Марина Болдова - Шанс (Коммуналка) Страница 24

И теперь они не просто соседи…

Аля отчетливо понимала, что держать в себе происходящее с ней ночами не сможет. Тем более, что этот сон-явь повторился снова. Аля в этом сне была не Аля. Комната, вроде была эта, только с другой мебелью, тяжелыми парчовыми шторами на окнах и огромным ковром на полу.

Аля подошла к печке и потрогала ее. А ночью она отчетливо слышала треск горящих дров! И шум осеннего ветра за окном. Она чувствовала тонкую ткань кружевного пеньюара, длинного, до пола. И ощущала голыми ногами ворс ковра. Она двигалась по комнате, подходила к комоду, открывала ящики, точно что-то искала в них и не находила. Во сне она чувствовала беспокойство, беспричинное, даже панику. Вновь и вновь выдвигая ящики, пугалась отсутствия в них какой – то вещи, Але даже показалось, она знает, что искала – ключ. В конце концов, ничего не найдя там, во сне, она испытала отчаяние.

И опять очнулась на полу. А наутро посчитала себя сумасшедшей.

Виктор сегодня дежурил сутки. Вчера он все-таки ушел к себе, уже под утро, поцеловав ее долгим «хозяйским» поцелуем. А она проспала до полудня, пользуясь своим выходным. Ее разбудил телефон, наигрывая мелодию, установленную на звонок Катерины. «Он снова в запое, Аль! Я так больше не могу! Нани еле-еле уговорила его уехать на дачу. А теперь я сижу и боюсь, что он все там спалит к чертовой матери!» – плакала Катька в трубку. А Алевтине вдруг стало стыдно за свое неожиданно свалившееся на нее, Алю, бабье счастье. Она ничего не сказала подруге ни о майоре, ни о странных снах, пугающих ее своей реальностью. Она переживала за Катьку, кляня ее придурка мужа, жалея Катькиных сыновей и немолодую свекровь.

Сегодняшнее утро она начала того, что позвонила Катерине сама. А причиной стал утренний разговор с Георгием Поляковым. «Так не бывает!» – категорично отрезала Катька, услышав от Али, что Жорка Поляков, ее первая любовь, теперь живет с той в одной квартире.

Глава 27

Дежурство подходило к концу, отсчитывая поминутно свой последний час. Час, растянувшийся для Маринина в вечность, потому, как мыслями, телом и желаниями он был уже дома. То, что теперь эта квартира – его дом, он осознал уже вчера, когда вышел утром за ее порог. Уходить не хотелось. Хотелось послать работу подальше, переодеться в домашнее, и, поколебавшись совсем чуть, постучаться к Але. Даже, если она спит, он разбудит ее, а радоваться наставшему дню они уже будут вместе. Но, он, хоть и задержавшись у открытой двери на миг, ушел. На целые сутки.

Он ехал на трамвае, всем существом отвергая этот новый вид городского транспорта – маршрутные ГАЗели. И вспоминал.

…Он стоял на коленях и боялся открыть глаза. Аля в первый миг показалась ему не живой, такой белой выглядела ее кожа в свете луны, пробивающимся через полупрозрачную штору. Если бы не голос Полякова за спиной, он бы не скоро вышел из охватившего его оцепенения.

Он легко подхватил ее и опустил в кресло, совсем не почувствовав тяжести ее веса. А потом стал только ждать, когда Поляков наконец замолчит и… уйдет. Он должен бы остаться с ней вдвоем, потому, что чуть не потерял ее. Он должен сказать, как он испугался. Или она сама уже поняла?

Он закрыл за ним дверь на защелку, не сразу отошел от двери, боясь услышать от нее возмущенный протест. А вдруг она поймет не так? А когда обернулся к ней, не нашел в ее взгляде ничего, кроме ожидания.

Он, наверное, сделал ей больно, потому, что она вскрикнула, когда он не мог сдержаться и обнял ее сильней. Но он уже не мог отпустить ее совсем, только слегка ослабил хватку, заглядывая с вопросом ей в глаза. А она уже расстегивала на нем рубашку.

От ее немного подрагивающих пальцев, ему стало не по себе: он боялся, что она поймет, как ему невмоготу, как плохо без нее, как хочется ощутить всю, торопясь и жадничая. Она, вроде, помогала ему снять одежду, бестолково дергая за пряжку ремня и зачем-то пытаясь расстегивать остальные пуговицы рубашки. Он на секунду убрал ее руки, стянув за эту секунду рубаху через голову и сбросив остальное. И замер, поймав ее взгляд. Перед ним стояла красавица и удивленно на него смотрела! Маринин вдруг испугался, разом вспомнив о своей немолодости, расплывшейся по бокам фигуре и седине. Чувствуя, как наполняется стыдом все его естество, он отвел взгляд и потянулся к рубашке. Он уже отвернулся, чтобы совсем уж не выдать себя, даже успел взять рубашку в руки! Она не дала ему даже сказать что-то в свое оправдание, с силой притянув его к себе. Она говорила ему такие слова, которые никак не могли быть правдой: это не про него, это про героев романов так говорят! Но он ей верил! Она говорила про себя такое, чего не могло происходить с ней! И только, когда она, тяжело дыша, повернула к нему свое мокрое от слез, счастливо расслабленное лицо, он понял, что все так и было. Это животное, ее муж, с которым она прожила столько лет, унижал ее одним только своим присутствием в постели. Так, оказывается, бывает! И добивал ее каждый день своим присутствием в ее жизни…

