С Семенов - Петли одного и того же узла (Главы из романа) Страница 7

Абрамов потом говорил с Губвоенкомом, опять с Ревкомом, с Губисполкомом. Но Елизавета Павловна уже не вслушивалась; она чувствовала себя слегка обиженной - тем, что муж не оценил ее соучастия в общем деле, в общей тревоге этого утра.

По саду прошумела волна свежего утреннего ветра; с немолодой ветвистой яблони, росшей у самого окна, упало на Елизавету Павловну несколько холодных капель; за окном шлепнулись с глухим стуком два-три сорванных яблока. Абрамов продолжал говорить по телефону.

Елизавета Павловна задумалась. Она живо представила пустынный сонный город, идущее над городом раннее утро, похожее на утро еще не запевшей птицы; над спящими улицами бегут бесконечные ряды параллельных проволок, а по проволокам несется отчаянный крик комиссара Сочавы, у которого ничего нет, но у которого должно быть все - не позднее, чем через час; это все даст Сочаве единственный десяток людей, творящих жизнь города, - десяток, к которому принадлежит и она, Елизавета Павловна...

- А ты еще не легла? Ах ты, тоненькая этакая! - весело проговорил подошедший Абрамов, обнимая ее.

От неожиданности она вздрогнула; сделала попытку высвободиться.

- Как же... как же... могу я спать?... - нервно говорила она, трепеща в то же время от прикосновения голой волосатой груди Абрамова, - когда дело... серьезное... когда ты...

Она высвободилась из его объятий и, не кончив фразы, спросила деловым тоном:

- Ну как?

Абрамов засмеялся:

- Что - ну как?

Она с усилием пояснила:

- С Сочавой у тебя?

- Да не волнуйся ты, тоненькая. Все идет, как по маслу. Ложилась бы спать.

Он пошел к аппарату, поматывая в знак чего-то взлохмаченной головой. Елизавета Павловна, сжимая от внутреннего усилия губы, смотрела вслед его широко ступавшим голым волосатым ногам.

10.

Стенограммы разговоров:

(Абрамов - Иван Алексеевич.)

- Алло, Иван Алексеевич?.. Опять - я! Абрамов! Все закручено. На полном ходу. Только дело за деньгами. Деньги - забота ваша, многоуважаемый. Требуется нажать на Финотдел. Там этот сквалыга Мальцев, поди, будет заявлять: кредитов для Сочавы у него не будет... Плюньте ему в рожу, Иван Алексеевич... Да, по телефону харкните!... У него в башке не хватает винтика, но он - не саботажник. Нажимайте крепче! Пусть без всяких кредитов валяет. А рассчитаемся мы с вами. Так, Иван Алексеевич?

- Жму... г-гых, г-гых. Нажму, держись...

- И жмите, жмите... Всего, Иван Алексеевич.

(Мальцев - Иван Алексеевич).

- Мальцев, кажись?... Алло!

- Ну кто там еще? Я-я-я!... Спать хочу.

- Баю-бай, баю-бай, не ложися, Мальцев, спать на край...

- Это теперь вы, Иван Алексеевич?

- Это теперь я, дорогой товарищ Мальцев. С добрым утром тебя.

- Дорогой Иван Алексеевич, мне уже трезвонили раз тридцать! А Сочава тридцать пять!! Просит пятьсот тысяч. Дорогой Иван Алексеевич, он же форменный идиот! Ведь даже вы великолепно понимаете, что Сочавские кредиты идут по Губвоенкомату, а не по Губфинотделу...

- Г-гых... Ты подожди-кось: что ты, умный, изволил ответить идиоту?

- Но-о, Иван Алексеевич, что же в данном случае можно ответить?! Ведь вы учтите, дорогой Иван Алексеевич: мне же ведь нужно отсчитаться будет. Неправду я разве говорю? А Сочава толкает меня на преступление. Ни с того, ни с сего, вынь да положь ему пятьсот тысяч! Без ассигновки!! Форменное преступление! Идиот! Я, дорогой Иван Алексеевич, тоже буду форменным идиотом, если выдам. А кроме того, они и не валяются у меня на полу. А еще кроме: нарушается весь ход финансовой работы. А нам 1000 нужно укрепление расшатанного финансового аппарата...

- А насчет аппаратов мы с тобой потом, Мальцев. Конкретно-то ты что, умный, изволил ответить идиоту?

- Но-о, Иван Алексеевич, что же я мог ответить?! Сказал, что Сочавские кредиты идут по Губвоенкомату. Тридцать раз сказал...

- А в Губвоенкомате-то деньги есть сейчас?

- Я - не сторож Губвоенкомату.

- А в Губвоенкомате-то денег нету? А?

- Ну и что - а? Я-то при чем?

- Ты при чем?... А Сочаве деньги нужны?

- Нужны.

- А у тебя деньги есть?

- Не-е-ету...

- Нету?

- Не-ету.

- Ну и великолепно-с. Пошли-ка через полчаса идиоту пятьсот тысяч... Ты у меня смотри!

- Но-о, Иван Алексеевич! Дорогой!! Ведь преступление же! Нельзя же, Иван Алексеевич. Ник-как не могу я!

- Ты у меня смотри!!

