя давно точит жажда просветить меня. Жаль, не захватила тетрадь для конспектирования.

Так, впервые, я стал рассказывать ей про братьев Кюхельбекеров. Мы как раз завернули за уступ, торчавший из прибрежного песка, как "чертов палец". Перед нами изящной дугой тянулся белый, искрящийся на солнце пляж. Прозрачная волна лениво вкатывалась на россыпи мелкой гальки и тихо откатывалась обратно. Поверху, над лагуной росли сосны вперемежку с кедрачом. Белые песчаные осыпи оголяли скрепленные корнями деревьев мохнатые карнизы, от которых свисали черные плети, а дерн с краю был разлохмачен ветрами и промыт дождями до сверкающей желтизны. Было тепло, даже жарко, тихо, безветренно.

Сбросив кеды, мы медленно брели по горячему песку, я все рассказывал про Кюхельбекеров. И вдруг мы остановились. Галя прикрыла ладошкой мой рот. Мы так близко стояли друг возле друга, глядели друг другу в глаза, и я забыл, о чем только что говорил. Галя улыбалась с чуть заметной иронией. Впрочем, никакой иронии, это был мираж, просто Галя, как и я, волновалась. Хотя было жарко, лицо ее побледнело, стало матовым. Глаза ее, обычно голубовато-серые, как-то странно потемнели, сделались неподвижными, чуть косящими. Они надвигались на меня, а я стоял, как тот уступ, похожий на "чертов палец", и не мог поднять отяжелевшие руки...

Она уткнулась мне в грудь, и мы обнялись. Господи! Мы были одни, на берегу Байкала, среди сказочной красоты, пустынный пляж, между нами давно уже тлело нечто, что невозможно передать словами. Нас тянуло друг к другу, эту силу не понять, не измерить, и названия ей точного нет, но она могуча, эта сила, и мы, земляне, не можем противостоять ей. Опять я философствую!

Да, это утро, этот чистый белый пляж, смиренный Байкал, раскинувшийся перед нами мир и мы сами были готовы к тому, что должно было сейчас произойти. Я медленно, поначалу неуверенно, расстегнул пуговицы на ее куртке, руки проникли внутрь, к теплу ее тела, она прижала их там, в глубине, к своей груди... Потом, лежа на горячем песке, обнаженные, открытые друг другу, снова нашедшие друг друга, мы были счастливы...

Слои времени в нашей памяти имеют свойство скользить. Поэтому в моих записках возможна путаница. Так что не обессудьте. Если смотреть на нас из "Вечного Далека", то все мы оказываемся одной мерцающей точкой...

Генерал Баржуков говорил, что меня подобрали "на улице". И это правда.

