Джулия Тот - Гном Страница 2

По дороге на рождественский прием, устраиваемый одним из посольств, как всегда, Сережа готовился: говорящий на четырех языках, на подобных празднованиях он почти всегда был детским переводчиком и часто сильно уставал, переводя болтовню детей изо всех центров и захолустий Земли, говорящих на разных языках с количеством наречий и акцентов, не поддающимся подсчету. Но он любил был центром внимания и единственной, иногда, помощью для понимания детьми друг друга – он чувствовал, что уже работает дипломатом, пусть даже детским. С первых дней жизни его учили, растили и воспитывали дипломатом: знания, этикет, традиции и языки, и огромное количество прочих наук он поглощал, как другие дети шоколадки. Он радовался каждой «съеденной» букве и книжке, чувствуя свое приближение к картинке, на которой он – высокий дипломат в белом костюме принимает миссии разных стран.

Вернувшись из своих мыслей в реальность темной машины, Сережа посмотрел на отца: он подумал, что самое первое и главное знание, которое подарил ему папа – понять однажды, принять это и никогда не забывать, что люди бывают плохими или хорошими вовсе не потому, что они белые, желтые или черные, худые или толстые, высокие или маленького роста, красивы или уроды. С тех пор он не обращал внимания на внешность людей, как врожденное качество, а, глядя темно-серыми глазами в глаза ребенка или взрослого напротив, просто слушал и пытался понять, кто он, с другой жизнью, семьей, страной и друзьями. Он очень часто жалел, что не может расспрашивать детей об их странах и жизни, но он знал многое об этом от отца.

Еще не бывавший в себяосознающем возрасте на Родине, Сережа представлял себе жизнь детей-пионеров веселой, полной развлечений вместе, и немножко завидовал их жизни, чувствуя себя лишенным этих радостей. Многие его одноклассники ездили в Союз, но, многое из рассказываемого ими он не понимал и мечтал поехать сам и посмотреть, какая она – страна, которую он будет представлять, когда вырастет.

Часто размышляя обо всем этом, Сережа иногда спрашивал папу, когда же, наконец, они смогут поехать домой вместе, чтобы хотя бы, если узнать не о жизни людей в других странах, знать о своей собственной. Отец всегда был уклончив: или он летел в Москву на очень короткое время, не имея возможности показать сыну ничего, и не имело смысла брать его с собой, или Сережа был занят на спортивных тренировках и в школе и не мог лететь во время, когда отец мог уделить время и ему.

Он снова посмотрел на отца в бликующем от уличного света полумраке машины и неожиданно для всех выпалил:

– Пап, извини, а вот как я могу понять и принять, что люди различаются не по цвету кожи, красоте и происхождению, если я все время вижу одних и тех же людей и детей? Иногда только одни уезжают, другие приезжают, и ты всегда все говоришь о новых заранее: о чем не говорить, не спрашивать и как себя вести… – тут, запнувшись – родители смотрели на него, ожидая завершения фразы, – он вдруг понял, что не знает, чтохотел этим сказать.

Сережа виновато замолчал, зная, что в глазах отца допустил ошибку, но Глеб Матвеев, только заулыбался:

– Мы летим в Москву в весенние каникулы.

Отец замолчал, а Сережа, еще не поняв услышанного, уже чувствовал где-то внутри счастье: он даже нарисовал его однажды, года два назад – маленькие розовые хрюшки, крутя хвостиками и радостно-восторженно-громко повизгивая, хаотично распихивают друг друга и бессмысленно возятся. Он не знал, почему счастье для него связано с этим, может, картинка какого-то, виденного давно мультика, о котором он уже не помнил, застряла в памяти, но каждый раз, слыша это веселое повизгивание в своей душе, он знал, что счастлив.

2

Москва, 1981 год

Сидя за столом с совершенно незнакомыми ему родственниками, приходящимися ему дядями-тетями и двоюродными братьями-сестрами, Сережа с интересом рассматривал накрытый стол с экзотическими для него селедкой и грибами, оказавшимся вкусным салатом из свеклы и думал, какие они хорошие люди, вспоминая, как радовались все они привезенным в подарок обычным фломастерам, джинсам и прочей ерунде:

– Может, все это им вовсе не нужно и не нравится, а они так радуются, – думал он, и ловя на себе удивленные взгляды братьев и сестер, старался есть не так официально, засовывая в рот куски побольше, и пытался при этом разговаривать, как они. Все это у него не очень получалось, но он слышал радостное повизгивание розовых хрюшек от ощущения, что он – дома, семья у него больше, чем он предполагал, и Москва, увиденная им из окон машины, – огромная и красивая, только немножко странная такими не забитыми машинами улицами.

