Владимир Дэс - Зелёное пальто Страница 11

В это сооружение вела дверь. На двери была вывеска «Музей».

Я с перепугу и отчаяния влетел туда.

Через пять минут, в тишине, я успокоился.

Здесь, внутри, было всё как во всех музеях: окошечко с надписью «касса» и женщина, сидящая рядом на стуле, очевидно, родственница нашего профессора Шамана, с таким же разрезом глаз.

Посмотрев на меня своими прекрасными раскосыми глазами, она спросила, улыбаясь:

– Вы на экскурсию…

– На экскурсию, – машинально ответил я.

– Проходите, – сказала она, все так же приветливо улыбаясь. Я купил билет и послушно прошел. Она, рассказывая, повела меня по залам. «Да что это за беда такая в этом, богом забытом городе: то ненормальные дети, то музеи с экскурсоводом, с ума сойти», – с тоской подумал я.

А в музее, надо сказать, была представлена вся история этого края: петровские времена, экспозиция о декабристах и их женах, столыпинская реакция, фотографии врагов народа тридцатых годов, пейзажи, ландшафты и описание золотых рудников, макеты и чучела всякой местной живности.

После экскурсии эта местная милая женщина, живущая, кстати, прямо в здании музея, поставила кипятить чайник, достала варенье и ввела меня в курс их нерчинской жизни.

Оказалось, что «лагеря», которым я интересуюсь, просто нет. Содержание его давно не финансируют, вот поэтому там нет ни света, ни тепла, ни телефона, ни охраны.

А всех, кого сюда присылали отбывать срока, начальник колонии, местный житель, направляет работать на золотые прииски рабами.

И моя младшая сестра наверняка на каком-нибудь из приисков кашеварит. А про старшую сестру она ничего не слышала. Хранительница музея пообещала сходить к начальнику и все разузнать поподробнее. Но понадобятся деньги, даром тот ничего не скажет. Я тут же дал денег.

Кстати, оказалось, содержание музея тоже финансируется этим же местным начальником колонии. Когда я поинтересовался, а зачем ему музей, она, немного помявшись, повела меня еще в один зал.

Едва мы переступили его порог и она включила свет, я очутился в огромном сказочном дворце.

Все вокруг сияло и светилось так, словно вдруг зажглись тысячи ламп.

Стен не было.

Вместо них стояли гигантские зеркала от пола до потолка и от угла до угла. Они занимали все пространство зала, делая его бесконечным.

– Что это? – воскликнул я.

– Это сокровище, из-за которых и существует наш музей, – ответила хранительница.

И рассказала, что зеркала эти привезли сюда в 1900 году с Парижской выставки нерчинские золотопромышленники, когда здание еще только начали строить. Два года везли на санях и телегах.

Музей давно бы лишился этих реликвий. Но никто, в том числе и начальник колонии, до сих пор не придумал, как их вытащить из музея и на чем вывезти.

Зеркала были очень тяжелые, на свинцовой основе и окованные в ажурную бронзу. Размеры поражали: метров десять в ширину и три в высоту.

Я неспешно обошел зал, и честно сказать, мне тоже захотелось вывезти это чудо из этой дыры к себе в Башню.

Стало понятно, зачем местный олигарх-начальник колонии так тщательно оберегал музей. Надежда перспективной наживы творит чудеса благотворительности.

Мы попили чай, и, оставив меня ненадолго, хранительница музея отнесла деньги начальнику, а вернувшись, сообщила, что сестра работает на четвертой Драге [27] поварихой у латышей. За определенную плату ее завтра утром могут привезти ко мне.

Я опять отсчитал деньги, и она опять пошла к начальнику.

Когда вернулась, сказала, что насчет младшей все в порядке, а про старшую начальник тоже ничего не знает.

И стала стелить постель. На двоих, прямо в музее.

Деваться мне было некуда, и я возражать не стал.

Поутру начальник привез сестру. Похудевшую и устав шую. Пока хранительница отпаивала ее целебными настоями из мухоморов, я договорился с начальником колонии о сумме выкупа своей младшей сестры.

Вместе с ним сходили в лагерь и из камеры хранения забрали легендарную папину бритву.

Потом я простился со своей ночной пассией, пообещав когда-нибудь вернуться. Она, в свою очередь, пообещала мне родить еще одного яркого представителя их народности. Я не возражал.

Прилетел вертолет, и мы с младшей сестрой покинули это историческое место.

Из всего населения Нерчинска провожали нас только две дамы: будущая мать будущего профессора и корова, которая, бросив гоняться за газетами, погналась за нашим вертолетом.

Но теперь я был спокоен.

