Наталья Рубанова - Повесть Белкиной Страница 23

Сто двадцать второе ноября

Один какой-то нерв – наглый, глупый – торчит наружу, по привычке буковки выводя. Исписался. Болотное слово. Топящее. Как «заболачивание», когда существо погибает, имея довольно приличные уже пальчики и ушки… Заболачивание сюжета – такой вот незапланированный аборт.

Иногда Мальчишка очень похож на него. Иногда. Неуловимый жест, поворот головы… Тогда я отворачиваюсь, а он спрашивает: «Ма, что с тобой?» Что я могу ответить? Я не делала заболачивания, хотя в палате уже была свободная койка. У меня есть сын. От него. До чего же банален оказался б сюжет, если бы кто-то решился его записать!

Во мне столько слов, но в них совсем уже нет смысла: буквы как будто и лезут наружу, и рвутся сквозь кожу, – да только больно пестрые, шершавые; никогда не узнать их низких истин, никогда ничего не записать. Поэтому и грозит обветренным пальцем город-курорт: работы над ошибками требует.

…а что, может поехать в Прибалтику?

А если я там умру, что я буду делать?

«Вода не хочет залить огонь, огонь не хочет сжечь палку, палка не хочет побить собаку, собака не хочет укусить поросенка, поросенок ленивый и не хочет идти, а нас может ночь застигнуть в пути!» – «Если ты дашь мне блюдечко молока, – сказала кошка, – я поймаю крысу» – «Звучит так пошло, с жирком…» – «Надо просто жить с поправкой на счастье» – «Эту поправку никак не могут принять, недостаточное количество голосов!» – «А поросенок ленивый и не хочет идти…» – «Но если ты сделаешь мне бутерброд с человеком, я словлю кайф…» – «Рифмы Матушки Гусыни я попрошу положить себе в гроб вместо подушки. Когда умру» – «А ты когда умрешь?» – «Планки высокие, умирать некогда. Но пока, увы, это только планки! А ведь надо как – легко и просто: ввысь…» – «Да кому оно надо?!» – «Испуг повышает тонус и сжимает анус» – «Бред! А поросенок ленивый и не хочет…» – «Время лечит, но исход всегда летальный» – «Чужих родителей нельзя трогать руками» – «НЕСОЧЕТАНИЯ» – «Это в одно слово пишется или не – только предлог?» – «Не всегда только предлог» – «Что ты предлагаешь?» – «Я предлагаю экскурсию по городу-курорту» – «По городу-курорту?» – «А в мозгах – занято: ту-ту-ту» – «Твой голимый ортодоксальный радикализм по поводу знаешь какому, выглядит давно донкихотством» – «…человек просто не может понять, что существует смена времен года. Таяние снега. Дожди. Цунами. Радуга, черт дери. Смерть. Рождение. Это природно. А он не хочет смиряться, бунтует. А то, что ему мозги даны – разум, в смысле – так он, может, и деревьям дан, которые стоя, на хрен, вымирают – только, мы о том не знаем. А то, что деревья не умеют играть на рояле или писать тексты (запускать спутники, et cetera, возможны варианты, продолжение следует) – не важно. Душа-то у всех… наверное. Так что человек такое же дерево, как и все остальные» – «Такая же скотина. Господи, как я хочу в отпуск. Двухнедельный клочок свободы» – «Отпуск – это когда тебя всё отпускает» – «Нет у человеков чувства такта и метра. Приходится давать всё время тутти» – «У твоей души красивый костюм. У тебя красивое тело. Твоя душа оделась в красивую, дорогую одежду. Не всем так везет» – «Хм! Но я не хочу иметь дело со всем костюмом. Я могу отвечать только за пуговицы» – «У тебя просто метражный стресс» – «У меня просто истерика. Отвези меня в город-курорт» – «Москва – город-курорт» – «Ты смеешься» – «Отчего же!» – «Дорогие москвичи и гости столицы! …Слышишь?» – «Здесь всё продается. А сколько стоит небо, не знаешь?» – «Кажется, нет таких расценок» – «А сколько стоит узнать про расценки на небо?» – «Думаю, это дорого тебе обойдется. Как минимум, полжизни» – «А как максимум?» – «А как максимум – исчезновение этой самой секунды» – «Не понимаю, хотя…» – «Аз, буки, веди…» – «Семейная жизнь – это с трудом сдерживаемое раздражение и успокоенная страсть» – «…веди, глаголь, добро» – «Опять в мозгах занято» – «Дактилология – своеобразная форма речи, воспроизводящая слова пальцами рук – то есть, буквам алфавита соответствуют особые положения пальцев. Эти знаки используются в устной речи для общения слышащих с глухими, глухих с глухими, а так же как средство обучения глухих» – «…ижица…» – «В мозгах опять занято» – «…ять, фита…» – «Ижица – последняя буква?» – «Я – последняя буква. Современный русский язык…» – «Время, конечно, лечит, но исход всегда летальный» – «Летательный. Реформа языка…» – «Знаешь, а Чайковский боялся мышей» – «Ну и что» – «А еще он всю жизнь мучался. Счастлив был, только когда музыку писал» – «Ну и что. Любой творческий человек…» – «И вино любил хорошее, и коньяк. А женщин вот не любил» – «Так он действительно, что ли?