Я, молодой специалист-физик, ехал электричкой с дачи в Москву на работу, к "трем вокзалам", в некий закрытый институт, где проектировал защитное оборудование для работы с материалами очень высокой радиации из ядерных реакторов, так называемые "горячие линии". И, между прочим, проектировали мы эти "линии" для наших "братьев-китайцев"! Вместе с китайскими друзьями, молодыми инженерами, присланными к нам на обучение. У самих еще толком не было, а им делали! Это были трудяги, очень целеустремленные и большие патриоты. Мао сказал: Китай должен иметь свою атомную бомбу - ребята ответили: "Есть!" Никита Сергеевич пообещал подарить Мао ядерное оружие, чтобы дружно, интернационально свалить загнивающий капитализм и, наконец-то, водрузить над планетой Красное Знамя Труда! Во времена "культурной революции" Мао пересажал и сгноил в китайской глубинке на "перевоспитании" большую часть этих талантливых и преданных ему ребят. Уцелевших запер на полигоне Лоб-Нор, на северо-западе Китая, где они и сделали свое первое "изделие", а потом и водородную. И мы, как это ни покажется диким, гордились успехами китайских товарищей, веря, что рано или поздно снова будем вместе... А потом - "события на Даманском", установки залпового огня, выжигавшие все живое по квадратам километр на километр, генераторы кипятка, ядерные фугасы, зарытые в глубоких траншеях вдоль границы, готовые нажатием кнопки создать взрывной земляной вал, способный заживо похоронить под собой очень-очень много китайцев... Все это и, возможно, еще что-то было выставлено в ответ на "мудрые" идеи великого Мао о "приливных волнах", когда госграницу единым духом пересечет сразу миллион китайцев - это первая волна, потом еще миллион - вторая волна, и так - до полного освоения безлюдных пространств "нашинского" Дальнего Востока. И здесь, и там лозунг один: "Коммунисты - вперед!". "Даманский" прочистил наши комсомольские мозги, как когда-то моему отцу прочистил мозги товарищ Сталин. Впрочем, все это уже, как говорят немцы, Рlusquamperfekt, давно прошедшее... Но именно в те годы была создана Спецлаборатория Павла Антоновича, шефство над которой было поручено Спецдивизии генерала Баржукова. И была поставлена четкая задача: в кратчайшие сроки создать новые средства против "живого материала". Слово "человек" в документах не фигурировало. Причем особо оговаривалось, что имеющиеся средства (атомное, водородное, бактериологическое, химическое и т.д. ) не годятся. Необходимо нечто принципиально новое, бескровное, бесшумное и... надежное! Не обязательно убойное, можно и паралитического действия, сонного, снятия боевой задачи и т.п.

Но я опять отвлекся. Итак, теплое летнее утро, я в электричке еду в Москву, читаю "Один день Ивана Денисовича" в журнале "Новый мир". Читаю, восхищаюсь смелостью, талантом автора, но в душе скребут кошки: неужели все это правда?! Не дикий ли это вымысел какого-нибудь тихого психа?! Но - "Новый мир", это же гарантия!

Напротив меня - девушка, точнее, молодая женщина: веселые, искристые глаза, гладкие, собранные к затылку в пучок черные волосы, приятное смуглое лицо, пестрая, в голубеньких цветочках кофточка с короткими рукавчиками. Тоже читает. Лицо знакомое. Напрягаюсь - кто, где, когда? Соседка по дачному кооперативу! Встречались в магазине, не раз видел в черной "Волге", на заднем сиденье, а впереди, рядом с шофером, должно быть, ее отец - очень похожи. Нередко приезжали вдвоем с каким-то рыжим высоким парнем, он подхватывал ее на руки и уносил в дом. Муж? Любовник? Я не знал...

Ну, едем и едем, читаем - каждый свое. Приехали. Вышли из вагона, я галантно пропустил ее перед собой, она улыбнулась, мельком глянула, что за журнал у меня в руках, одобряюще кивнула и пошла - не очень торопясь, возможно, думая, что я нагоню и мы познакомимся. Она шла - упругая, сильная, гармоничная с головы до ног, как гимнастка, а я, застыв, провожал ее глазами, надеясь, что она вот-вот обернется, и тогда я кинулся бы вслед за ней. Но вдруг из вагона, возле которого я торчал столбом, вывалилось целое семейство каких-то южных людей, то ли с Кавказа, то ли из Средней Азии. Куча детей, кучи сумок, чемоданов, сетки с дынями - значит, все-таки Азия! Женщина хватает меня за руку и на цыганский манер умоляет помочь дотащить вещи до стоянки такси. Естественно, я соглашаюсь. Беру пару сумок, которые она сама мне впихнула, и вместе со всей оравой иду по направлению к стоянке. Девушка, шедшая впереди, наконец-то оглядывается, с понимающей улыбкой разводит руками, дескать, ничего не поделаешь, надо. И прощально машет мне рукой. Я стараюсь улыбнуться ей, пошире раскрыв рот. И тут происходит что-то странное: откуда ни возьмись, меня и женщину с детьми окружают милиционеры, приказывают остановиться. Женщина поднимает хай на непонятном языке, но милиционеры действуют хладнокровно: отсекают меня с двумя сумками от орущих благим матом детей, защелкивают на моих запястьях наручники и - по одному с каждой стороны - куда-то ведут. Я вытягиваю шею, пытаюсь разглядеть в идущей впереди толпе ту девушку, надеясь, что она снова обернется, увидит меня, схваченного милицией, и как-то поможет ведь мы соседи по дачному кооперативу, возможно, она даже знает меня и моих родителей! Увы, меня отводят в караульное помещение. Женщину с детьми уводят куда-то в другое место, куда - не знаю до сих пор!