Я знал, что читать она не умеет, как, наверное, и летать.

Да и вообще коровы ни читать, ни летать не умеют.

По крайней мере в Нерчинске.

Как бы ни было прискорбно, но ни самой старшей сестры, ни ее следов нигде не обнаруживалось. Вертолетчики тоже поклялись, что такой пассажирки у них не было.

Стало понятно, что из Нижнеокска она отбыла, а сюда не доехала. Надо было искать где-то посередине.

Вертолетчики доставили нас в Читу. И там бросили.

Губернаторские люди, поняв, что мы без старшей сестры, тоже нас бросили.

И мы с младшей сестрой еле-еле с большой переплатой купили билеты до Нижневартовска. В общий вагон.

И не было бы счастья, да несчастье помогло.

В одном общем вагоне с нами ехал веселый нефтяник.

За бутылкой водки мы разговорились. Этот добытчик после третьего стакана стал рассказывать всему вагону об удивительной девушке, истинной россиянке. У которой даже на груди выколот патриотический лозунг.

– Сестра! – закричали мы с младшей в один голос.

– Где она? – затрясли мы нашего попутчика.

Ее, оказывается, по дороге в Нерчинск перехватили нефтяники, летевшие из Москвы.

Когда мы прибыли в Нижневартовск, там было минус пятьдесят. Даже пингвины от холода, не стесняясь, заходили в подъезды жилых домов и там грелись.

Сестру же нефтяники пригрели сами, разместив в местном санатории «Африканский Рай», где под пальмами отдыхали после вахт душой и телом.

Еле-еле нам удалось вырвать ее из цепких мужских рук, перемазанных черным золотом.

Едва мы прибыли в Нижнеокск, как старшая сестра получила приглашение посетить резиденцию Губернатора.

Там, в комнате отдыха в глубине своего кабинета, Губернатор быстро «прочитал» несколько раз, лежа на диване, надпись на груди моей сестры. Стал «россиянином» и успокоился.

Благодаря этому ликбезу наконец вся наша семья попала в милость и нам было поручено организовать прием «Царской семьи в изгнании».

Вдовствующая российская императрица, наследник и свита, путешествуя по Волге на пароходе, решили сделать остановку у нас в городе на один день.

Архивисты-монархисты срочно стали искать в секретных отсеках ОГПУ остатки дворянства в нашем Нижнеокске.

После долгих поисков и допросов в стенах бывшего здания КГБ двое признались, что они потомки дворян.

Один происходил из княжеского рода, а другой – из графского.

Граф законспирировался под учителя труда в школе для недоразвитых детей, а князь легализовался, став капитаном ГАИ. Вот им-то в компании с моей сестрой и было поручено встретить хлебом-солью императорскую семью и ее двор.

Двор состоял из полуголодных титулованных эмигрантов, потомков бывшей дворовой знати.

На пристани всё было торжественно.

Резвился только царевич, десяти лет от роду.

Чопорные дворяне милостиво приняли приглашение на обед в ресторан «Охотник». По их лицам и поведению было понятно: они до сих пор считали, что только им принадлежат богатства Российской империи: золото, алмазы, газ, нефть и даже наши души.

Духовенство встречать не пришло, оно было занято куда более важным делом.

В которое, между прочим, был втянут и наш папа.

Мы, рожденные в СССР, воспитанные в полном религиозном невежестве, даже и не подозревали, что в России уже давно существуют две враждующие церкви со своими приходами и со своими патриархами.

Не признающие друг друга. Захватывающие храмы и вербующие прихожан.

Вдобавок объявились в огромном количестве секты американские, канадские, российские: баптисты, трясуны, крикуны, прыгуны, хлысты, мормоны, адамисты, немоляки.

Причем святые отцы, только что выступавшие за одну церковь, часто переходили в лоно другой и обратно. Чем еще больше запутывали простой православный народ России.

Запутали, конечно, и папу.

С целью поднятия своего авторитета каждая из церквей придумывала себе какие-то чудеса. Кто-то увидел чудо в «папе икающем». И потащили его с кремлевской площади каждый к себе.

И заметался наш папа от одного храма к другому. От одной рукопашной схватки к другой.

А так как папа был простой русский мужик, ему все эти теологические тонкости пришлись не по силам.

Нашел я его избитого, в изодранной одежде, босиком, посреди враждующих церквей.

Он стоял на коленях под проливном дождем и, не обращая внимания на гром и молнии, взывал к Господу:

– Боже! Если ты есть, вразуми, кто я и что я? Для чего ты, отец мой, создал меня? Неужто только на муки? Или я больше ни на что не гожусь? Не верю я в это. Не верю!