Николай Некрасов - Мертвое озеро Страница 92

Люба застала Стешу в своей комнате, играющую с левреткой.

– - Оставь ее! ты лгунья! -- сказала сердито Люба.

Стеша не верила своим ушам: в первый раз подруга ее детства назвала ее так.

– - Да, ты лгунья! и не смей трогать ничего, что он мне подарил,-- продолжала Люба и, подозвав к себе собачку, стала осыпать ее поцелуями.

Стеша оставалась на своем месте; дико поводя глазами в стиснув зубы, она сказала:

– - Так я лгунья?

– - Да! это и он велел тебе сказать.

Стеша, не помня себя от гнева, подскочила к попугаю, спокойно сидевшему на клетке, и бросила его на пол. Люба кинулась на помощь. Стеша в это время ударила ногой собачку, которая страшно завизжала. В заключение Стеша побросала на пол цветы и мяла их ногами, повторяя:

– - Вот, смотри, как я боюсь дотронуться до его подарков!

Глаза Стеши горели страшным огнем, когда она, остановись посреди комнаты, искала еще чего-нибудь, на чем могла бы выместить свой дикий гнев.

Люба, бледная как полотно, с полуоткрытыми губами, дрожа от ужаса, глядела на свою подругу, которая как бы вздрогнула и зажала уши от визга собаки. Через минуту Люба, тяжело вздохнув, оглядела комнату и, останавливая свои спокойные глаза на Стеше, повелительно сказала ей:

– - Поди прочь отсюда!

В лице и во всей фигуре Любы было столько силы и гордости, что Стеша, закрыв лицо, горько заплакала.

– - Иди! я не хочу больше тебя видеть! ты злая, ты страшная! уходи скорее!

– - Люба! -- умоляющим голосом произнесла Стеша.

– - Не смей меня так звать теперь: я больше тебе не сестра! и не смей входить ко мне! -- горячась, говорила Люба.

Стеша гордо подняла голову и, удаляясь, сказала:

– - А-а-а! это он тебе велел меня выгнать?

Люба, презрительно глядя на Стешу, молчала.

– - Я уйду, и ты меня больше никогда не увидишь.

– - Мне всё равно, я даже не могу говорить с тобой, уходи скорее!

И Люба с отвращением отвернулась от Стеши, которая выбежала из комнаты.

Целое утро прошло в разнообразных развлечениях. Не только Люба и другие гости, но даже вся деревня и дворня предавались неописанному восторгу. Не говоря о вине, которое лилось рекой, о пирогах, пряниках и орехах, которыми были уставлены огромные столы,-- Тавровский сам поминутно входил в толпу крестьян, обнимался с ними, чокался. Собачьи комедии, волтижированье и другие фокусы до того удивляли мужиков и баб, не исключая самых почтенных стариков, что невозможно было оставаться равнодушным зрителем: их простодушный смех был так увлекателен, что Тавровский и сам смеялся до слез над кривляньем итальянца, который в интермедиях разговаривал с толпой и выкидывал разные фокусы.

За несколько часов до представления на сцене и в комнатах, где одевались актрисы и актеры, была страшная суматоха и крики.

Несчастный содержатель кочующей труппы, одетый сам в испанский костюм, бегал из одного угла в другой, из одной комнаты в другую.

– - Да как же я выйду? платье на четверть не сходится! -- кричала Настя, поворачиваясь спиной к Петровскому, который отвечал:

– - Наденешь мантию; на что же и держим мантии? никто и не заметит!

– - Мне покрывало, скорее покрывало! -- подбегая к содержателю, кричала другая актриса.

– - Посмотрите, ради бога, какие грязные сапоги-то! -- говорил басом толстый актер, силясь взглянуть на свои ноги, в чем огромный живот препятствовал ему.-- Какой же я буду дож?

– - Где же взять! -- отвечал Петровский.

И вслед за тем закричал:

– - Эй, книгу на стол сюда дайте, книгу!

– - Зачем же вы брались давать трагедию? ну поставили бы водевиль какой-нибудь,-- заметила полновесная актриса в бархатном платье и диадеме на голове.

– - Да перестань! Я знать ничего не хочу, одевайтесь во что есть, и конец! -- топнув ногой, грозно закричал содержатель труппы.

И все, ворча, отошли от него.

Остроухов, тоже в костюме, был занят не менее Петровского: он румянил, наклеивал усы, бороды и бакенбарды целой толпе одетых воинов.

Наконец заиграл оркестр по сигналу Остроухова, топнувшего ногой об пол.

Сюжет трагедии был основан на любви двух молодых людей. Любовников разлучают; они клянутся вечно любить, страдают, плачут. Суровые сердца смягчаются, и влюбленных благословляют.

