Ольга Покровская - Булочник и Весна Страница 106

– Ты потом съезди к нему и скажи, что я на него не в обиде! – глухо раздалось из берлоги. – Оправдай меня, ладно? Хотя бы посмертно. Потому что, знаешь, я сейчас это сердцем вижу… ненавидеть – это позор!

Тут только я догадался, что она бредит.

У Мотьки в буфете нашёлся просроченный анальгин. Она сгрызла его, морщась и запивая чаем. А я собрался в аптеку купить ей что-нибудь от горла. В коридоре ещё раз оглядел висевший на гвоздике наряд Весны, мокрый и лёгкий, как крыло мотылька, и почувствовал жжение досады: дурища, протусовалась весь день в летнем плаще!

На улице всё ещё сыпал снег. Не то чтобы «буранный чертополох», как выразилась Мотька, но довольно остро заточенная ветром метелица. Уже выйдя из аптеки, я подумал: надо бы принести Мотьке в утешение от бед какой-нибудь подарок. При этом у меня не было ни малейшей идеи, что бы это могло быть.

Я бросился в омут головой и в дурацком киоске с колониальными безделушками купил бубен и кастаньеты. Там же купил блокнот с тряпичным солнцем на зелёной обложке. Уходя заметил на стене сумку-котомку и всю эту музыку попросил в неё запихнуть. У бабульки в подземном переходе приобрёл шерстяные носки, серые, со снежным узором. Оставалось добавить сладостей. Покупать шоколад или конфеты в коробке показалось мне глупым. Я набрал конфет вразвес – «мишек», «стратосферу», «белочку», и засыпал ими подарки. А затем заскочил в супермаркет и, тупо пройдясь по рядам, взял банку варенья из крымской ежевики. Подумал и добавил к ней ещё массандровский кагор.

В общей сложности я бродил часа полтора, а когда вернулся, облегчительное действие анальгина было в разгаре. Мотькин лоб пробила испарина.

– Ты извини, я вроде как жива, – призналась она, вытряхивая из котомки на одеяло свои подарки. Перебрав их, сразу надела носки со снежинками и, разглядывая вытянутые мыски, сказала:

– Фу, какие вы сентиментальные! Что ты, что Петька. Вы и на людей-то не похожи. Может, вы ангелы? – И она с пристрастием оглядела меня. – Ну, открывай кагор-то! Давай уж выпью, авось не помру!

Мотя поправилась быстро и, обвыкнувшись кое-как с утратой Николая Андреича, вспомнила свои старые планы.

– Хочу рубиться по максимуму, – докладывала она мне. – Конечно, это кайф – порыдать с благородным творцом на репетициях, но идти с ним в жизнь – последняя глупость. Нужна агрессия и адская вера в себя. Обещаю, ты обо мне услышишь! Хочешь, я даже в каждом интервью буду тебе передавать привет?

При этом она вовсе не желала, чтобы я следовал её примеру.

– Моя судьба цыганская, и ты на меня не смотри, – наставляла меня Мотя. – Хоть где-то должна быть любовь, верность и прочая туфта. Нельзя ведь, чтоб оно совсем в человечестве передохло! Вдруг через триста лет пригодится?

Наша окрепшая было дружба с Мотей оборвалась в один момент. Как-то в обед я позвонил ей узнать, как дела, а если повезёт, то и зазвать вечерком куда-нибудь поужинать.

– Ты прости меня, Булочник! – громко и близко, ближе привычного, прозвучал в трубке Мотин голос. – Меня тут больше нет – я в другом времени! И у нас, представляешь, ночь!

Я не понял её. Мне показалось, она говорит о театре, о каком-нибудь очередном дурацком мюзикле. Но на всякий случай спросил, в порядке ли она и не нужно ли приехать?

– Ну валяй, приезжай! – ухохатывалась Мотька. – Я в Хабаровске! Прусь вот с рюкзаками. Мне девчонка позвонила из студии. Помнят меня, берут. И с жильём устроилось! Ты прости, что не предупредила, а так, «по-английски»… Не хотела тебя расстраивать!

69 Сыграли все

Мы не виделись с Петей с того самого дня, как он узнал о вероломстве Тёмушкина. Судя по двум или трём кратким телефонным разговорам, состояние его духа в последние пару недель было жёстким и собранным. В качестве темы для беседы Петя предпочитал работу, а именно – способы крупного и одновременно быстрого заработка. Об Ирине не заговаривал. То есть он, конечно, говорил о ней непрестанно, называя её то справедливостью, то удачей, то музыкой, но она шла фоном и не смягчала бреда отмщения, захватившего его всецело.

– В принципе, я могу сегодня с тобой пообедать! – сказал он, когда, пришибленный известием об отъезде Моти, я позвонил ему. – Даже будет кстати. Есть у меня для тебя одна новостишка. Но только я к тебе не попрусь. Сам приедешь.

Петин голос был ровен и холодноват. Торговаться не имело смысла. Он назвал адрес ресторанчика, и мы простились.

