Жанна Абуева - Дагестанская сага. Книга I Страница 17

Анонимная статья встревожила Магомедмирзу, и он понял, что это лишь первый звоночек и что будут ещё и другие. «Обиженных батраков» теперь было много, и все они хотели так или иначе свести счёты со своими новыми классовыми врагами.

В который уже раз Мавраеву подумалось, что лучше ему, вероятно, уехать отсюда на какое-то время. Только вот как быть с семьёй, с женой Муслимат и пятью детьми? Уехать всем вместе? Сейчас время для этого не совсем подходящее. Их отъезд может вызвать не только вопросы, но и конкретные действия. Они уже забрали у него всё, чем он владел и что создавал на протяжении жизни. Оставалась сама его жизнь. И они вполне могут захотеть забрать и её тоже.

Глава 9

Шахри в очередной раз покрутилась перед зеркалом и осталась вполне довольна увиденным. Повернувшись на каблучках, она вышла из комнаты и, заглянув по пути в детскую, полюбовалась на сынишку Далгатика, мирно спавшего в кроватке под присмотром няни Поли, пожилой украинки, не чаявшей души в своём питомце.

Шахри приложила палец к губам и сделала Полине знак, чтобы та вышла к ней.

– Я иду в гости, а Манап Абдурагимович подойдёт туда сразу, как освободится, – сказала она. – Придём поздно, так что не ждите нас и ложитесь спать.

Няня преданно посмотрела на хозяйку и в сотый раз подивилась тому, как она хороша. Уложенные в высокую причёску пышные каштановые волосы открывали белую лебединую шею, а муаровое тёмно-вишнёвое платье приятно облегало точёную фигуру, совершенство которой ещё более подчёркивали красивые, в тон платью, замшевые туфельки, привезённые из столицы любящим и заботливым супругом.

Скажи кто-нибудь Шахри много лет назад, что её ждёт столь блестящее будущее в качестве жены одного из самых знаменитых людей Дагестана, она бы позабавилась, но сейчас, когда её жизнь сплошь состояла из праздников в виде приёмов и банкетов, концертов и загородных маёвок, примерок новых платьев и дружбы с такими же, как и она сама, жёнами ответственных работников, прошлая жизнь в горах была словно укрыта за дымчатой непроницаемой завесой.

Манап был постоянно занят на работе, сынишка находился в заботливых руках Полины, а сама она коротала дни в общении с приятельницами, чьи мужья также сутками напролёт отдавались государственной работе, желая приблизить то светлое будущее, которое они обещали поверившему им народу. Их жёны, проживая в правительственных квартирах и снабжаясь всем необходимым из спецраспределителей, занимались лишь собою и своими семьями, не особенно задумываясь над тем, как обстоит всё там, снаружи, на тех улицах, по которым они ездили главным образом в автомобилях, мимо тех домов, за стенами которых простые люди, затянув потуже пояса, перебивались, как могли, в тревожном ожидании будущих неизвестных перемен.

Иногда они выезжали семьями на природу, и тогда, в непринуждённой обстановке, в компании своих товарищей Манап словно скидывал с себя панцирь холодноватой сдержанности и превращался в весёлого и обаятельного мужчину, так и сыпавшего шутками и остротами.

– Шахри, твой муж просто душечка! – говорила ей Любочка Мамедова, молодая и хорошенькая супруга одного из дагестанских наркомов, и Шахри улыбалась и кивала согласно головой, потому что Манап и в самом деле умел увлечь любого.

Во время такого досуга мужчины избегали обыкновенно говорить при жёнах о работе и поддерживали лёгкие разговоры о том о сём, словно и не было у них напряжённых и многочасовых ночных бдений в правительственных кабинетах. Между собой они главным образом рассуждали о событиях исторического плана либо спорили о диалектическом материализме, пока жёны их обсуждали новинки моды, кулинарные рецепты, а то и просто сплетничали беззлобно.

– Ой, что я вам расскажу-у! – понизив голос, сказала жена наркома Алиева Тамара. – Представляете, наш-то Абдулгамидов влюбился в Полянскую, балерину Большого театра! Говорят, жениться собирается!

– На балерине?! Интересно, когда это он успел влюбиться! Вроде бы пропадает сутками на работе, а поди ж ты, и на балет время нашёл!

Раисат, степенная и дородная супруга Муслима Алиханова, добродушно хмыкнув, потянулась за одним из пирожков с капустой, испечённых для пикника накануне вечером, и осторожно его надкусила.

