Алексей Писемский - Комик Страница 8

- Фанечка, эту роль ты должна играть, - отнесся он к племяннице.

Но та, несмотря на любовь к искусству, на этот раз что-то сконфузилась.

- Я не сыграю, mon oncle, - произнесла она.

- Неправда, та bonne amie*, неправда!.. Матрена Матвевна, она ведь должна играть?

______________

* мой друг (франц.).

- Она, непременно она... она молоденькая, хорошенькая, а мы все старухи, - решила вдова.

- Я, mon oncle, не умею играть драматических ролей.

- Никон Семеныч тебя научит, и я тебе слова два - три скажу.

- Я у вас буду учиться, mon oncle, - отвечала девушка.

Рагузов начал читать и прервал этот разговор. Наконец он кончил.

- Стало быть, поэма ваша, Никон Семеныч, должна будет идти отдельно от дивертисмана?

- Непременно!

- В таком случае надобно назвать ее драматической фантазией, - произнес Аполлос Михайлыч.

- Пожалуй, - отвечал трагик и встал.

- Ну-с, - отнесся Дилетаев к Дарье Ивановне, - теперь ваша очередь; во-первых - пропеть, а во-вторых - сыграть качучу для Фани на фортепьянах.

- У меня горло болит, Аполлос Михайлыч, - возразила она.

- Все равно-с, болит ли оно у вас, или нет, - мы этого не знаем, но просим, чтобы вы нам пропели.

- Спойте, Дарья Ивановна, дайте отдохнуть душе, - шепнул ей на ухо Мишель.

Дарья Ивановна встала и села за фортепьяно; голос ее был чрезвычайно звучен и довольно мягок: он поразил всех; один только Рымов, кажется, остался недоволен полученным впечатлением.

- Каково соловей-то наш заливается? - отнесся к нему Юлий Карлыч.

- Она не понимает, что поет, - отвечал тот и отошел.

Никон Семеныч прослушал весь романс с необыкновенным восторгом.

- Madame, je vous supplie, faites moi l'honneur d'accepter un role dans ma piece. Vous avez tant de sentiments... J'arrangerai un petit air tout expres pour votre voix...* - отнесся он, от полноты чувств, к Дарье Ивановне на французском языке.

______________

* Сударыня, я вас умоляю оказать мне честь и взять роль в моей пьесе. В вас столько чувства... Я напишу небольшую арию специально для вашего голоса... (франц.).

- Je n'ai jamais parle et chante sur la scene*, - отвечала та небрежно и отвернулась от трагика.

______________

* Я никогда не играла и не пела на сцене (франц.).

- Прелесть! Чудо! - говорил Аполлос Михайлыч, качая головою.

- Попросите, пожалуйста, чтобы Дарья Ивановна играла в моей пиесе; я напишу для них романс. Это будет очень эффектно, - обратился к хозяину трагик.

- Вряд ли станет она играть! Дай бог, чтобы что-нибудь пропела, отвечал Дилетаев. - Мишель! Поди сюда! - кликнул он племянника. - Будет ли у нас Дарья Ивановна играть?

- Я почему знаю, спросите ее.

- Попроси ее, мой друг, участвовать.

- Что ж мне ее просить... Я ничего у вас не понимаю, - проговорил Мишель и, отошед от дяди, опять заговорил с Дарьей Ивановной.

- Фанечка! - начал хозяин. - Что же твоя качуча?

- Сейчас начну, mon oncle, - ответила девушка и убежала в свою комнату за кастаньетами.

Дарья Ивановна, по просьбе Аполлоса Михайлыча, заиграла качучу; Фани начала танцевать. Нельзя сказать, чтобы все па ее были вполне отчетливы и грациозны; но зато во всех пассивных скачках, которыми исполнен этот танец, она была чрезвычайно энергична. Аполлос Михайлыч, Никон Семеныч, Матрена Матвевна и Юлий Карлыч хлопали ей беспрестанно; оставались равнодушными зрителями только комик, который сидел в углу и, казалось, ничего не видал, и судья, которому, должно быть, тоже не понравился испанский танец.

"Этакое нахальство: для девицы, кажется, и неприлично бы было; простая мужичка не согласится этак ломаться!" - сказал он про себя.

Качучею заключился вечер испытательного чтения. Общество снова возвратилось в гостиную; Аполлос Михайлыч еще долго рассуждал о театральном искусстве, и у него опять начался жаркий спор с Рагузовым, который до того забылся, что даже собственную комедию Дилетаева назвал пустяками. Аполлос Михайлыч после этого перестал с ним говорить. Комик раньше всех простился с хозяином, который обещался на другой же день прислать ему роль. Трагик уехал вскоре за ним. Дарью Ивановну поехал провожать Мишель. Фани принялась читать "Женитьбу". Матрена Матвеева очень долго сидела с хозяином в гостиной и о чем-то потихоньку разговаривала с ним. Все гости отправились, конечно, в экипажах; один только Рымов пошел пешком, повеся голову.