За две недели родители, сменяя друг друга, показали ему и Кремль, и музеи, – все это было удивительным и красивым, но – не новым для Сережи, он больше рассматривал людей на улицах и в музеях, чем красивые здания и экспонаты. Люди казались ему совсем другими: он не мог объяснить, чем они отличались даже от русских в дипмиссии, но видел их другими. Он рассматривал лица и весь облик прохожих или стоящих, выстроившихся зачем-то у магазина, так долго и глубоко, заглядывая в лица и глаза, что некоторые из них – кто с тревогой, кто – улыбаясь, кто – как, интересовались:

– Тебе чего, мальчик?

– Ты, что, потерялся?

– Чего уставился? – Других вопросов они не задавали, и сначала он пугался и пятился назад, но, неожиданно для себя, стал отвечать так же, по правилам:

– Ничего, извините…

– Нет, спасибо…

И почему-то на последний:

– Интересно!

Полина, услышав грубый вопрос алкаша из очереди на улице и ответ своего сына, быстро стала объяснять ему, что подобный ответ неприличен и просто может быть опасным, и не нужно на такие вопросы обращать внимания, когда Сережа, наконец, решился спросить:

– Мам, а почему все на улице стоят? Им что, жарко в магазине, места не хватает или что?

От неожиданности Полина сначала оторопела, потом засмеялась:

– Сереж, ты же видишь, очередь длинная, магазин маленький, действительно – не хватает места!

Сергей, все еще не понимая причин уличного стояния, продолжал:

– Что ж они в другой магазин не пойдут, побольше, не всем же водка нужна? Или им всем в одно время колбаса понадобилась? Что, они ее позже купить не могут, зачем всем в одно время?

Полина растерялась: она знала ответ на вопрос, но сказать сыну, что водка и колбаса, как и многое другое, появляются в магазинах раз в день и в количестве ограниченном настолько, что змея очереди в момент долгожданного появления внезапно превращается в ревуще-хаотичный рой, в котором каждая особь, отбивая свой кусок, борется за место под советским солнцем, – она просто не могла, как не могла и оставить вопрос сына без ответа вообще.

– Сережа, нам надо поторопиться, нас уже бабушка заждалась, мы поговорим потом, – перевела она разговор на другую тему, тем более, что они действительно торопились – ее мама ждала их к обеду, но с медленным разглядыванием сыном всех и всего, они рисковали попасть к бабушке только на ужин.

Сергей тут же прибавил темп, зная, как противно кого-то ждать, и еще неприятнее – оправдываться, и решил задать все вопросы отцу, позже, подумав, что тот, как мужчина, ответит на них понятнее и быстрее, чем мама.

Бабушкины суп и сладкие пирожки привели Сережу в восторг, а дом, в котором она жила, – в ужас: подобных десятиподъездных и девятиэтажных монстров он еще не видел. Дом тянулся некрасивой серой лентой параллельно другим – таким же, и Сережа начал считать, сколько же людей живет в каждом из них, и сколько места нужно для их машин, если даже в семье она – всего одна, и, высказав вслух свои расчеты, поднял глаза на воцарившуюся за столом тишину. Мама и бабушка молча смотрели на него, пока бабушка не прервала молчания:

– Полина, кого вы из него растите? Он же не всю жизнь в Швейцарии проживет, как он пойдет здесь в школу или вообще здесь жить будет? Он же как с другой планеты! – и, повернувшись уже к нему, более мягко добавила: – Сереженька, в Советском Союзе машину купить очень тяжело, у людей маленькие зарплаты и машины у нас в магазинах не продают.

От непонимания сказанного бабушкой дочери и еще больше – ему, Сергей сидел молча очень долго – пока тихо, не поднимая серых глаз от тарелки с пирожками, не выдавил:

– Где же их продают?

– Что? – бабушка вышла из своей задумчивости и смотрела на внука, не зная, о чем он опять.

– Машины… – Сережа добавил это совершенно без голоса, шепотом, словно боясь разозлить вопросом всю страну.

Бабушка очень строго посмотрела на дочь и стала расставлять чашки для чая.

Они остались ночевать у бабушки: никто не знал, когда они еще увидятся и, уже лежа в кровати и пробуя заснуть, Сережа слышал через приоткрытую дверь приглушенные упреки бабушки:

– Полина, я понимаю, ты и твой странный муж растите его гением, дипломатом. Но действительность-то зачем вы скрываете от него? Вы же врете ему: он у тебя дипломатом что, Швейцарию будет представлять? Он же как лунатик – ничего вокруг себя не понимает, живет только в книжках своих и вашем нереальном швейцарском мирке этом! Расскажите вы ему всю правду про его страну, про отца его – как рвался из деревни своей в дипломаты, он же умный мальчик, ему только на пользу пойдет – думать начнет по-человечески, а не Алисой в стране своей придуманной.