– Постойте, кажется, это её я видела, когда мы с Манапом были на «Жизели» в последний раз! – воскликнула Шахри. – Да-да, я точно помню, она танцевала во втором составе, довольно, между прочим, красивая и танцует хорошо! Кстати, с нами был и Абдулгамидов. Неужели тогда и влюбился?

– Не представляю себе, какие из балерин жёны. Мне кажется, что кроме как стоять на пуантах в своих пышных пачках они больше ничего не умеют! – сказала Раисат.

– Ну, не скажи! Они только на вид такие хрупкие, а на деле очень даже крепкие и выносливые.

– А я никак не привыкну к тому, что они полуголыми выходят на публику! – сказала Шахри и добавила: – Хотя балет очень люблю!

– А между прочим, Сталин, говорят, не пропускает ни одной премьеры!

– Вот бы увидеть его, да, девочки?

В такой обстановке Шахри старалась не задумываться над судьбами тех, кто, подобно Ибрагим-беку, был изолирован государством от процесса построения нового общества. Более того, она приучилась поддерживать мнение мужа о том, что сопротивляющихся просто необходимо изолировать, а то и ликвидировать, ибо в противном случае они сделают всё, чтобы помешать коммунистам в их благородном деле.

Манап говорил, что так надо, и она верила, что это и в самом деле так. Жертвы неизбежны, говорил он, но ради дела революции надо уметь жертвовать даже тем, что тебе дорого. Идёт борьба классов, и здесь не до сантиментов.

Конечно, ей было очень жаль дядю Ибрагим-бека, и тётю Парихан, и всех остальных, но она гордилась мужем и поддерживала его во всём. И потом разве не благодаря Манапу все они благополучно избежали расстрела?

Шахри хотелось думать, что когда-нибудь они все непременно встретятся, и она не донимала мужа расспросами об их дальнейшей участи.

Что ж, рассудительно думала она, есть на свете вещи, явления и процессы, которые ты не в силах изменить, и, значит, надо просто смириться с ними.

Первое время ей было грустно от того, что она не могла видеться со своей любимой Айшей. И не потому, что они жили в разных городах, а потому, что та была дочерью Ибрагим-бека, классового врага её мужа Манапа и той системы, которой он служил верой и правдой. Но она смирилась и с этим, сказав себе, что в один прекрасный день всё изменится в лучшую сторону и они с Айшей, наконец, увидятся. Но время летело, и вскоре подруга также стала частью прошлой жизни, оставшейся там, за дымчатой завесой.

Часть III

(1932–1941)

Водовороты судеб

Глава 1

Айша вынула из духовки противень, на котором аппетитно возвышалась покрытая золотой корочкой индейка, ещё пару часов назад важно шествовавшая по курятнику, не удостаивая своим вниманием остальных его обитателей, а теперь лежавшая в ожидании разделки.

Традиционный час обеда молодая женщина любила и ждала по одной той причине, что за столом собиралась вся семья, которую ей нравилось потчевать чем-то вкусненьким и для которой любое блюдо, приготовленное её, Айшиными, руками, являлось лучшим на свете.

Во главе стола сидел её муж Ансар, по правую руку от отца сидел Имран, а Малика помогала матери подавать на стол, на ходу успевая строить брату смешные и потешные рожицы.

Детям не терпелось поскорее поесть и бежать на улицу, где было так интересно и где бурлила жизнь, не сельская и не городская, а бывшая чем-то средним между этим – словом, провинциальная.

Буйнакск уже давно не звался столицей Дагестанской области, но хранил свой дух, сочетавший суровую горскую ментальность с европейской непринуждённостью и любопытством. От этой смеси город был полон самых разных людей, приезжавших сюда из русских степных просторов и спускавшихся с высоких кавказских гор и настолько привязывавшихся к этому месту, что, не желая его менять ни на какое другое, они тут же пускали здесь корни.

Такой же разной была и городская детвора, смешавшаяся в единую общность и разговаривавшая теперь на русском языке, искусно прививавшемся сформированной Советами заезжей интеллигенцией педагогического толка, выполнявшей здесь, в этом исторически непокорном краю, своего рода миссию.

Дух города был, однако, и не русским, и не дагестанским, а средним между ними и по-настоящему интернациональным.

Богатый и гостеприимный дом Ансара одинаково радушно принимал в свои объятия горцев и негорцев, русских и дагестанцев, евреев и армян, главным образом занимавшихся здесь предпринимательством. Ансара в городе уважали за основательность и порядочность в отношениях с людьми, за верность данному слову и щепетильный подход к делу. Горожане приглашали Ансара, когда надо было рассудить по справедливости, или заключить мировую, или разрешить тяжбу, и он безотказно шёл и разбирался досконально и добросовестно, предлагая самое верное из решений.