Павел Мейлахс - Избранник Страница 8

А сам он, наверно, больше всего ценил не героизм, но фанатизм. Одержимость, исступленность. "Я верю в крайности", - сказал как-то Джим Моррисон...

"Я что, ищу смысл жизни? Но я же знаю, что никакого смысла жизни нет. Да и вообще, зачем он нужен? Кто его вообще придумал? Трава зеленая, какой в этом смысл? Кому-то придет в голову спрашивать, какой в этом смысл? Во всяком случае, одного на всех смысла быть не может. Да меня и не интересуют все, меня интересую я. Что происходит со мной? Все происходит не так, хотя, казалось бы, все так. А в чем тут дело - непонятно. Непонятно и непонятно. А чего я, в конце концов, хочу? Самого главного. Ведь в этом-то все дело. Скажи мне, чего ты хочешь, и я скажу, кто ты".

Чего я хочу? Проще вопроса, как казалось ему, не бывает. Но ответа на него он не мог дать, как ни чувствовал порой, как напрягаются, наливаются кровью у него мозги. Но мусолить все какое-то одно и то же он не бросил. Что это за одно и то же, он и сам бы не смог объяснить - что-то такое крайне неясное, смутное, хотя на ощупь, на вкус, прекрасно, лучше, чем надо, его чувствовал. И все мусолил его и мусолил.

"Что я хочу, я не могу сказать. Однако все рассусоливаю над какими-то ненужными вещами, хотя чего над ними рассусоливать, если на главный вопрос я не могу дать ответ. Я что, думаю, что есть какая-то мудрость, и если ею овладеешь, то поймешь, наконец, как надо жить. Будешь с песней по жизни шагать! Да нет такой мудрости!"

Однако он и сам до конца не верил в то, что сам себе говорил. Наверно, уж очень ему хотелось, чтобы была какая-то мудрость, или даже учение, которым стоит только овладеть, точнее, к нему примкнуть. И отрава куда-то денется. В самом деле, очень уж соблазнительно это было: прочитать, выучить какую-то книжку, и все у тебя в порядке. Когда-то ведь он хорошо учился, даже и сейчас прилично сдавал экзамены, так что для него это был очень хороший, легкий, привычный путь. Кстати, и для этого он листал умные книжки. Уж больно был велик соблазн.

Но он еще и думал, что может своим умом дойти до хорошей, правильной жизни для себя. Надо хорошенько постараться, и ты поймешь, в чем она заключается, как следует жить, чтобы было хорошо. Он привык думать, считал себя умным. И считал, что если хорошо подумать, то додуматься можно до всего, было бы желание. Тем более, такому человеку, как он.

Но самое смешное, что и в это он не верил. А верил он в то, что думать здесь нечего. Это должно даться, прийти само собой. Легко, естественно. Считая себя умным, даже гордясь этим, он, однако, как это ни странно, в глубине души презирал ум. Он презирал все, до чего можно додуматься. Уважал он лишь то, что может снизойти, осенить, озарить. Без всякого твоего ума. А просто умным, он считал, если захочет, может стать любой. Если часто встречаются глупые, то это только потому, что они не хотят быть умными, им это почему-то не надо. Ну, может, есть какие-то богом убитые. Есть же горбатые, глухие, одноногие...

Ум - это само собой, как две ноги. А вот куда им шагать - вот где начинается самое интересное...

Он не верил, что можно умом дойти до правильной, хорошей жизни.

Но он верил, что можно умом дойти до правильной, хорошей жизни.

"Жизни не нужен смысл. Траве не нужен смысл. Да, это так. Но меня не устраивает это. Трава растет сама собой. А я не могу расти сам собой! Я не могу жить просто так, для себя. Мне нужно оправдание своей жизни. Не знаю зачем, ниоткуда это не вытекает, но мне это надо. Я должен отчитываться перед кем-то, почему я живу. Почему я имею право жить. Я беру ответственность за то, что живу. И с этим я ничего не могу поделать. Другим, может, это и не надо, но хрен с ними! Я одно знаю, что мне, мне это надо!"

"А почему в последнее время в голове все вертится какая-то "правильная" жизнь? Да, я хочу жить правильно. В детстве мне казалось, точнее я был уверен, что живу правильно. Я привык к этому, и теперь не могу привыкнуть к тому, что живу неправильно. А живу я неправильно, это совершенно ясно. Живи я правильно, я бы и чувствовал себя по-другому. Но как же жить правильно? Слушаться папу и маму? Наверно, раньше оно так и было. Но сейчас я не знаю, как жить правильно. Я только знаю, что сейчас живу неправильно. А как правильно жить, я не знаю".

"А может, и нет никакой правильной жизни. Это детская иллюзия, одобрение мамы с папой. А я настолько к этому привык, что никак не могу отвыкнуть. А правильной жизни никакой нет".

Думать так было страшно.

"Но я же чувствую, чувствую, что она есть. Какая-то да есть. Почему? Потому что очень хочется? Нет, все равно, я чувствую, чувствую..."

"Но самое же главное, это понять, чего я хочу? Тогда при чем здесь правильная жизнь? Пойми, чего ты хочешь, и делай это, а правильная там у тебя жизнь или неправильная, какая разница? Дело вовсе не в этом".