…» – «Какая разница! Человек, когда не писал музыку, страшно мучался. И часто думал, что исписался, или повторяет сам себя» – «Ну и что. Нот-то семь» – «А то, что только это – настоящее. Когда мучаешься от того, что не пишешь…» – «Ну и что» – «А в Питере холера была, и вот гадают теперь – то ли от холеры, то ли самоубийство, и действительно ли кто-то из царской семьи… порочащие связи…» – «Ну и что» – «Мир свихнул колени» – «Это не ты, это Шекспир, голубчик» – «Ну и что. Всё блин тлен блин» – «А если поскрести по сусекам мозга?» – «Тело забивает душу» – «А дома опять повешание шкафчиков» – «Повешенье. Атипичный алкоголизм, как и немотивированный оптимизм, бла-бла-бла…» – «А поросенок ленивый и не хочет идти…» – «…но если ты сделаешь мне бутерброд с человеком…» – «Говорят, однажды Моцарт сбежал от Констанцы на курорт. Прокуролесил, а она его вызволяла потом из полицейского участка» – «Недостоверно» – «А что достоверно? Что? Что?» – «Только то, что кайф в переводе с какого-то восточного – это отдых после трапезы с курением кальяна. Еще достоверно то, что смерть – эхо жизни» – «Это просто банальность» – «Век суеты…» – «Не умничай» – «…андрогинная невинность Адама…» – «Не умничай» – «…художнику повинуются любые формы жизни…» – «…и приколется обломившийся, и обломится приколовшийся…» – «Любовь старше философии. В соединении с другим существом человек находит свою собственную бесконечность» – «Соловьёвщина» – «Жан Кокто хотел, чтобы на его могильном камне было написано: Я начинаю» – «А э т и даже не знают, кто такой Жан Кокто. Им по барабану» – «И без сипа себя чувствуют. Смотри, какой красавчик!» – «Да-а уж… Кстати, что такое без сипа?» – «Сленг мо-ло-деж-ный» – «А сколько тебе?» – «Интимный вопрос. Но не так много, как тебе бы хотелось» – «Откуда ты знаешь, чего бы мне хотелось» – «Творчество как автономный комплекс…» – «Не умничай» – «Кукую роль дальше. Досуществовываю эту неделю» – «А я чувство общего неблагополучия жизнью смягчаю употреблением травы с товарищем…» – «Сколько за коробок?» – «Пятьсот» – «Всем мужчинам в той или иной степени свойственна мизогиния» – «Что еще такое?» – «Презрение к дамам. Издержки патриархата» – «В детстве у меня жили маленькие волнистые попугайчики. Теперь я хочу завести ворона» – «А кобеляночку?» – «Не…» – «А я вот жаборонка хочу» – «Что за зверь?» – «О! Жаборонок!!» – «Поговорим о погоде?» – «Какие прекрасные погоды! Какие восхитительные погоды стоят! Просто чудо!» – «Я не помню, что такое чудо» – «Чудо – это когда ты никому ничего не должен» – «Совсем никому?» – «Поговорим о погоде» – «Говорили уже» – «А поросенок ленивый, и не хочет идти…» – «…А нас может ночь застигнуть в пути…» – «Но если ты сделаешь мне бутерброд с человеком…» – «Мне снятся странные сны… Это, скорее даже не сны, а видения. Когда кончаешь, кажется, будто куда-то улетаешь» – «Хм! Все, когда кончают, куда-то улетают» – «Нет, ты не понимаешь. Я, когда кончаю, путешествую. Правда-правда! Недавно казалось, будто я несусь по небу в огромной черной карете – с ветерком… И небо такое черное, знаешь… А потом – в другой уже раз – как будто я в огромном обувном магазине в Париже…» – «М-м-м…» – «…да-да, в Париже, хотя сейчас модно ругать Париж – город-музей, туристы вместо французов… а мне понравилось» – «Во сне?» – «…наяву только Москва…»

Мы на пароходике, по Москва-реке катаемся, ведь Москва – город-курорт! Можно и покататься. Посмотреть дос-топ-ри-ме-ча-тель-нос-ти. Их в Москве много – за день не объедешь. Мы перемещаемся, не переставляя ног: прекрасная иллюзия движения! Едим вредную пищу. Пьем ядовитую колу. Дышим отравой. Улыбаемся. Говорим: «Мы ненавидим работу с девяти до шести, с десяти до семи, с одиннадцати до как придется!» Мы задыхаемся: «Они же дебилы, дауны!». Мы возмущаемся: «Как можно носить (читать, смотреть, петь, слушать, покупать) эту безвкусицу?» Мы смотрим по сторонам и, тут же забываясь, бросаем окурок в грязную воду.