Семен Подъячев - Среди рабочих Страница 9

— Нам нельзя не жениться, — сказал Тереха. — Наше дело не такое… Наше дело хозяйское… А подаешь жене-то?

— Ужли нет! Все туда — в эту яму не напасешься хламу… Семь ртов! сам ты посуди: семь! по кусочку ежели, семь кусочков! По другому — четырнадцать… н-да, друг!.. Вериги несу на себе, вроде как угодник какой, ей-богу!.. Вспомнишь, как прежде жил, — продолжал он, помолчав, — сердце мрет… так вот и заноет, истинный господь!.. Жалко… Хорошо жил… Тятенька с маменькой любили меня… маменька особливо…. она-то, покойница, меня и изгадила, избаловала… Бывало: такой-сякой, миленький, хорошенький… Что захочу — давай! Тятенька-то в садовниках жили у генерала Ковригина… ну, жалованье получали, известно. И все у нас было: корова там, свинью держали… Одним словом, как люди, хорошо жили, говорить нечего…

— Меня в ученье отдавали тоже, — опять, помолчав, продолжал он: — в портные к немцу Фирару, Богдан Богданычу… Ну, коли жив, подох бы скорее, а коли помер — дери его черти на том свете… Эдакого пса не видывал я, да, похоже, и не увижу… В те поры не то, что теперь в мастерских-то, просто было!.. Теперь хозяин не моги крикнуть, а в те поры разговор был короткий! Уж и били же меня! Эх-ма!..

— Жуть! — воскликнул Тереха.

— Жуть, брат, — повторил Культяпка, — такого бою ни одна лошадь не видывала: печка одна на мне не была… Убег я. Тятенька было опять меня к немцу хотели, а я говорю: «Удавлюсь!» Маменька вступилась: «Не отдам дите»… А напрасно! Теперь вот подумаю: «Напрасно! Потерпеть бы мне… Ну, били, зато выучили бы, человека бы сделали»… Все родители виноваты: потворство это, баловство… Так ничему и не выучили… Всю жизнь теперь и треплюсь, как подол бабий… ей-богу! То за то схвачусь, то за это… Набалованный я человек… У меня и места хорошие были и жить бы, ан нет!.. водочка! Рот-то у меня дрянной. Да и ленив я… Работа эта проклятая для меня все одно, что нож вострый… смерть! Лежать бы мне вот эдак постоянно… аль идтить куда… чтобы, значит, ни конца, ни краю не было… Н-да!.. Эх-ма!.. Ну, что ж они, черти, не идут долго… Неужели их все бьют?

Он замолчал… Молчали и мы… За речкой, в поле, радуясь теплу и солнцу, не смолкая, тирликали жаворонки. В лесу трещали дрозды, где-то свистал скворец. Множество птичьих голосов неслось отовсюду… Где-то далеко куковала кукушка…

— Хорошо, братцы, — воскликнул вдруг Культяпка, — тепло… гоже! Вот бы так-то завсе полеживать, а? Хорошо богачам! Вот бы…

И, не договорив того, что хотел сказать, он прислушался и воскликнул:

— Стойте-ка!.. Идут! Во кузнец орет, его голос… Идут, верно.

XVI

Мы ждали, глядя на дорогу… Крупный разговор, ругательства с каждой минутой слышались все ближе, и вот, наконец, из лесу показались три фигуры без картузов. Впереди шел, махая руками, длинный Сопля; за ним, ругаясь и рассказывая что-то, кузнец, а сзади, понуря голову, плелся дядя Юфим.

Они шли, не видя нас, и уже миновали то место, где мы лежали.

Тогда Культяпка, все время с улыбкой следивший за ними, крикнул:

— Эй, земляки! Аль загордели? Знаться уже не хотите, а?

«Земляки» остановились и оглянулись. Увидя нас, они сильно обрадовались и свернули с дороги. Пока они шли к нам, Культяпка схватил четвертную и, подняв над головой, держал ее, весело улыбаясь.

— Есть? — вымолвил кузнец, любовно окидывая глазами бутыль, в которой плескалась водка.

— Хватит! — воскликнул Культяпка. — Ну, а вы как?

— Чай, сам видишь! — угрюмо ответил кузнец и еще угрюмее добавил, обернувшись к нам: — Вы что же это, дьяволы, убежали?..

— Отделали нас в отделку! — произнес дядя Юфим и плюнул. — Будь они прокляты! Провалиться бы им там сквозь землю и с селом-то вместе… Слава богу, хучь водку-то не отняли… Смерть бы теперича без нее…

— На-а-а-а-ливай, штолича, — сказал Сопля, трясясь всем телом, — па-а-а-гуляли! — злобно добавил он и вдруг закашлялся долгим, мучительным кашлем…

— Чашка-то там осталась, — сказал Культяпка, наливая в «фунтик» водки, — жалко до смерти… Скотницына чашка-то, заест!..

— Чорт с ней! — сказал кузнец, жадно выпивая водку. — Ловко отделали! — продолжал он: — Во как, гляди: жилетку на клочки, рубашка — во!..

Он распахнул разорванную с ворота до подола красную рубашку, под которой было голое, покрытое синяками тело.

— Ловко, а?… Да погоди! — закричал он вдруг, сверкая глазчми. — Не уйдешь!.. Нет, брат, не уйдешь!..

