Татьяна Чекасина - Обманщица Страница 19

– И что? – спросили Широковы.

– Неспроста! – заявила Женюрка.

– Да какой там – неспроста! – не поверила Анна Ивановна. – Она же сто раз рассказывала мне про переезд… – И Анна Ивановна повторила то, что они все уже знали: – Я ей позвонила не так давно вот в такой же, то ли зимний, то ли весенний денёк… Говорю: «Милая Кло, ты ведь слышишь, наверное, и видишь по телевизору в передаче «Асфальтовый каток», как некто Зайцев с двойной фамилией, заканчивающейся на «берия», травит память Сашеньки, как он говорит, что не Саша написал свой «Волжский брег», а какой-то Дмитрий Стуков, что Саша… – Анна Ивановна всхлипнула, – что Саша плагиатор какой-то, и великий его роман написал не Сашенька, а… Стуков или Стучков. Милая Кло, ведь Саша вам с Ваней тогда черновики романа занёс, куда ж они делись… Она мне отвечает резко: «У меня нет. Нет никаких бумаг Саши!» И трубку швыряет! Ну, я никогда с ней особенно не дружила… Но потом она позвонила сама. Один раз, второй… И всё мне про помойку где-то возле Палашёвского рынка… И про то, что отдала дворнику коробку со старыми журналами. Думала: там журналы. А потом – глядь, нет коробки, в которой был чемодан, а журналы ненужные вот они, пожалуйста! Она – за дворником (она ведь быстро бегала до инсульта своего), а тот говорит – пожёг всё! Спалил!

– Мамочка, ты же сама говорила, что от звонка к звонку прибавлялось подробностей! – напомнила Лада.

– …которые она выдумывала, – поддержал Шура.

– Мне сегодня приснились бабушка Женя и Александр Емельянович. Я решила, что это…глас. – Женюрка смутилась от такой чуждой себе идеологии. – Я и решила провести разведку боем. Так вот, когда я поднималась в бель-этаж, из Клотильдиной квартиры выскользнул, не заперев её, какой-то господин с разными по цвету глазами в старинном котелке и лайковых перчатках. Я так не ожидала, что растерялась и пробежала ещё один лестничный марш.

5

Зайцева-Трахтенберию высадили из «мерса» у метро. Всемирно знаменитый Иноперцев поехал дальше, скрытый шторками машины, и «мерс», из которого был высажен исследователь, быстренько встроился в общую колонну сопровождения того, кто вернулся. Белый «линкольн», как белый конь, – с завистью подумал Зайцев, спускаясь не на землю, а даже под неё. В метро он ехал час, потом тащился вдоль высоковольтки к себе в зачуханный панельный дом, длинный, точно огромный барак, прозванный в народе «китайской стеной».

Встретил маститого! Скоро – телеэфир! Всё-таки, радость, радость и радость! Может быть, «ауди» подарит? – проклюнулось в немного усталой душе. Да, в принципе, он немного устал от всей этой истории. Она тяготила своей неясностью. Фактически заказ выполнен, а не уплачено. Да какой заказ… Это ведь не брюки кроить (отец Трахтенберия был отличным закройщиком. Говорил: «Главное, не бояться резать»).

Вообще-то он, сын Зайцевой и Трахтенберии, тоже оказался не из пугливых. Как началась перестройка, выполз из норы – и пошло-поехало. Примкнув к самому крикливому меньшинству, то одного приструнит, то другому по башке надаёт, выражаясь фигурально… Надо ж было Союзы разрушать, и главный Союз Советских Социалистических республик, и писательский. Писательский оказалось разрушить довольно просто. Во главе его стояли трусливые графоманы, которые либо разбежались, как тараканы, либо, как упыри присосались к денежатам новых властителей. Конечно, не одни они составляли писательскую мощную организацию, были в ней и вполне даже талантливые авторы. Но о них не то, что не подумали в это разрушительное время, а какая-то вышла сверху разнарядка и их уничтожить вместе с графоманами, и в итоге, именно их пришили, говоря на фене.

Зайцев активничал, был он в первых рядах разрушителей. И прослышал Иноперцев-великий из далёкого Виннипега о способном, режущем критике и фактически «заказал»… Да кого! Самого Широкова, этого писательского, можно сказать, пахана! Расшивать пришлось, пластать и резать, в общем, по живому, как и приходится всякому нормальному безнервному киллеру. Зарезать надо было намертво знаменитого Широкова, чтоб расчистил он пьедестал для Иноперцева, решившего вернуться на коне (не на кривой же кобыле ему, в самом деле, возвращаться!)