- Я не смотрю, а слушаю... Ник-как не могу! Хоть зарежьте, не могу. Не мог-г-гу!!

- Приглашаю вас, товарищ Мальцев, к себе. Сейчас же. Экстренно. Для особой беседы... в порядке партийной дисциплины, так сказать.

- ?

- Ты слышишь?

- Слышу.

- Найдется без кредитов?

- Найдется.

- Пошлешь идиоту?

- По-ошлю-ю и-идио-оту...

11.

После разговора с мужем на Елизавету Павловну накатилось то знакомое ей настроение, которое сама она называла странным и которое хотелось почему-то всегда скрыть от окружающих, а больше всего - от мужа; если она работала, хотелось бросить работу и сидеть неподвижно - не думать, а просто уставить глаза в одну точку и сидеть; и если какие-то вынужденные слова должны были при этом все-таки говориться, то говорились они скупо и сухо, со скрываемым от всего света раздражением. Причину этих частых настроений Елизавета Павловна видела в своей нервности и усталости от работы; говорила окружающим, что ей нужно полечиться. Когда же Абрамов предлагал отдохнуть и полечиться, отказывалась и говорила, что не имеет на это права. В эти минуты Елизавета Павловна заставляла себя думать о революции, - революции с большой буквы, как думают о ней романтики. И это ее действительно спасало.

И сейчас оно накатилось по обыкновению без всякой видимой как будто причины. С того момента, когда Абрамов, окончив разговоры по телефону, сказал "ух!" и начал торопливо одеваться, Елизавета Павловна уже следила за его размашистыми, быстрыми движениями с тоской и раздражением. "И надо же оказаться таким размазней!" - услышала она необращенную к ней фразу. Абрамов, очевидно, ругал Сочаву. "За дело! за дело!" - с невольным удовольствием подумала про себя Елизавета Павловна. Но она не шевельнулась на подоконнике.

Было видно, что Абрамов торопился все больше и больше; он кое-как поплескал себе в лицо водой, размашисто сорвал висевшее на гвозде полотенце. Растирая шею и щеки, он вдруг промычал сквозь полотенце:

- Сколько времячка-то уже?

Елизавета Павловна не ожидала вопроса. Она осталась сидеть на подоконнике и только повернула голову - туда, где стоял будильник.

- Тридцать семь минут восьмого.

- Ой-ой! - по-детски крикнул Абрамов. Он скомкал полотенце и бросил его Елизавете Павловне:

- Повесь, тоненькая, я бегу сейчас!

Полотенце описало в воздухе дугу и упало ей прямо на колени.

Стараясь себя сдержать, она с видом домовитой хозяйки прошла к кровати и повесила полотенце на прежнее место. Но от движения - достать высоко прибитый гвоздь, - одеяло, прикрывавшее ее голые плечи, соскользнуло и упало на пол. Думая, что муж не видит, она подняла его злобным, рвущим жестом.

Вдруг услышала:

- Что с тобой, тоненькая?

Быстро обернулась с горячим чувством стыда. Абрамов с фуражкой в руке стоял посредине комнаты и недоуменно смотрел на нее.

- Родненькая, что с тобой?

- Ничего, милый.

- Как ничего. Вижу же я.

Он подошел, взял ее за руку, заглянул в опущенные глаза:

- Ну скажи же, скажи же, тоненькая; скажи мне.

Удерживаясь из всех сил, чтобы не разрыдаться, она подняла на него глаза и постаралась улыбнуться:

- Милый ты мой, заботливый муж, право - ничего... Ты разве уже уходишь? А чай пить когда же? Потом?

- Тебя интересует, чем дело разрешилось 1000 ? Да? Слышала, что я говорил в конце Сочаве?

- Слышала. Не совсем поняла. Скажи.

- Значит, помещение - Долгие Бараки, - ты это слышала. А для починки используем выселяемую буржуазию.

- Это я тоже слышала. А деньги?

- Иван Алексеевич в два счета добудет.

- А если будет мало буржуазии? - с деловым видом спросила она.

- Тогда мобилизуем рабочих кожевенного завода.

- А всякое оборудование? кровати? мебель?

- А я вот и бегу сейчас. Нужно сейчас реквизицию по городу организовать. Ткачук будет действовать. Я его назначу.

- Сумеет ли он так быстро?

- Ткачук?! Он из-под земли сумеет все добыть!

Она помолчала.

- Значит, ты не скоро вернешься?

- Да нет. Я Ткачука назначу. А сам минут на двадцать.

- Ну вот и хорошо, - с обрадованным видом сказала она. - А я тем временем оденусь и кипятку принесу с кухни. Будем пить...

Он не дал ей докончить; сказав что-то ласковое, поцеловал в лоб и быстрыми шагами скрылся в дверях.

Ее глаза сразу наполнились слезами. Она стояла все там же, где повесила полотенце, - у кровати; и теперь, вдруг сгибаясь как дерево на ветру, оперлась обессилевшей рукой на железную спинку кровати.

Прислушалась к гулко звучавшим в каменном монастырском коридоре его шагам.

Они словно давили ее. Едва затих в отдалении их торопливый перебор, она, словно отпущенная пружина, - выпрямилась; набрав в грудь воздуха, резко мотнула головой, как бы выбрасывая из себя свое странное настроение.