В первый раз в жизни Люба видела игру актеров, и как они ни были посредственны, но на Любу произвели сильное впечатление. С биением сердца следила она за каждым словом и движением актрис и актеров. Когда же разлучили влюбленных, Люба предалась такому искреннему отчаянию, что должна была уйти на несколько минут, чтоб дать свободу своим слезам. Трагедия окончилась свадьбой, на которой танцевали разнохарактерные танцы, а Лёна -- своего неизменного казачка.

Любу очень поразило равнодушие Павла Сергеича к несчастиям влюбленных и сладкий сон отца, который просыпался только в антрактах, чтоб освежить себя после сытного обеда прохладительными напитками, которые разносили гостям.

Только что спустился занавес, Тавровский пошел на сцену благодарить актрис и актеров. Он каждому нашел сказать что-нибудь любезное. Обращаясь к Остроухову, он сказал:

– - Вам я приношу двойную благодарность.

– - Я рад, что вам понравилась игра наша. Чем богаты, тем и рады! -- кланяясь, отвечал Остроухов.

– - Очень, очень я доволен всем и никак не ожидал, чтоб столько талантов скрывалось так близко от меня, в этом городишке.

– - Что делать? все, кого вы видите здесь, более или менее заблудшие овцы. Некогда и она была в такой же труппе… а что, хорошая она актриса?

– - Очень хороша,-- с иронией отвечал Тавровский.

– - То-то, я ей предсказывал, что она будет хорошая актриса, если…

– - И вы угадали! -- перебил Остроухова Тавровский и затем обратился к Лёне, еще дышавшей, после казачка, подобно кузнечным мехам. Белилы и румяны остались пятнами на ее смуглых щеках. Пот, подобно весенним ручьям, образовавшимся от снегов, катился по лицу.

– - Очень мило вы протанцевали, главное -- смело!

– - Она уж двадцать лет танцует казачка,-- заметила Мавруша, закатывая глаза под лоб.

– - Только давностью и можно объяснить такую ловкость,-- отвечал серьезно Тавровский и, обращаясь ко всем, громко прибавил: -- Господа, прошу вас всех отужинать у меня.

И под общий восторг он сошел со сцены.

В зале, великолепно освещенной, играла уже музыка на хорах; гости танцевали. Вальсируя с Любой, Павел Сергеич вздрогнул, заметив черные, блестящие глаза Стеши, устремленные на него из окна, выходившего в сад.

Посадив Любу на стул, он кинулся к окну и сказал:

– - Что ты здесь делаешь?

– - Разве мне нельзя глядеть, как танцуют?

– - Нет… что ты сегодня сделала с своей барышней?..

– - Я не ее горничная,-- перебила Стеша.

– - Что же ты думаешь о себе? тебя она избаловала; но ты всё-таки горничная, и я, на ее месте, велел бы выгнать тебя из дому.

– - Я и так уйду! Я вижу, что вам этого хочется.

– - И прекрасно сделаешь!

Тавровский отошел от окна, несмотря на слова, произнесенные Стешей умоляющим голосом:

– - Вернитесь: я вам скажу…

Но Тавровский не вернулся. Фейерверк был спущен, сад иллюминован; музыка играла в нескольких местах. Гости разбрелись по саду. Тавровский шел с Любой под руку и обратил внимание на ее печальное лицо.

– - Ты чем-то огорчена? не видала ли ее? -- пугливо спросил Павел Сергеич.

– - Я ее не видала с утра,-- робко сказала Люба,-- но…

– - Говори, что тебя беспокоит?

– - Отчего же… ты на мне не женишься?

Павел Сергеич остановился и, глядя в глаза Любы, улыбаясь, сказал:

– - А ты хотела бы за меня выйти?

– - Как же! я тебя очень люблю! а кто любит, тот женится…

– - Это откуда ты таких рассуждений набралась?

– - Стеша…

– - А, понимаю!

– - И в пьесе -- они любили и женились.

– - Так, значит, пьеса тебя навела на эту мысль?

– - Да! но мой отец не будет сердиться: он всё делает, что я ни попрошу.

– - Ну, дитя мое, ты подожди еще просить его об этом,-- пожимая руку Любе, весело отвечал Павел Сергеич.

В продолжение прогулки он, шутя, спрашивал ее:

– - Так ты хочешь выйти за меня замуж?

Отужинав с гостями, Тавровский отправился в отдаленный флигель, где ужинала труппа Петровского вместе с некоторыми любителями из гостей. Среди шумного разговора Тавровский не был замечен; он подошел к актрисам помоложе и получше и разговаривал с ними; как вдруг его кто-то дернул за платье. Он повернулся и увидел перед собой Остроухова с бокалом в руке. На его усталом лице еще были следы белил и румян, и он хриплым голосом сказал:

– - Павел Сергеич, а Павел Сергеич, за ваше здоровье!

– - Благодарю!

– - Господа, здоровье хозяина! Ура! -- закричал Остроухов.

Все встали и с шумом провозгласили тост. Один только содержатель труппы, сидя в углу, пел басом:

Мы живем среди полей…

И страшно вскрикивал, схватывая себя за виски:

Жизнь для нас копейка!