Год порно - Илья Мамаев-Найлз Страница 8

Какие люди, сказал тот, улыбаясь.

Андрей по американской привычке при любом удобном случае оголял свои идеально ровные вставные зубы. Глаза были настоящие, но за пятьдесят с лишним лет выцвели, как советские лозунги на фасадах заводов и домах культуры. Андрей смотрел ими на современную жизнь и вместе с домами настолько ее не понимал, что безумие, которым она ему казалась, отражалось в его взгляде.

Опять поди бухал всю ночь, сказал он, не переставая улыбаться.

Конечно, сказал Марк.

Марк, ты что, бухаешь? — спросила Лена, бухгалтер. Ее застал врасплох выдуманный алкоголизм Марка.

А то! — сказал Андрей. Мы с Марком по вечерам водочкой накидываемся и лезем на церковь.

На какую?

Здесь, во дворах. Которая недостроенная, сказал Марк.

Шутке с церковью было пару недель, так что Андрей проработал уже много деталей.

Серьезно, что ли?

Марк покачал головой и пошел переодеваться, а Андрей продолжал издеваться.

Андрей вырос в стране, которой больше нет, в семье сотрудника госоргана, которого тоже больше нет. По крайней мере, так тогда казалось. После развала Андрей уехал в Европу, где у него не было ни дома, ни постоянной работы. Потом каким-то образом переехал в Америку и сразу во Флориду, хотя до пенсии ему было еще далеко. И там, на пляже у океана, он прожил пару десятков лет, благодаря которым очень полюбил свою жизнь. Он, наверное, там бы с удовольствием и помер, но как-то оказался в Йошкар-Оле у своей тетушки. Андрей никогда не рассказывал в подробностях, как такое могло случиться, но Марк подозревал, что его депортировали, а в России он только тетю и знал — остальные либо его похоронили, либо сами умерли.

После всей этой жизни он стоял тут, за стойкой кофейни, ожидая, когда его сменит Марк, этот парень, единственный, кто ни в лицо, ни за глаза не называл Андрея дурачком. Может, Андрей и был неудачником, но зато как он целовал свою девушку — Марк не видел такой страсти нигде, даже в самом откровенном порно. Его девушка, как Андрей сам ее называл, была, вообще-то, женщиной с сыном-подростком от прошлого брака. Она была обычной, неприметной и довольно жестокой. Стоило Андрею в чем-то провиниться, даже самую малость, она впивалась в него взглядом, отчитывала монотонным шепотом и, игнорируя все его извинения и нежности, резко вставала и убегала, словно вот-вот заплачет и вся ее жизнь рухнет. Андрей сутками отходил от таких сцен. Но целовал он ее так жадно, что наблюдать это окружающим было еще более неловко, чем ссоры. Андрей воспринимал людей источником жизни, поэтому ему и приходилось так трудно.

Как оно? — спросил Марк.

Да опять эти сраные депутаты уселись работать. Я не понимаю, у них что, нет кабинетов? Почему они проводят встречи и заседания в кафе?

Андрей тайком показал фак в их сторону, и Марк улыбнулся.

Я просто не понимаю, как можно настолько не уважать человека. Знаешь, как они заказывают кофе? Поднимают руку.

Андрей продемонстрировал: вальяжно приподнял руку, расслабив пальцы.

У нас тут не ресторан, и я не их раб, чтобы ходить на цыпочках и выслушивать приказы.

Андрей любил говорить об абстрактном. О свободе, справедливости, равноправии. И хотя все это звучало наивно и неправдоподобно, слушать было приятно. Его лицо становилось серьезным в такие моменты, и возрастные изъяны — седина, морщины, подрагивающая челюсть — играли ему на руку, создавая образ премудрого старца.

Ты чего?

Андрей, улыбаясь своей маниакальной улыбкой, показывал депутатам факи то из-под стойки, то из-за стенки, а потом и в открытую. И каждый раз как-то по-новому: то нажмет на ребро ладони, словно на кнопку, и средний палец начнет медленно разворачиваться, то крутанет невидимую ручку, как для открытия окон в старых машинах. Марк показал ему еще один способ — фокус-фак: махнул левой рукой снизу вверх по сжатому кулаку правой руки, и на месте кулака оказался фак. Потом махнул рукой обратно — и снова кулак. Андрей согнулся и задрожал от смеха.

Андрей, крикнул один из депутатов. Еще американо.

Сию минуту, сэр, сказал Андрей в ответ, но те не распознали издевку.

Видимо, только неудачники могут ценить такие штуки и захлебываться желчным удовольствием от своих пакостей. Марк с Андреем хохотали в такие моменты и, хоть и осознавали свою жалкость, очень нравились и самим себе, и друг другу.

Иногда они общались на английском и обсуждали депутатов прямо в их присутствии. Те в лучшем случае говорили на ломаном английском, так что ничего не понимали, как не понимали ни культуру, ни ценности, которые и Андрею, и Марку были близки. Несмотря на это, они то и дело травили анекдоты про американцев, делились теориями заговоров про англичан и в целом выдавали много глупостей с серьезным лицом.

Они же идиоты, часто удивлялся вслух Андрей. Почему они у власти?

Не знаю. Может, потому что они the devil we know.

Этот город, его обреченность со временем совсем покорежили Андрея. Все смотрели на него как на психа, и им он в итоге и стал. Он набивал кулаки о деревья. Придумывал шутки, которые даже Марк уже не мог понять. А однажды, когда Марк попросил показать ему пару приемов рукопашного боя, Андрей чуть не сломал ему бедро и плечо, уложив лицом прямо в грязный пол. Марк пугался его сумасшествия, но очень его жалел. Поэтому нисколько не осуждал Андрея, когда тот решил переехать со своей девушкой и ее сыном в Крым. Может, солнце и морская вода все исправят — Марку тогда казалось, что этого будет достаточно.

Депутаты еще долго обсуждали, что, мол, вот они какие, либералы, — аннексия-аннексия, а сами едут туда жить. Откуда им было знать человека, если они даже не готовы были подойти к стойке, чтобы сделать заказ. Да что уж там, они и здоровались-то через раз.

* * *

Тот бездомный и правда оказался художником. У него было имя — Генри. Наверное, его звали по-другому, но Марку и другим он представился так. И он был не совсем бездомным — снимал место в хостеле. Это походило на правду. Марк и