И настал один буйно-осенний вечер, когда по Северному бульвару ветер гонит бедную грязную листву, и Зайцев-Трахтенберия уселся под лампой в холодной своей квартирёшке, да и стал он впервые в жизни читать эту всемирно-известную книженцию. Да, ничего не скажешь, было! Было это диковинное чувство счастья, удивления, горечи и свободы, было необыкновенное чувство радости, которое всегда возникает, когда читаешь нечто особенное, словом, искусство… Он опомнился среди ночи. Тихо было. Автобусы и троллейбусы прекратили свою возню за окнами, холод собачий, ноги замёрзли, ветер гудит у окна, будто хочет выдавить именно твоё, а не другое стекло во всей этой «китайской стене». Чего это я, спятил? – спросил себя Зайцев угрюмо, как спросил бы себя убийца, увидев в жертве своей не жертву, а конкретного и симпатичного себе человека. Кто, кто будет перевозить семью в Канаду? Кто? Все нормальные люди уже переехали! Была такая глубокая ночь, что ему никто не ответил.

Второй раз читал через неделю, так как не мог отделаться от того, что пережил в связи с первым прочтением. Да, книжка была мировая, именно так. Но, привет, кто же с этим спорит? Вот в том-то и суть, что сама по себе книжка его интересовать не должна. Главное – автор. Он же нанят автора пришить, а не книгу. Книгу, как само собой ясно, пришить невозможно. Даже рукописи не горят…

Кстати, о рукописях. Собственно, Иноперцев ему бы никогда и не заказал Широкова, останься у того хоть один толковый черновик. Но бумаг нет. Их и раньше искали – не найдены! Но всякое бывает, могут и отыскаться. И Зайцев понял, что ему надо спешить. Вот будешь в Канаде потягивать виски, созерцая кленовые листья за окном, тогда и расслабишься. Сейчас – в стремя! Он так и назвал своё исследование: «В стременах и шорах быстрого течения».

Работал, как ни странно, увлечённо, да так, что и забыл, что расчленяет. Словно привычный вивисектор, садился за стол, раскрывал роман, взметал руки над электронной пишущей машинкой, и всё: «Папа работает», – шипела на детей жена. Самое главное, он быстренько нашел слова. «Вначале было слово» – истина. И если оно найдено, то и всё пойдёт как по маслу. Соавтор – первое из них. И сложилось, как надо. Всё, что хорошего в романе, написано Автором, он – талант. А вот всё, что похуже (в большом романе всегда есть неровности), соавтором, он – бездарь, и он – Широков. Очень увлёкся Зайцев, почувствовал себя умелым закройщиком Трахтенберией. На роль «автора» он примерял несколько разных писателей. Остановился на Стукове как на подходящем. И по возрасту (не двадцать два года – возраст Широкова в период написания романа). И по образованию – царский еще университет окончил (Широков-то пять классов гимназии еле одолел). А главное, Стуков тоже волжанин, пользовался местными говорами и практически имел в своих произведениях персонажей, довольно близких широковским.

Под конец работы Зайцев уже и сам полностью поверил в плагиатство великого и знаменитого. А что: автор и соавтор! Так оно и было! Бездарь нашёл талантливую рукопись, да и подредактировал… Несмотря на свою наглость, Зайцев-Трахтенберия побаивался: а, вдруг, писатели станут защищать своего главаря, могут напасть, уши оборвать, мало ли… А то и черновики отыщут, да предъявят, и тогда спасения не будет, прощай Канада, здравствуй, Воркута…

6

Боборышин приехал в Союз писателей, зашёл в конференц-зал и сел за длинный стол заседать в ряду с другими писателями, которые считали себя маститыми.

– Привет, Дормидонтыч, – пожал руку, чуть не вывихнув, поэт Вырубленный.

Поздоровался и с другими.

Уверенно вошли традиционной поступью прозаики Колдобин и Деревянноизбенных. Просочился тенью критик Замогильнов. Тихой сапой прошагал на председательское место прозаик, но больше – очеркист Простов. В валенках, с семечками в кармане снизошёл до всех бородатый, а-ля Толстой, прозаик от сохи Мужиковников. Влетел и зазвенел музкомедийным тенорком Бабёнкин – поэт… Так собралась вся Приёмная комиссия.

Решалась судьба десяти человек, не меньше. Правда, некоторых сразу вычеркнули, сделав, так сказать, авторскую правку в данном черновике. Женщину тоже хотели сразу сократить… Фамилия Чернилина. Но выплыло неожиданное. Прозаик Антисексов, притащившийся позже остальных, сказал, что у него есть кое-какая дополнительная информация. Ему дали слово, и он поднялся во весь свой небольшой росточек в кое-как надетых мятых непонятных штанах и доложил, что Чернилина с виду очень хороша собой.

– А-а, такая, с ровными ножками? – не выдержал эмоционального напора своей души поэт Бабёнкин.

Другие вспомнили тоже. В конференц-зале присутствовали одни мужчины, а потому обсудили и другие подробности внешности этой самой Чернилиной. Деревянноизбенных сказал, что видел её в русском платке, Колдобин подтвердил, Замогильнов критически заметил, что не похожа эта дамочка на писателя, напоминает недавно умершую актрису Красотную. Вырубленный взвыл стихом: