Юрий Запевалов - Донос Страница 18

Вызвали около пятнадцати часов. Провели по крутым лестницам и длинным коридорам, внизу сбор всех, кому сегодня разрешено свидание.

Во дворе задохнулся от свежего морозного воздуха. До головокружения. Это быстро проходит.

Длинный и довольно широкий тюремный двор. Справа – вольеры для служебных собак, специальное ограждение. Слева – длинные тюремные корпуса. Нас ведут вдоль корпусов через весь двор и из массивных дверей каждого корпуса к нашему небольшому отряду присоединяют все новых заключенных. До корпуса свиданий и приемки передач нас сопровождают двое охранников. Перед самым корпусом свиданий проходим какую-то специально огороженную зону. Металлическая дверь, узкий проходной коридор с металлическим же ограждением и по сторонам и сверху, еще одна металлическая дверь и мы, наконец, у входа в корпус свиданий.

Вся процедура перехода занимает примерно час-полтора времени. Иногда бывают небольшие задержки, когда навстречу ведут другую колонну. Звучит команда: «стоять! руки за спину, повернуться лицом к стене!». Стоим, пока проходит встречная колонна.

В корпусе свиданий проходим через двойную металлическую дверь и попадаем в небольшую, узкую комнату. Отсюда нас распределяют по «пеналам», в тесный «шкаф» затискиваются по два-три человека. И ждем своей очереди на свидание.

Место свиданий – это большая комната, площадью около тридцати квадратных метров, разделенная стенкой на две половины. Разделительная стенка до метра высотой – глухая, а выше, до самого потолка – прозрачная. Вдоль этой стенки – поперечные, полупрозрачные перегородки, образующие маленькие кабины, на одного человека.

Напротив, за перегородкой, точно такая же кабинка для того, кто пришел на встречу. В каждой кабине – телефонный аппарат, они соединены между собой, Это – связь для встречающихся, так они общаются между собой, разговаривают, нам, заключенным, рассказывают домашние новости, мы стараемся успокоить – здоровье нормальное, тюремные условия – ничего, жить можно. Пока не смертельно.

О тюремных делах много не расскажешь. Телефон подключен к общему коммутатору, за которым работает дежурный надзиратель. Как правило – женщина. Она прослушивает все телефоны, включая их попеременно. Строго следит, чтобы на этих встречах разговор шел семейный, чтобы этот разговор не навредил следствию. В противном случае телефоны немедленно, без всякого предупреждения, отключаются, свидание прекращается.

Свидание закончено. Нас снова распределяют по «пеналам» и вызывают по очереди для получения «передачи». Конечно, когда родственники едут на свидание, они всегда везут что-нибудь из дома, иногда небольшие свертки, а иногда целые посылки, по всей разрешенной программе передач. У кого какие возможности. Передачи выдают здесь же, в соседней комнате, упакованные в стандартный тюремный мешок. В этом мешке несешь свою посылку до камеры, опустевший мешок возвращаешь через «кормушку» дежурному надзирателю.

После свидания и получения посылок нас снова строят в колонну по два человека и разводят по корпусам, а там и по камерам. Колонна смешанная, люди из разных корпусов. Поэтому у каждого корпуса, рядом с входом, тоже стоят «пеналы».

Тех, кто должен идти дальше, временно размещают в этих «пеналах». Пока не разведут людей этого корпуса по камерам.

Был я однажды в таком «пенале». Узкий, нас втолкнули туда троих. Все с мешками. Там и без мешков-то не развернуться, а тут еще эти мешки. У ребят, правда, посылки небольшие, подмышкой, а у меня огромный куль, висит на животе, еле тесемки сошлись.

– Ну и «рыдван» у тебя, старый. Поделился бы. – Тот, что помоложе нахально лыбится.

– В камере есть с кем поделиться. Ждут поди, не дождутся, – спокойно, с полуулыбкой сказал я, не оглядываясь.

– А, так тебя там ждут «попотрошить»? Половину, значит, отдашь?

– Не понял, – посмотрел я на него, – а у вас что, в камере, каждый сам по себе жует, втихаря, под подушкой?

Ребята переглянулись. Но тут открылась дверь – «выходи!» – и по камерам.

«Да, – подумал я, – видно в этих тюремных казематах порядки-то не одинаковы. Не везде, видать, такой «коллективизм,» как в нашей камере.

В Курган приехали днем. Нас встречали – когда отец приезжал оформлять документы в техникум, он снял жилье и договорился, что его встретят. А перед выездом из Челябинска дал телеграмму.

Быстро выгрузили багаж из вагона, загрузили на подводу. На большую телегу, массивную и тяжелую, городскую, совсем не похожую на наши, деревенские. И лошадь тоже большая и тяжелая, огромные копыта. Совсем не то, что наши быстроногие кони, способные и в поле работать, и в армии служить.

Упаковались, уложились, расселись – поехали.

Извилистая улочка по каменной мостовой вела от вокзала прямо на берег реки. Колеса тяжелой телеги на каменных стыках неприятно прыгали. Отец о чем-то говорил с возницей, мать слегка покачивала на руках маленькую сестренку, Зоя сидела молча, на краю телеги, свесив ноги вниз, а мы, дети – Саша, Нина, я – с любопытством и удивлением рассматривали непривычные дома незнакомого города, громко обсуждая все, что видели.

Проехали весь город быстро, без задержек.

Через массивные, широкие ворота въехали на просторный двор большого деревянного двухэтажного дома. Отец снял в этом доме низ, весь первый этаж. Большая кухня, три спальни и полукруглый, красивый холл с круглым столом посередине и стульями вокруг него. В кухне – русская печь и часть круглой «голландской» печки с топкой. «Голландка» обогревала спальные комнаты и холл. В углу кухни – квадратная крышка подвала, с большим медным кольцом. В каждой спальной комнате стояли металлические кровати с пружинными сетками.

Пока взрослые разгружались, со мной произошло небольшое приключение. Рассматривая кровать, я с деловым видом просунул голову меж вертикальными прутьями спинки кровати. Просунуть-то просунул, а обратно вытащить не могу. Подбородок мешает. Крутился, в этих прутьях, крутился, испугался и заорал. На весь дом. Всех переполошил, сбежались испуганные люди. Высвободить меня, конечно, высвободили, но и «всыпали» для науки и памяти, чтобы не повторил.

Небольшое это событие развеселило всех, напряжение встречи и знакомства спало. Мать заметно повеселела – видно было, что жилье ей понравилось.

При доме был просторный двор, с надворными постройками, в которых, правда, ничего не хранилось и никакой скотины не содержалось.

Видимо, хозяином дома был когда-то зажиточный, богатый жилец, возможно, сбежавший от революции и передавший дом своим небогатым родственникам. А, возможно, и сам обнищал после революции, бежать было некуда да и не на что. О том, что хозяин был богат, говорили и дворовые постройки, и сам дом, хранивший на себе следы былой роскоши – то остатками росписи, то лепниной.

Но теперь в доме и вокруг него царило запустение, царила откровенная нищета.

Дом стоял на самом берегу реки, окнами на Тобол. Прямо за воротами, через неширокую дорогу, к реке вел плавный спуск, густо заросший травой. Недалеко справа – длинный деревянный мост через реку, с потертым, деревянным же, покрытием, с небольшими, но провальными дырами, сквозь которые легко просматривалась быстрая вода Тобола. Перила моста тоже деревянные, но массивные, из вручную нарезанных брусьев. Проезжая часть от пешеходной дорожки отгораживалась продольными бревнами. На мосту свободно разъезжались две пароконные подводы.

Вскоре этот мост был признан аварийным и проезд по нему закрыли. Через реку организовали паромную переправу.

Большим несчастьем обернулась эта переправа для жителей заречных деревень, спешащих по утрам кто на работу, а кто на рынок, продать свои выращенные на огородах и в хозяйстве овощи, мясо или какую-нибудь живность. В первый же паводок с паромом не справились служители речной переправы, натянутый через реку паромный канат вытянулся, не выдержал перенапряжения и лопнул. Река понесла неказистое судно, паром наткнулся на какое-то препятствие и перевернулся. Много тогда погибло людей, долго еще родственники и деревенские соседи плавали на лодках и ныряли, выискивая если уж не живых, то хотя бы выловить то, что осталось, чтобы хоть похоронить по чести, что там от их родных или знакомых осталось, от их потерянных родственников или соседей. Тогда-то власти и принялись за ремонт моста и успели до несчастного сорок первого, иначе быть бы городу без переправы через быстрый Тобол все тяжелые годы войны. Кто бы в военное время взялся за этот ремонт, до того ли было?

Наступило лето. Река, приволье, за временем никто не следит, за пацанами тоже. Взрослые заняты обустройством, поисками работы, постепенно обзаводились знакомствами, новыми связями, занимались другими необходимыми делами. Не до нас. Мы, с сестрой Ниной и братом Сашей, абсолютно свободны, дни стоят прекрасные, вода в реке теплая, только к вечеру возвращаемся домой. Прибрежные пацаны плавают прекрасно, Саша и Нина тоже умеют плавать. Мне же почти все лето пришлось барахтаться у берега, под их строгим надзором, тем не менее к концу лета плавать я научился.