В караулке меня пристегивают к стальному прутку решетки, за которой прямо на каменном полу спит или просто лежит какой-то человек - замызганная тюбетейка отвалилась в сторону. Лицо у человека черное, словно вымазано смолой. Пока я разглядываю человека в камере, у меня выворачивают карманы, внимательно разглядывают документы - пропуск, проездной, справки об уплате взносов за дачный кооператив, записную книжку, куда я заношу новые идеи. Потом распаковывают сумки и со дна извлекают какие-то пакетики, мешочки, трубочки, набитые неизвестным мне веществом. Старший лейтенант, белокурый амбал, не скрывая злорадства, торопливо заносит все в протокол, протягивает мне листы на картонной подкладке, чтобы я подписал. Я пытаюсь объяснить ситуацию: рассказываю все от начала до конца. "Будешь подписывать?" - спокойно спрашивает лейтенант. "Нет, - говорю, - не буду". Лейтенант делает знак стоящим у дверей двум дюжим милиционерам, те подходят, он цедит сквозь зубы: "Досочку ему, разика три..." Милиционеры отстегивают меня от решетки и отводят в пустую камеру с зарешеченным окном. Поднимают с полу доску, примерно сороковку, длиной как раз с меня, ставят доску вертикально к стене, а меня к доске - спиной. Снимают с каких-то крючков три обычных солдатских ремня и ловко пристегивают меня этими ремнями к доске, причем в трех местах: за шею, за талию (с захватом обеих рук) и за ноги. В камеру входит лейтенант с протоколом в руках. Он смотрит на меня и делает знак, дескать, начинайте. Милиционеры с двух сторон отталкивают доску от стены, и я, туго прихваченный к доске в трех местах, падаю лицом вниз на цементный пол. Едва успеваю повернуть голову чуть боком, спасая нос. Удар пришелся по виску, щеке, скуле - в голове треск, гул, адская боль, перед глазами яркие пятна, сверкающие искры, пласты черного и белого. Чувствую, меня поднимают на исходную позицию. С трудом различаю расплывчатую фигуру и что-то белое в руках. Голос лейтенанта пробивается до сознания сквозь гул и шум в ушах: "Ну как, подпишем?" Я всматриваюсь в него, стараясь понять смысл того, о чем он говорит. Он помахивает перед моим лицом протоколом. Ага, вспомнил! Пакетики и прочее. Я отрицательно мотаю головой, при этом чувствую, как из носа течет что-то теплое. Чувствую страшное неудобство оттого, что не могу вытереть под носом. Гадкое ощущение! Однако, что это?! Снова лечу лицом вниз на цементный пол! Плохо ориентируюсь, ощущаю удар, полный мрак, жуткая боль, кажется, я кричу, стону, уплываю куда-то, в ничто... Очнулся на полу, лицом вниз, голова словно залита свинцом, а может быть, ураном, он намного тяжелее. Боли, как таковой, не чувствую, - ни боли, ни страха, полное безразличие... Ни мыслей, ни чувств... Лежу и готов лежать так хоть целую вечность... Но меня поднимают, мне это неприятно, я ворчу на тех, кто это делает... Чувствую, что снова в вертикальном положении, но кто я, где, что со мной, почему я такой - мрак! И полное равнодушие... И вдруг чувствую, кто-то мягким и холодным вытирает мне лицо. О, господи, как это приятно, когда тебе вытирают лицо прохладным и влажным! Но я не вижу, кто это, не слышу голосов, вообще я все еще там, в той тьме, где было так уютно и хорошо - ни чувств, ни мыслей...