Намаявшись по пробкам, я разыскал нужное заведение и, войдя, по одному только запаху, пропитавшему зал, оценил Петин выбор. Это был аромат добра и укрытости, сравнимый только с запахом честно испечённого хлеба. В светящемся рыбно-пряном воздухе, навевающем мысль об Эгейском море, парила облачная мебель. Диванчики в светлых чехлах, белое, синее.

В углу у окна, под фотографией счастливых рыбаков, обнимающих в четыре руки гигантского тунца, мною был обнаружен Петя. Он сидел, элегантно лохматый, весь в чёрном, и с видом знаменитости, отягчённой собственной славой и красотой, листал экран телефона. Дожидаясь меня, он уже успел перекусить. Теперь перед ним были пепельница и кофе.

– Ну ты, брат, даёшь! Час тебя жду! У меня обеденный перерыв не резиновый! – объявил он вместо приветствия. – Присаживайся! Чего хотел?

Я сел, и он через стол протянул мне руку. Пожатие его сухой холодной ладони не понравилось мне, как, впрочем, и всё остальное. Петины глаза, известные своим обаянием и гипнотической силой, были темны и узки. Напряжённые скулы и челюсти, сжатый рот. Я молча смотрел на него.

– Так чего хотел? – повторил он.

Я сказал, что Мотька сегодня улетела в Хабаровск.

– Ну и молодец! – кивнул он. – Не терпеть же ей век твоё нытьё по жене! – и перебил, когда я попытался возразить: – Да молчи уже! Ноешь ты или нет – без разницы. Всё равно ты весь этим пропитан – сожалением, тоской! Что толку с тобой тусоваться?

Мне захотелось встать и каким-нибудь внятным движением, может быть, и кулачным, выразить Пете протест против тона, каким он вздумал со мной разговаривать, но, учтя его трудные обстоятельства, я сдержался.

– Так значит, Мотька в Хабаровске. И в чём вопрос?

– Не знаю, – буркнул я. – Нет никакого вопроса. Получается, что вокруг меня все друг от друга отламываются и потом леденеют поодиночке. И что, надо на это вот так спокойно смотреть?

– А это ты у Ильи спроси – надо или не надо, – посоветовал Петя, поднимая на меня угольный взгляд. – Это у него «дух истины» на посылках. А я, брат, если охота, могу по блату тебя свести с духами совершенно иного рода! – И он улыбнулся, но ни капли прежнего добродушия не мелькнуло в его лице.

От улыбки этой что-то дёрнулось во мне – повернули ключ – и я завёлся.

– То, что вокруг тебя чертей поналипло, так это скажи спасибо своему воображению! – грянул я. – Никто тебя не оскорблял и музыку у тебя не крал – ты сам её сдал! Твои сержи и тёмушкины поступают так, как им выгодней. Ничего личного! А ты, как дурак, цепляешься – мол, тащите пистолеты! Только больно надо им с тобой стреляться. Будешь палить сам в себя!

– Ты думаешь? – спросил Петя, когда я отклокотал. – Ты серьёзно так считаешь – что я маюсь дурью? Ну что ж, тогда ознакомься! – и он, вынув из кейса длинный конверт, подал его мне через стол. – Получил на днях «заказным»! И это в эпоху электронной почты. Читай и завидуй!

Петя откинулся на диване, под сенью тунца, а я вынул из косо порванного конверта отпечатанное синими чернилами письмо и билет.

Письмо было рассылочным, со вписанной от руки фамилией. В нём «именинники», а конкретно Серж с Тёмушкиным, выражали искреннее желание видеть Петю на премьере в зале таком-то, с последующим празднованием события в кругу друзей. Пригласительный билет прилагается.

– Я ведь был у них на репетиции! Просто из любопытства, – сказал Петя. – Не выходит у них ни хрена! Топот и ржание! Тёмыч прибитый. Подхожу, говорю: ну что, дурачок, доволен? Этого ты хотел? Он молчит, глазами по ботиночкам шарит. Ну я лысину ему взъерошил: мол, живи, предатель, не трону! И пошёл. А теперь вот думаю – всё же надо бы к ним завалиться! А? Может, сходим, послушаем? А потом я тебе всё то же самое сыграю, дома. Всё то же – только по правде.

– Слушай-ка, так это уже сегодня? – перебил я его, поглядев на дату.

– Ну да! Я ж говорю – ты кстати! – холодно рассмеялся он и, забрав у меня письмо, уложил на прежнее место, в кармашек кейса. – Жаль, не готов я ещё. А то, представь, как было бы круто: поприсутствовать, а потом устроить ненавязчивое продолжение банкета – для всех желающих? А? Резиденция в безвизовом тепле, своя, и самолёт – так уж и быть, в аренду. Ну ничего, не в последний же раз, как думаешь? Ещё успеется…

– Хватит чушь пороть! – разозлился я. – Самолёты ему подавай! А космических кораблей не надо?

Он моментально перегнулся через столик и, легонько взяв меня за свитер, прошипел:

– А ты чего хочешь? Чтоб я к Ирине в Сержевых плевках потопал? Чтоб я всю жизнь их на себе таскал, как ордена?