Татьяна Замировская - Воробьиная река Страница 14

–  Вот видишь! – триумфально сказала Марина, рассматривая телефон. – Все получилось! Сейчас позвоним, дай, такси вызовем. Должна быть служба вызова такси из любой точки, я знаю.

Взяв телефон в руки, Марина передумала и решила вначале позвонить дочери, долго вспоминала номер, скользя пальцами по клавишам (старый телефон, отметила Анна, это же мой старый телефон, как так?), потом довольно хмыкнула, приложила трубку к уху и пропала, но не мгновенно, а как-то естественно, как будто Анна придумала ее, Марину, как лекарство от паники в этой новой и нестерпимо непонятной ситуации.

Это нормально, сказала себе Анна, человек еще и не такое может придумать, чтобы не сойти с ума. Она подняла телефон (он валялся на земле) и позвонила по последнему номеру из списка неотвеченных. У нее в голове ухнуло и противно загудело: догнали, стреляют, сообразила она, надо лечь.

Анна открыла глаза и увидела вначале потолок, как в кино, а потом – что из нее торчит множество белых прозрачных нитей, как будто ее поймал сверхчувствительный к колебаниям паук, в которого было встроено несколько мониторов. Некоторые нити присоединялись прямо к потолку, как ей показалось. Врач, который заметил, что Анна пришла в себя, тут же подсоединил к ней еще несколько нитей, это оказались провода, подмигнул Анне и сказал, что она добилась значительных успехов и что скоро поможет ему решать кроссворды, а то он тут сидит уже пятый день с этими журналами, и адская скука, и нужных слов не находишь, и буквы не совпадают, и линия все время прямая. У доктора был довольный вид. Через некоторое время ворвался Аннин муж, потом подбежал Аннин папа, у них слезились глаза. Папа сказал, что видел про Анну сон, и что в этом сне она ходила в черном платье по летнему саду и собирала ягоды калины, почему-то уже зрелые и пьяно-тяжелые, с налипшим снегом, поэтому папа тут же понял, что Анна выкарабкается: не время, говорил этот сон, не то время. Муж сказал Анне, что уже отчаялся и был готов наложить на себя руки, но его выручил кот: приходил каждую ночь, ложился на голову и уминал ее лапками, вытесняя нехорошие предчувствия.

Муж сказал, что погибло почти двести человек и что многие в больницах до сих пор, но Анне повезло, потому что она просто ударилась головой, а все остальное в порядке, но если она чего-то не помнит, то это нормально, не страшно.

–  Я все помню, – сказала Анна немного новым голосом, она как бы заново училась говорить. – Там все началось, когда стали колеса менять и расцепили вагоны – знаешь, когда поднимают метра на два на чугунных цепях и вскрывают пол в некоторых купе свинцовым ломом.

–  Нет, – ответил муж. – Это когда в Польшу едешь, в Бресте колеса меняют. Но не важно.

Анна, действительно, отлично все помнила. Муж приносил ей в больницу газеты, она смотрела списки погибших: Марина, 43 года, такой не было. Марины было всего две – одной 11 лет (точно не та), судя по фото – именно та девочка в пальто с коротким рукавом; еще была бабушка – пятеро внуков, дача, добрейшей души человек, ехала к сыну на день рождения.

Через три недели Анну выписали, и еще три недели она искала Марину в списках пострадавших и находящихся в больнице – либо находившихся там некоторое время. Марин было целых восемь штук, и все не те. Приходя к очередной не той Марине, Анна приносила ей цветы и какой-нибудь подарок: ревущего утробным шоколадным тоном фиолетового мишу, коробку малиновых трюфелей, книжку с репродукциями. Марины думали, что Анна волонтер, обычно волонтеры так и выглядят – все в шрамах, сами пострадали и теперь другим покоя не дают (одна Марина точно так подумала и сразу озвучила). Предпоследняя, седьмая Марина оказалась в ужасном состоянии, поэтому Анна организовала сбор средств ей на операцию, устроив благотворительный концерт, а последняя Марина оказалась очень отдаленной сотрудницей Анниного мужа. Поэтому Анне пришлось как-то объяснить мужу, зачем она бегает по больницам и квартирам.

–  Марина – это ты сама, – объяснил он, до этого помолчав несколько дней. – Та часть тебя, которая не окончательно выпила этот чертов чай. Внутренняя, тайная ты, которая помнит о тебе даже там, где отсутствует память. Та часть тебя, глядя в глаза которой ты можешь принять радикальное решение и сказать – давай перелезем? Помнишь, как в том анекдоте – а можно не приходить?