"Но чего я хочу, этого я и не знаю. И нужна ли правильная жизнь, тоже не знаю. И даже не знаю, существует ли она. А что главнее, делать, что ты на самом деле больше всего хочешь, или жить правильно? А может, это одно и то же?"

"Что, Амундсену нужна была какая-то правильная жизнь? Ему полюс был нужен. А маршалу Жукову? Победа. Плевать на все, плевать на себя. ЭТО ДОЛЖНО БЫТЬ СДЕЛАНО! Точка".

"Ничего не ясно, ничего не понятно. Чего я на самом деле хочу, я не знаю. Нужна ли правильная жизнь... тоже не знаю. Что важнее - не знаю".

Каждый раз он возвращался к одному и тому же: непонятно. Непонятно, непонятно, непонятно. Где она зарыта, эта собака? Как будто он все время силился порвать какой-то обруч. Тужился, рвался, но обруч - вот он.

"Слова, слова, слова... Как много в мире слов! И оттенков их: они-то и сбивают с толку; нашел какое-то новое слово и думаешь: вот оно. А потом видишь, что это все то же самое, только названо по-другому. Трясина".

"Нет, это просто гениально: все время о чем-то думать, думать, и абсолютно ни до чего не додуматься! Я себя, кажется, умным считал?"

Он шатался по университету, не зная, куда приткнуться. Он все думал, пойти ли ему на пару или отправиться домой. Но это было так, побоку. Мозги не могли успокоиться и все думали и думали, как жернова, перемалывающие что-то, непонятно что. Сейчас бы выпить, размягчить мозги, отмякнуть... Но денег нет. А так непонятно, что делать дома. Он уже заранее представлял, как будет маяться там и изнывать. Здесь ему тоже все осточертело, и здесь тоже скука, маята, но дома все равно рано или поздно окажешься. Решил пойти в буфет. Куда еще было идти?!

В буфете он сидел и ел две сосиски с хлебом. Еще перед ним стоял жидкий сок, отдающий водопроводом; в нем плавали маленькие волокнистые кусочки вконец разварившегося, желтого мяса. За столом перед ним сидели девицы. Две из них симпатичные, он машинально отметил. И одна что, вроде поглядывает на него? Ему было наплевать. Он старался подольше растянуть сосиски, чтоб подольше отсюда не уходить - это было хоть какое-то занятие, мозгам отдых. Еще недавно от любой хорошо обтянутой, хорошо показанной задницы у него перехватывало дыханье. Сейчас ему с таким же успехом можно было показать газовую плиту, чтобы он завожделел к ней.

Стоял на том просторном месте, где входы в аудитории для лекций. Бродил по периметру. Он чувствовал, как тяжелая, мутная, какая-то угарная ярость поднимается, закипает в нем; он чувствовал, как она жжет лоб, виски, режет глаза. Никак не избавиться от нее, не дать ей выход. Зафигачить бы ногой по чему-нибудь, чтоб разлетелось. Да тут и не по чему. Да это и не поможет. Башкой своей проклятой об стену если разве. Помогло бы. Он бродил, стоял, точно так же, как и остальные здесь. Он наблюдал за ними. Отошел в угол, закурил. На середине папиросы вдруг почувствовал, как ему смертельно, до тошноты надоело всеобщее мельтешенье, хотя народу было немного. Вход в магазин "Академкнига", входят, выходят. Надо пойти поискать пустую аудиторию, посидеть там одному. Он шел по коридору и открывал одну дверь за другой. Везде народ. Две чистенькие девицы вскинули старательно склоненные головы от своих тетрадей. Чуть ли не белые бантики у них на затылках. А так, кроме них, никого в аудитории. М-м-мать их. Он пошел на другой этаж. Там аудитория наконец нашлась. Он пробрался между рядом стульев и рядом столов поближе к окну, свалился на один стул. Тишина, слава богу. Из коридора только невнятный, немешающий шум. Он лег лбом на стол. Он смертельно устал от этой мутной ярости, очень быстро она высосала его. Поспать бы что ли... Не заснешь... До пары сколько еще? Этот тип наверняка скажет что-нибудь ехидное...

"Абсурдность существования"... "Абсурд", "абсурд". Повторяют друг за другом как попугаи. Я уж скоро блевать буду от одного этого слова. Ты когда-нибудь видел закат? Или утро в сосновом лесу? Хорошенько так видел? И думал тогда об абсурде? Если ты скучен, бездарен и поэтому тебе некуда приткнуться, то так и говори. Чего ты здесь еще философию разводишь? "Абсурд"... Или, видите ли, я был воспитан в строгом католицизме, а потом усомнился в существовании Бога; современная жизнь, видите ли, к этому располагает; и так и не смог привыкнуть к тому, что Бога, наверно, нет, и мне теперь, видите ли, жизнь не в жизнь, не привыкнуть все никак. Ну что ж, все ясно. Ты бы все бы так и рассказал. Я бы тебе посочувствовал. Не философствуй только, Христа ради. Повода нет, ну ей-богу!"