Дядю Юфима и Соплю тоже, очевидно, сильно били; на них тоже все было изорвано и болталось клочьями…

— Озорной народ, — сказал Юфим, — разбойники! Попало мне за дело, видно: не ходи, старый чорт!

— А тебе, Мишук, спасибо, — говорил Юфим после второго «фунтика». — Уберег! Во-время-то она дороже каменного моста…

— Эх, и утекал я с ней, голова! — воскликнул Культяпка. — Ног под собой не чуял… Не знал, что подо мной: земля, аль нет!..

Все смеялись… Дядя Юфим и кузнец стали припоминать отдельные эпизоды боя, воодушевляясь все больше и больше…

Длинный Сопля сначала было тоже принимал участие в этих разговорах, но потом как-то сразу насупился, замолчал и, очевидно, стал думать о другом.

— А она-то таматка… чай, с ним, с чортом, финтит, — вдруг совершенно неожиданно воскликнул он, вращая страшными побелевшими глазами и, собственно, не оборачиваясь ни к кому из нас. — И так, чай, и эдак повернет… тьфу!.. будь ты проклята!..

— Да ты про кого это? — спросил Юфим.

— Про жену, вот про кого! — закричал Сопля.

— Кто про что, а ты все про это, — засмеялся Культяпка. — Мы думали, — свеже, а это все те же… Подумаешь, забота какая! Да наплевать!

— Что мне делать-то с ней! — закричал опять Сопля, обводя всех нас мутными глазами. — А?.. Убить шкуру…

— Плох, брат, ты, коли с бабой не совладаешь, — сказал, усмехаясь, Культяпка, видимо, стараясь раздразнить Соплю, — где баба начало, там голова мочало…

— Братцы мои! Друзья неоцененные! — захлюпал сторож пьяными слезами. — Ведь я с ней сколько живу-то, а? Десять годов прожил… десять, а? Вникните! А на старости лет нехорош стал!

— Она баба молодая, гладкая, — опять сказал Культяпка, — в ней кровь играет, а ты — ишь какой шкилет… тебя вон соплей перешибешь пополам…

— Перешибешь… — как эхо повторил Сопля и, помолчав, завопил: — Убью!.. Не дам над собой мытариться… Погоди ужо!.. Я те, я те!..

— А и взаправду, — угрюмо произнес кузнец, — надо бы этому чорту, нарядчику нашему, бока намять!.. Выискался какой: кто я?!

— Народ-то больно у нас недружный, — ответил Культяпка, — где уж! Один так, а десятеро эдак… И сейчас с язычком к самому… Ты еще рта не раскрыл, а уж там все известно.

— Братцы мои, — между тем ныл сторож, — десять годов, а? Десять! А теперича, а?.. нехорош стал, другого захотела… Я, вишь ли, нехорош: красивого надо, здоро-о-о-вого… А я нешто не здоров… Я здоров, худ только!.. Нешто я не справляю закон.

— У тебя, брат, чахотка! — сказал Культяпка.

— Кака така чахотка?

— Кака, кака! — передразнил его Культяпка и, безжалостно глумясь над ним, продолжал: — Болесь така, неизлечимая: сохнет человек, сохнет, сделается аки вот эта былинка сухая… страсть глядеть! Ну, и того, крышка!.. Много народу она жрет, и ничем ты ее не возьмешь: нет супротив нее силы! Вот у тебя она самая… Где уж тебе с женой… тебе помирать скоро…

— Типун тебе на язык! — закричал сторож и сделался еще страшнее. — Чорт паршивый! Издыхай сам! Может, ты наперед издохнешь… Сволочь… пра, сволочь… вор!..

— А ты не очень, брат! На меня еще собака не лаяла… Вор! Что я у тебя украл, а?..

— Бросьте! — крикнул кузнец. — Какого чорта схватились?..

— А что ж он мне смерть-то прочит? — закричал сторож. — Надсмехается?! Аль я дешевле его стою?.. Нищий, абармот!..

— Чего уж! — усмехаясь, сказал Культяпка. — Баба, что хочет, то и делает… Погоди, она скоро на тебе верхом ездить станет, и будешь возить…

— На мне?.. Верхом?!

— А что ж ты думаешь? Вот приди-ка ужо, каких она тебе надает, за милую душу!.. На кой ты ей!.. Она, чай, там за это время с нарядчиком: и чаек и бараночки… Пожалте, чего угодно! Ты думаешь, ребеночек-то в люльке твой качается? Нака-ся, выкуси… твой!.. Был твой, да свиньи съели… А он-то сдуру качает… Качай, брат, качай!..

Он говорил эти язвительные слова, а сторож сидел и слушал… На него страшно и жалко было смотреть. Широко открытые глаза остановились на одной точке, точно застыли, посиневшие губы тряслись, на щеках выступали красные пятна… Все его тощее тело дрожало, пальцами правой руки он царапал землю, точно стараясь схватить что-то.

Нам всем было неловко, совестно, гадко…

— Полно тебе, — сказал, наконец, дядя Юфим, — пожалеть человека надо!.. Вишь, он и так от господа убит… Эх, ты! Какое тебе дело, до чужого тела?.. А ты плюнь на него, — обратился он к Сопле, — не слушай: собака лает — ветер носит…