Маринин вышел из трамвая на одну остановку раньше, чем было нужно, чтобы зайти в магазин. Он так еще мало узнал про Алю, так мало! И, радовался, что может хоть чем-то побаловать ее. «Он мне не разрешал покупать ничего, в чем была мука: от хлеба до торта», – жаловалась она Маринину вроде бы шутя, но он чутко уловил горечь в ее словах, – «А я так люблю тесто! Пироги Катькиной свекрови, торт из магазина, замороженную пиццу, булку с маком «от Палыча», беляш, купленный на улице! И белый хлеб. А Буров не разрешал мне есть ничего этого, чтобы я не растолстела. Говорил – из дома не выпустит, чтобы его не позорила разжиревшая корова. Наверное, так и надо…», – добавила она тихо. Он тогда так разозлился на незнакомого мужика, что сжались кулаки невольно, и потемнело на миг в глазах.

Сейчас он купит Але торт. Из воздушного бисквита с легким кремом и прослойкой из свежей вишни или чернослива. Только в этом магазине продается выпечка армянских кулинаров, за которой люди знающие приезжают с другого конца города. Он узнал об этом случайно, все в том же трамвае по дороге домой.

Он услышал громкий, что-то выговаривающий голос, еще не открыв полностью входную дверь. Голос был мужской. Потом раздался звук пощечины и вскрик. Он сразу понял, что кричит Аля. Бросив коробку с тортом под вешалку, он в два шага добежал до двери в ее комнату. Он не постучался, некогда было стучать! Он просто рванул на себя дверь, вваливаясь вовнутрь. Аля стояла, прислонившись к шкафу спиной, и держалась за щеку. Перед Марининым маячила спина какого-то мужика. Не думая, Маринин схватил того за плечо, развернул его к себе лицом и, вложив в удар всю злость, двинул кулаком в челюсть.

– Витя, не нужно! – она кинулась к нему, повисая на его руке, уже занесенной для второго удара. И, хотя не в правилах Маринина было бить лежачего, тот готов был забыть об этом: каким-то чувством он догадался, что на полу сейчас корчится не вор, забравшийся в квартиру, а бывший муж Али, полковник Буров, прости Господи, его черную душу.

– Ах, это у нас – Витя!.. Вот, б…! С любовником, значит, тут кувыркаешься! – Буров поднялся с пола, не успев получить еще один удар от Маринина, удерживаемого Алевтиной, – Классно попались! Да ты знаешь, что я теперь с ним сделаю, дура?! Я его теперь закрою, надолго! Ты же его больше никогда не увидишь! Собирайтесь, гражданин, как вас там! Теплую одежду не забудьте! Я только позвоню…

Буров трясущимися руками полез в карман за телефоном.

Маринин аккуратно снял Алину руку со своего локтя, взял ее, замершую от испуга, за плечи и подвел к креслу. Развернувшись к копошащемуся все еще в кармане Бурову, он посмотрел на него и усмехнулся.

– Закроешь, говоришь, слизняк! Тогда уж пусть будет за что, – сказал он, выбрасывая в его сторону теперь уже левую руку. Но, Буров успел уклониться. Нажав – таки несколько кнопок на телефоне, он, пятясь от Маринина, приложил трубку к уху.

Аля быстро встала с кресла, подошла к Бурову и одним точным движением выбила аппарат у него из руки. А, может быть, он выпал и сам, это было для нее уже не важно.

– Ты никуда звонить не будешь, Буров. И ты знаешь, почему. Одно твое неверное движение или даже мысль – и тебя закрою я, – сказала она спокойно.

– Не посмеешь. Ты всегда была жалкой курицей! Твои угрозы… – он потянулся к телефону.

– А ты попробуй. Хотя, не советую. Документы и кассета целы, я ничего не уничтожила, Буров.

– Сука! Врешь! Что же ты раньше…

– А раньше мне ничто не угрожало. А сейчас ты, ничтожество, пытаешься отнять у меня любимого мужчину, – жестко и, глядя бывшему мужу прямо в глаза, перебила его Алевтина.

– Ты пожалеешь! Еще будешь просить! – прошипел Буров, отходя к двери.

– Это – вряд ли! – почти весело хохотнула Аля, полностью осознав свою победу.

Маринин, приходя в себя, молчал. Так же молча он вышел за Буровым в коридор и молча закрыл за ним входную дверь. Он посмотрел под вешалку, на коробку с тортом, словно вспоминая, откуда она там появилась. Потом взял ее и повернулся к Але.