"Что это такое: где я был? Точно сумасшедший дом, - рассуждал он сам с собою, - что такое говорил этот господин: классическая комедия, Мольер не классик... единство содержания... "Женитьба" - фарс, черт знает что такое! Столпотворение какое-то вавилонское!.. Хорош же у них будет спектакль... и комедия хороша, нечего сказать. Вместо стихов - рубленая солома, но главное: каков виконт-то волокита, - тьфу ты, проклятые! Ничего подобного и не слыхивал! Видно, в самом деле старуха моя права; все это глупости, и глупости-то страшные! Или уж я очень одичал, так не понимаю ничего, - черт знает что такое?"

Пришед домой, он застал жену в постели, с повязанной головой. Рымов посмотрел на нее. Анна Сидоровна отвернулась.

- Аннушка! Что с тобой? - спросил он, раздеваясь; но она не отвечала.

- За что ты сердишься? Что такое я сделал? Больна, что ли, ты?

- Да, - отвечала она.

- Что такое у тебя болит?

- Да вам зачем? Играйте там, дайте хоть умереть спокойно.

- Опять старые песни!

- Лучше бы к какой-нибудь поганой актрисе вашей отправились ночевать. Зачем меня пришли мучить?

- Тьфу ты, дура этакая! Лежи же, валяйся... терпения нет никакого!

- Что ж вы, подлец этакой, ругаетесь? Ступайте вон! Квартира моя разбойник! Еще убьете ночью, пожалуй.

Рымов плюнул и ушел в другую комнату, погасил свечу и лег на голом диване. Прошло часа два, но ни муж, ни жена не спали; по крайней мере так можно было заключить из того, что один кашлял, а другая потихоньку всхлипывала. Наконец, Анна Сидоровна встала и подошла к дверям комнаты, где лежал муж.

- Витя, ты спишь? - начала она ласковым голосом.

- Нет, а что?

- Поди ко мне, мамочка, тебе там жестко.

- Ругаться станешь.

- Нет, мамочка, я виновата.

Рымов встал и перешел к жене на кровать.

- Не играй, Витя! Пожалуйста, не играй: погубишь ты себя и меня!

- Чем же я погублю тебя?

- Избалуешься, мамочка, опять избалуешься, еще, пожалуй, влюбишься... вы ведь при всех, без стыда, целуетесь, это уж какое дело семейному человеку.

- Отвяжись, пожалуйста: я спать хочу!

- Спи, ангел мой, авось, тебя бог образумит.

Анна Сидоровна поцеловала и перекрестила мужа.

IV

ПЕРВАЯ РЕПЕТИЦИЯ

Дня через два Дилетаев разослал ко всем роли; но, кроме того, он заехал к каждому из действующих лиц и сделал им, сообразуясь с характером, наставления и убеждения.

Осип Касьяныч, получив роль, пришел в совершенный азарт; он бросил ее на пол и начал топтать ногами, произведя при этом случае такой шум, что проживавшая с ним сестра подумала, бог знает что случилось, и в большом испуге прибежала к нему.

- Батюшка, Осип Касьяныч! Что это такое с вами? - спросила она.

- Черт, дьявол, бес плешивый! - кричал судья, толкая пинками роль. Ишь как вздумал дурачить людей!

- Голубчик, братец, расскажите, что такое случилось?

- Вам еще что надобно от меня? Ступайте к себе. Ну что вам надобно? Лучше бы рожу умыли, - проговорил он, обращаясь к сестре, и, совершенно расстроенный, уехал к откупщику, где играл целый день в карты и сверх обыкновения проиграл пятьсот рублей, бледнея и теряясь каждый раз, когда его спрашивали, какую он будет играть роль. После такого рода неприятностей почтенный судья о театре, конечно, забыл и думать, а пустился в закавказский преферанс и выиграл тьму денег, ограничась в отношении своей роли только тем, что, когда при его глазах лакей, метя комнату, задел щеткой тетрадку и хотел было ее вымести вместе с прочею дрянью, он сказал: "Не тронь этого, пусть тут валяется", - но тем и кончилось.

Гораздо добросовестнее исполнял поручение Дилетаева Юлий Карлыч. Несмотря на то, что жене его сделалось в тот день еще хуже, что около него шумел и кричал целый пяток различного возраста детей, он тотчас же начал учить роль; но, к несчастию, память совсем отказывалась. Пробившись без всякого успеха часа три, Вейсбор решился ехать за советом к учителю истории в уездном училище, который, по общей молве, отличался необыкновенною памятью и который действительно дал ему несколько спасительных советов: он предложил заучивать вечером, но не поутру, потому что по утрам разум скоро воспринимает, но скоро и утрачивает; в местах, которые не запоминаются, советовал замечать некоторые, соседственные им, видимые признаки, так, например: пятнышко чернильное, черточку, а если ничего этакого не было, так можно и нарочно делать, то есть мазнуть по бумаге пальцем, капнуть салом и тому подобное, доказывая достоинство этого способа тем, что посредством его он выучил со всею хронологиею историю Карамзина. По его словам, метода самого Ланкастера{176} противу изобретенной им методы никуда не годится. Способ действительно, надо полагать, был хорош. Дня через два, после тщательного упражнения, Юлий Карлыч знал уже четыре явления очень порядочно.