Оказалось, что подсознание Анны само придумало для нее такую интерпретацию случившегося – борьба организма за жизнь, допустим, оформилась и отделилась в виде отдельной, более деятельной психической сущности и не допустила. Ну что ж, во всяком случае, Ирка-змея дала бы гораздо более оскорбительное толкование. Анна решила больше никому не рассказывать всю эту чушь с корпусами. К тому же она стала болезненно относиться к очередям – при виде любой очереди ей становилось физически плохо, почти до обморока.

Правда, получилось так, что после благотворительного концерта Анна разговорилась с девушками-саксофонистками (там выступала замечательная группа, четыре саксофонистки играют джаз – тенор, альт, два сопрано), потом еще около месяца думала, а потом села в двадцатый автобус и приехала в 9-ю музыкальную школу. Зашла в кабинет директора, не глядя села в кресло, подняла голову и чуть не расплакалась.

Директором оказался дедушка, похожий на очень доброго, совсем пожилого Гитлера, когда-то выпившего вместо яда эликсир благодатной любви к человечеству и с тех пор скитавшемуся по тибетским монастырям.

Анна закрыла лицо руками, втянула в себя воздух и поняла, что вообще не знает, что сказать. В этот момент ей как никогда хотелось вернуться в тот ржавый трамвай и сидеть там как в самом безопасном месте во Вселенной, даже если там была и не та Вселенная, или не Вселенная вообще.

–  Ребенок академический завалил? – с ужасом спросил дедушка.

Анна покачала головой.

Простите, сказала она, дурацкая история, отдыхала в санатории с одной женщиной хорошей, Мариной, дружили сильно, потом потерялись, так она говорила, что тут директор, видимо, наврала. Тут Анне самой стало смешно, потому что она-то сама не наврала.

–  Мариночка? – спросил дедушка. – Почему это Мариночка директор? Мариночка сейчас заведует отделом духовых, да. А директор – вот директор. Это Мариночка вам что-то не то сказала.

Такая низенькая, уточнила Анна, волосы черные, вьющиеся, говорит очень быстро и много, раньше играла на флейте, так?

Дедушка-Гитлер так расчувствовался, что даже предложил Анне чаю, но от слова «чай» Анне стало так же дурно, как если бы она встала в очередь – ну что ж, еще не самые ужасные последствия, некоторые вообще всю жизнь овощи, с такими-то травмами.

Да, травмы – Анна осторожно спросила, все ли хорошо у Марины со здоровьем; она испугалась, что Марина лежит в больнице какого-то другого города, но оказалось, что с Мариной все хорошо, кроме того, что она не работает директором, дедушка все смеялся – ишь какая!

Анна долго боялась идти к Марине, но потом все-таки собралась, купила большую красивую коробку конфет и бутылку шампанского, после чего вернулась домой и оставила бутылку дома: не помнила точно, любит ли Марина шампанское, а в ее ситуации не помнить что-либо о Марине было настоящим преступлением.

Марина сама открыла дверь, но выглядела немного не так, как в ту ночь – она была более мягкая, понятная, уютная. В ней почти не было этой дерзости, резкости в движениях, этой оголтелой целеустремленности или чем это тогда можно было назвать. И этот человек рвал руками проволоку? Руки Марины были мягкими и покрытыми мукой – может, она лепила пельмени, или вареники, или обваливала в муке рыбку.

–  Вы точно ко мне? – спросила она, не протягивая руки (все-таки рыбку, подумала Анна).

–  Точно-точно, – ответила Анна. – Вы меня не помните? Меня зовут Анна.

–  Не помню, простите. – сказала Марина. – Вы мне, может, напомните.

–  Смотрите, – сказала Анна, – я о вас почти все знаю. Например, я знаю, что вы в 12 лет сломали палец и полгода не могли играть на флейте. У вас в детстве была собака Цезарь. Ваш дедушка умел шить шляпы, а еще однажды на спор отрезал себе палец на ноге, мизинец. Ваши родители ненавидят музыку. У вас панический страх подавиться, потому что раньше вы всем давились.

Марина выдохнула себе на руки и вся покрылась белой мукой.

–  Еще у вас двое детей, – продолжала Анна. – Девочка Маша. И мальчик.

–  Так, стоп, – сказала Марина. – У меня один ребенок и всегда был один. До свидания.

Анна поняла, что на самом деле перелезть через стену нужно именно сейчас.

–  Значит, будет еще один, – сообщила она. – В общем, Марина, запомни, пожалуйста, две очень важные вещи. Посмотри на меня. Меня зовут Анна. Это очень важно. Посмотри на меня и запомни на всю жизнь: Анна. И еще одну штуку запомни – чай из рук незнакомцев никогда не пей. Вообще. Это самое главное правило в жизни.

–  Ненормальная, – сказала Марина и захлопнула дверь. Пошла к Маше: та спала, ничего не слышала, ну и прекрасно.